Прага. 1968 год. Фото: AFP
«А тем временем темп событий — прежде всего в Европе — все убыстрялся. История ускоряла свой ход, бросала вызов политике и политикам.
Это проявилось, прежде всего, в странах Центральной и Восточной Европы, наших союзниках по Варшавскому договору.
Меня часто упрекали в том, что я «отдал Восточную Европу», «предал друзей». На это у меня один ответ:
—Кому отдал? Польшу — полякам. Венгрию — венграм. Чехословакию — чехам и словакам.
Другие, напротив, обвиняют меня в том, что я слишком терпимо относился к деятельности Чаушеску, Хонеккера, Живкова, Гусака… Дескать, надо было надавить на них, заставить пойти на серьезные реформы.
Такие обвинения исходят из старых, изживших себя представлений о характере отношений между нашими странами, согласно которым мы имели право беззастенчиво вмешиваться в дела «сателлитов», кого-то защищать и оберегать, а кого-то карать и «отлучать». Такие порядки противоречили и формально провозглашавшимся в документах компартий принципам равноправия, самостоятельности, невмешательства во внутренние дела друг друга, полной ответственности руководства каждой страны перед своим народом.
Начав перестройку, смысл которой состоял в том, чтобы дать свободу своему народу, советское руководство не могло действовать по-другому, применять иные критерии в отношении стран, которые на протяжении десятилетий были связаны с нами союзническими отношениями. Вмешательство во внутренние дела соседей было прекращено. Москва больше не давала советов, тем более указаний. Мы были убеждены, что перемены нужны повсюду, но в то же время не стремились «экспортировать» свой опыт, свои намерения.
Изменения должны были вызреть и в сознании людей, и в реальной общественной обстановке.
Михаил Горбачев. Фото: архив
С самого начала я исходил из неотъемлемого права каждого народа самостоятельно определять свое будущее. И этой позиции строго придерживался, не отступая от нее тогда, когда меня пытались подталкивать к применению силы.
Изменения в странах Центральной и Восточной Европы назрели в не меньшей степени, чем в нашей стране. Строй, который существовал в этих странах, изжил себя, тяготил их народы.
События в Венгрии в 1956 году, в том же году и позже — в Польше, Пражская весна 1968 года, прерванная вводом советских войск в Чехословакию, эпопея «Солидарности» в Польше, начавшаяся в 1980 году, — это были не просто сигналы, а мощные подземные толчки. Но поскольку не происходило своевременных и необходимых перемен у нас, то это блокировало перемены у наших друзей. А когда начались перемены в Советском Союзе, это дало импульсы и для других.
Как же мы могли отказать народам соседних стран в том, что рождалось и стремительно развивалось у нас, — в праве людей самим определять свою судьбу, самим выбирать своих руководителей, в свободе слова, в свободе от страха?
Люди хотели перемен. Они узнавали о том, что происходит в нашей стране, даже там — особенно в ГДР, Румынии, — где информация о перестройке была перекрыта, где ответом на нее был «зажим» и «закручивание гаек». А именно так обстояло дело в большинстве соцстран.
Можно сказать, что атмосфера в отношениях между руководителями соцстран и вся ситуация в нашем содружестве все больше определялась реакцией на советскую перестройку. По информации, которая ко мне поступала, и на основании многочисленных встреч и бесед могу сказать, что уже первые наши реформаторские шаги вызвали огромный интерес в союзнических государствах, особенно среди интеллигенции, студенчества, да и других слоев. Тут нашли выражение многие побуждения и надежды — на обновление опостылевших форм жизни, на демократию, свободу и, наверное, превыше всего — долгожданную возможность самостоятельно решать судьбу своих стран.
Венгрия. 1956 год. Фото: архив
Иной была реакция большинства руководителей. Привыкшие опираться на поддержку извне, на бесконтрольную авторитарную власть, вначале они не приняли всерьез наши намерения, отнеслись к ним с вежливым любопытством и даже снисходительной иронией: «Не первый случай, когда новый советский руководитель начинает с критики своих предшественников, потом все возвращается на круги своя». Но когда убедились, что советская реформация «всерьез и надолго», начали проявлять неприятие перестройки, особенно демократизации и гласности.
И это не удивительно — ведь распространение этого процесса и у них означало бы конец системы, расставаться с которой они не хотели.
Но на советские танки рассчитывать уже не приходилось. Оставшись лицом к лицу со своим народом, они должны были либо демократически доказать свое право оставаться у власти, либо уходить».
