Отношение абсолютного большинства россиян к другим странам лишено практического смысла. «Внешний мир» состоит исключительно из виртуальных представлений, отталкиваясь от которых российское общество поддерживает желаемый образ самого себя. Ничто в повседневном опыте основной массы населения не позволяет говорить о реальности жизни в других странах. И это понятно, поскольку в брежневское время за границей бывали не более 0,5% проверенных и идеологически стойких советских граждан.

Но и после, когда стал возможным свободный выезд, за последние 30 лет, последовавших за распадом СССР, за рубежом (в «дальнем зарубежье») в общей сложности побывали не более 15% населения. Загранпаспорт есть у 18–20% взрослых россиян, преимущественно жителей крупных городов, более обеспеченных и мобильных. Открытые визы имеют лишь 5% взрослого населения.

Преимущественно это были однократные туристические поездки, шопинг или отдых, реже деловые и коммерческие поездки, еще реже — учеба или стажировка за границей. Часто выезжают представители одного социального слоя, условно говоря, российского среднего класса — чиновничество и предприниматели, медийная и университетская публика. Основная же масса населения (60–65%) не обладает необходимыми ресурсами и средствами не только для дальних поездок, но и для особой мобильности даже в границах своего региона. Пандемия ковида и санкционные ограничения, введенные западными странами в 2014 году и сильно расширенные после начала СВО, сократили до минимума поток выезжающих. Если исходить из данных социологических опросов «Левада-центра», предшествующих этим ограничениям, то можно сказать, что в европейских странах в последние 5–7 лет были примерно 3% опрошенных, 1–2% в ближневосточных странах (Турции, Египте, Израиле и др.), и еще по 1% с небольшим в азиатских странах (Китае, Таиланде, Японии и др.). Такой порядок выезда сохраняется много лет, поскольку он обусловлен финансовыми возможностями населения и потребностями бизнеса, науки, культуры, образования и т.п.

Поэтому соотносимое с реальностью представление о жизни в других странах, пусть и очень поверхностное, может иметь только этот круг людей. Конечно, и они не свободны от идеологических предубеждений, но все-таки очевидность повседневной жизни в других странах существенным образом размывает априорную жесткость стереотипов о «других» и отраженным светом — о «самих себе».

У большинства же россиян представления о других странах складываются главным образом из передач ТВ, превратившихся в последние 20 лет в инструмент целенаправленной антизападной пропаганды и идеологической индоктринации населения. Транслируемые ТВ установки накладываются на остатки школьных знаний, соединяются с потоком образов чужой жизни из массовой культуры (моды, рекламы, кино, литературы), интернета и социальных сетей. Такого рода представления устанавливают невидимый барьер между «мы» и «другие». Причем «другие», в свою очередь, распадаются на идеализированные образы развитых стран (условный Запад как воплощение модерности, благополучия, свободы, разнообразия, защищенности частного существования от произвола государства) и на представления о бедных или развивающихся странах (Африка, Азия, Латинская Америка, Ближний Восток).

Первые вызывают сильные и противоречивые чувства — от восхищения и зависти до комплексов национальной неполноценности, успешно преобразуемых пропагандой во враждебность ко всему тому, что становится причиной травматических переживаний своего несовершенства. Отталкиваясь от них, россияне конструируют образ самих себя по принципу «а мы другие, не очень-то и хотелось, мы — особенные, у нас другой путь, мы — другая цивилизация» и т.п. Вторые, бедные или развивающиеся страны, становятся основанием для сознания собственного превосходства и довольства собой (далеко не всегда обоснованного, поскольку исходят из представлений об этих странах, сложившихся 50 и более лет назад, то есть относящихся к прежней эпохе советского влияния в третьем мире). Но образы этих стран аморфны и менее значимы, поскольку они не являются ориентиром развития.

Эгоцентризм, характерный для российского общественного мнения, делит обозримый мир на три неравные категории: «свои», дружественные страны (такие же, как «мы»); «нейтральные» (западные демократии, но не входящие в военно-политические блоки, до недавнего времени не входившие в них или не представлявшие угрозу России в силу незначительности своего военного потенциала, — Швейцария, Финляндия, Дания, Норвегия, Швеция и другие); и, наконец, «чужие», недружественные или враждебные страны.

В первую категорию попадают авторитарные и тоталитарные режимы, схожие по многим показателям с Россией, в третью — крупные, развитые, демократические государства.

«Дружественных» стран всего три — Беларусь, Китай и Казахстан.

В последние годы общественное мнение добавляло в этот разряд еще две страны — Армению и Индию. Армению в этом качестве (в 2019 и 2022 годах) называли 20–22%, но сомнительная роль России в ситуации захвата Азербайджаном Нагорного Карабаха и предполагаемые обиды армян в этой связи снизили долю таких мнений до 16%. Индию, которая впервые вошла в этот список в 2022 году (21%), «дружественной» в 2023 году считал уже 31%. После начала военных действий в Украине и расширяющегося спектра санкций, накладываемых на Россию, некоторые россияне, явно от безысходности, добавляли в этот короткий список также Турцию и Иран (в августе 2023 года их называли по 11–12%).

«Недружественных» (то есть устойчиво называемых в этом качестве более 20% опрошенными) — 9 стран. Другими словами, представления о «врагах» играют более существенную роль в поддержании коллективной идентичности россиян, чем положительные образы «союзников» или «партнеров» России.

Состав и интенсивность враждебности заметно менялись за последние три десятилетия. В 1990-е годы фактор врагов играл незначительную роль в общественном мнении. В 1989 году лишь 13% опрошенных считали, что у нашей страны есть враги, но в 2000-х годах, после прихода к власти Путина и «людей в погонах», радикального изменения доктрины государственной политики и отношений с другими странами, он стал играть определяющую роль в формировании массового сознания. В 2000 году доля ответов «есть враги» поднялась до 70%, а позже — и выше. «Враги» задали горизонт понимания происходящих событий и стали фактором консолидации населения вокруг власти.

В ноябре 1989 года на вопрос: «Есть ли враги у нашего народа, нашей страны?» — самая большая доля ответов россиян (48%) сводилась к варианту «зачем искать врагов, когда корень зла — в собственных ошибках». И еще 14% затруднились назвать каких-либо «врагов». На внешних врагов указали лишь 4% опрошенных. Этот был единственный момент в истории страны, когда общество задумалось о самом себе и природе проблем, блокировавших его развитие и благополучие. К 2014 году доля таких ответов снизилась почти в три раза — с 48 до 17% и, напротив, общее представление о стране — осажденной крепости выросло более чем в 6 раз (с 4 до 26%).

На роль врагов вначале (в 2005–2007 гг.) были выдвинуты бывшие республики СССР — Эстония, Латвия и Литва, присоединившиеся к ЕС и вступившие в НАТО. Чуть позже — Грузия, объявившая о подобных же планах. С 2009 года определяющую роль в этом плане играли уже США (табл. 3). Первый всплеск антиукраинских настроений (по тем же причинам) имел место еще в 2004 году («оранжевая революция») и затем в 2008–2009 гг., когда украинское руководство не выразило готовности поддержать Россию в ее войне с Грузией и даже, напротив, осудило ее действия.

Резкое изменение отношения к США и ведущим европейским странам фиксируется с 2014 года — после введения санкций против России и усиления ответной антизападной политики.

Респонденты сами, без «подсказок» называли те или иные страны (открытый опрос), ответы ранжированы по убыванию по результатам 2023 г.; приводятся страны, набравшие хотя бы в одном из замеров 20%. N = 1600, цветом выделены значимые изменения.

В 2023 году в число враждебно относящихся к путинской России стран вошли также Франция (названа 19% опрошенных), Канада (11%), Италия (11%). Испортилось отношение даже к скандинавским странам, бывшим всегда идеальным воплощением желаемой жизни — обеспеченной, спокойной, свободной от великодержавных и милитаристских амбиций. Вступление Швеции и Финляндии в НАТО было воспринято общественным мнением в России как проявление антироссийского поворота в их внешней политике.

Вместе с усилением функции «врагов» росло и представление о том, что Россия «возрождается» и восстанавливает свой авторитет в мире и статус «великой державы», сопротивляясь извечной «русофобии» западных стран, боящихся усиления России.

За последние 20 лет изменилось отношение не только к западным странам, бывшим в 90-е годы цивилизационным ориентиром для России, предпочтительным экономическим партнером, источником новейших технологий и прочих благ, но и к бывшим советским республикам, в первую очередь членам СНГ. Надежды на восстановление СССР довольно быстро растаяли, но сохранялись — и довольно долго — иллюзии относительно возможности реинтеграции в новое объединение (окончательно исчезнувшие после 2014 года). На сегодня вера в жизнеспособность СНГ если и не умерла окончательно, то снизилась до минимума: лишь 12% россиян полагают, что России следует в долгосрочной перспективе ориентироваться в своей внешней политике на СНГ. Причем такие взгляды характерны для самых консервативных и лишенных влияния социальных групп — пенсионеров, людей с невысоким уровнем образования, бедных жителей российской периферии.