Не секрет, что экран способен менять наше отношение к действительности. Придуманная Лукасом религия джедаизм официально признана в Британии и насчитывает, согласно переписи 2003-го, больше адептов, чем иудаизм и буддизм. Экран способен поляризовать общественное мнение, переписывать историю. И давнюю (примеров тому множество), и современную, как в фильме «Свидетель», в котором музыкант, герой Карена Бадалова, становится «очевидцем преступлений, которые совершает украинская «военщина». Или вагнеровские боевики, вроде «Лучших в аду» или «Солнцепека» с Алексеем Кравченко, которые и по сей день лежат на платформах, призывая к ненависти.

Образ, просуфлированный идеологией, господствует над действительностью, вытесняя, перекрашивая реальность. Сегодня выделяются огромные средства на утверждение сформулированного партией, правительством и «Историческим обществом» миропонимания. Снимаются фильмы про СВО. Про ее героев, противостоящих «бандеровцам». Срочно корректируются уже идущие популярные у молодежи проекты. Например, хитовый сериал «Реальные пацаны», 13 лет выходивший на ТНТ, завершился поддержкой российских военных: главный герой вместе с женой едет навестить в госпитале раненых солдат.

«Потому что идеология и есть питательный бульон, — говорит Юрий Норштейн, — для отыскивания врагов, ее крикливость поглощает личность, порождая боязнь собственных мыслей». Кинематограф объединяет? Так соединим зрительскую аудиторию взаимным страхом, который, по мнению древних? — едва ли не самый надежный из союзов.

• Будем убегать быстро, но мужественно.
  «Мадагаскар»

Если говорить о кинопотоке в целом, то очевидно: бегство от реальности охватило и коммерческое кино, и авторское.

Просто способы побега у всех разные.

Авторское кино в еще большей степени, чем раньше, сосредоточилось на глубоко интимных, личных признаниях. Словно мир сузился до комнаты, из которой боятся выйти герои. Точнее, героини.

Если говорить о главных режиссерских именах этого года, то это Наталья Мещанинова, Иля Малахова, Любовь Мульменко, Малика Мусаева, Светлана Самошина, Оксана Бычкова, Анна Кузнецова, Ирина Бас. И разумеется, их героини — женщины. Пережившая насилие тинейджерка и ее забитая мама в «Маленьком ночном секрете» у Мещаниновой. Смирившаяся с устоями патриархального общества мечтательная девушка из фильма «Клетка ищет птицу» Малики Мусаевой. А у Или Малаховой в «Привет, мама» сразу четыре потерянных в питерском сумраке сестры. И едва ли не во всех картинах — конфликт младших со старшим поколением — и в этом противостоянии попытка обрести самостоятельность… во время, когда самостоятельность практически отменяется («Летом асфальт теплый», «Привет, мама», «Край надломленной луны», «Каникулы»).

Узловой конфликт этих и многих других фестивальных картин — попытка самоидентификации, поиск ответа на вечный, как мир, вопрос: «Но кто мы и откуда?».

Формально события картин развиваются в разных городах и весях: Петербурге, Перми, Тбилиси, Сочи, но внешний пейзаж, как и сама шершавая, путаная, неопределенная современность, — словно размыты, линза авторского внимания сфокусирована исключительно на внутреннем состоянии.

Вы спросите, почему подавляющее число историй про женщин?

У женщин более очевидная биологическая связь с действительностью.

Ей надо накормить и отправить в школу ребенка («Привет, мама», «Край надломленной луны»), вытащить из черной дыры увязшего в кризисе среднего возраста мужчину («Нина»), как-то объяснить детям, что мир несправедлив и надежда на будущее исключительно в собственных резервах («Каникулы»). Нужно найти слова, силы жить и дышать. Эти героини — в отсутствие героев — сами будто блуждают в тумане, скрывающем ясные жизненные ориентиры, вне системы координат пытаются сохранить равновесие, искру собственной уникальности.

Мужчины в нынешнем молодом арт-кино, выражающем самочувствие поколения, — всадники без головы, не знающие, куда бежать. В хулиганском панк-фэнтези Михаила Местецкого «Год рождения» солист группы «Яичный свет» (Юра Борисов) из депрессивно-безнадежного города Металлогорск, свирепствуя на сцене, в какой-то момент взлетает на верхотуру и под рев толпы бензопилой отрезает себе… голову. Он из бесшабашных 90-х. А его потомок даже фестиваль, посвященный тем самым «яичным панкам», организовать не может. Ему предлагают альтернативу — городской фестиваль «Холодец» с пивом и окороком на закуску. Герои Евгения Цыганова в глубочайшем, едва совместимом с жизнью кризисе сразу в нескольких картинах («Нина», «Блондинка»).

Раскуроченная, задохнувшаяся от ужаса немоты реальность ускользает, покидает наше кино. Борис Хлебников — один из самых тонко чувствующих и честных режиссеров, говорит:

Разумеется, у экрана есть тысячи способов рассказать о том, что с нами происходит. Порой самый острый жанр, триллер, фантастика или даже комедия пытаются дать нам представление о нашей трудно понимаемой умом действительности, в которую все труднее верить.

• Фантастика — подлинный язык эпохи Освенцима, Олдермастона и Эниветока.
  Джеймс Баллард

Авторы ищут лазейки, способы коммуникации с современностью… в обход. Прежде всего, через фантастику и фэнтези, но главный жанр времени — антиутопия.

В параллельном пространстве можно говорить о том, что тебя волнует. Как точно заметил Алайв Льюис: «Сбегают обычно из тюрьмы».

Режиссеры упаковывают свои высказывания в миксовую жанровую упаковку. Вышедшая на экраны магическая драма «Чувства Анны» о том, как работница шоколадной фабрики — в духе Сорокина — слышит голоса инопланетян и предупреждает соотечественников о приближающемся апокалипсисе, — сплав авторского ski-fi, мелодрамы и притчи. Кино о том, что склонность к насилию вот-вот приведет к тотальному самоуничтожению. Что душа не успевает за технологиями, создающими орудия массового уничтожения.

Режиссеры, ринувшиеся в сай-фай, считают, что реальная жизнь столь тяжела, в ней столько боли и неразрешимых проблем, что необходимо обезболивающее, которое они обеспечивают своими невероятными путешествиями в запредельное.

Беллетризованная экраном действительность уводит в воображаемые миры. Но это не значит, что их создатели не заняты поиском смыслов. Напротив, через увеличительное стекло дистопии они стремятся заглянуть вглубь реальности, чтобы понять ее вещество.

В антиутопии «Аквариум» Илья Шагалов описывает стерильный мир, в котором запрещены эмоции. Толерантность, доведенная до абсурда, управляема страхом и доносительством. Нарушители идеального миропорядка сначала превращаются в изгоев, а потом исчезают в таинственном Анклаве, откуда нет пути назад. Показательно, что жюри фестиваля «Короче» наградило этот фантастический фильм призом с формулировкой «За правду».

Режиссеры не только из-за поиска эзопова языка заигрывают с жанрами — им жизненно необходим контакт со зрителем.

В «Контактах» Дмитрия Моисеева пришельцы — «биопаги», или Виталики — живут среди нас, но общение с ними строжайше запрещено. Тем не менее бывшая медсестра Нина не может избавиться от рудиментарной в сегодняшней жизни эмпатии, ухаживая за немощным пришельцем Виталиком…

Алексей Федорченко привычно шьет из мифов и легенд параллельную реальность в своей киномистификации «Новый Берлин». С маниакальной достоверностью создает на экране катакомбное ледовое микрогосударство подо льдами Антарктиды, где укрылись бежавшие после разгрома нацисты. Чисто арийское, клаустрофобическое без единого луча света темное царство, из которого пытаются найти выход молодые, рвущиеся на волю из ледяного мира.

Любовь Мульменко превратила в ледяную сказку мелодраму «Фрау», смешав волшебство и обыденность, рассказав историю любви принцессы и аутичного «дровосека».

Мало того что реальность растворяется в похожем на обман синем тумане, но и сами герои застревают во временной щели между прошлым и настоящим. Авторы «Человека ниоткуда» придумали образ первого советского космонавта, чье имя стерли из истории после происшествия во время полета. Космическая миссия оказалась невыполнимой. А вместо супермена вроде Тома Круза, знающего ответы на все вопросы, перед нами напуганный провалами в памяти советский отличник, залетевший в нашу эпоху и с трудом выдерживающий проверку на дорогах времени.

Люди «той страны», так и не прижившиеся в «этой», — в артхаусной «Нише» Антона Ермолина. Герой конспирологического сновидения маленький человек Вячеслав (Владимир Свирский) с помощью биолокационной рамки собирает в банку энергию тех, кого любит. Он «третьим глазом» видит: граждане той, исчезнувшей с новогодним прощанием Ельцина страны, словно переместились за побитый молью «ковер» и там продолжают одобрять решения съездов и верить в заоблачное будущее.

При всей фантасмагоричности эти фильмы объясняют нас, сегодняшних, лучше иных документальных исследований. Жанр позволяет удвоить наше бытие в мире, посмотреть на реальность изнутри и снаружи, использовать «грезы подключенного мира» как способ выяснения личности, выражения своего внутреннего состояния. А современный классик и мудрец Вернер Херцог и называет кинематограф насыщенной летописью человеческого состояния. Что может быть важнее?

Чем больше вымысел, тем правдивей поэзия, со времен Софокла и Шекспира постулаты искусства мало изменились. К тому же без фантазии в нашем ржавом Металлогорске просто не выжить, а моментами, как говорят герои фильма Местецкого, вообще труба.

Вот и празднуем со слезами на глазах победу невесомой мечты и небывальщины над грузом реальности, которая распадается-расползается не только на экране, но и в жизни — на пиксели. Поэтому лучшие из авторов и пытаются «сквозь тусклое стекло» объектива рассмотреть собственное одиночество, бесприютность, обратиться, как завещал Бергман, к собственной совести, к потаенным закоулкам души.

Кинематографисты, как и все мы, оказались в воронке странного, температурного, свихнувшегося времени. Когда можно поплатиться за гуманитарные ценности, за саму мысль про то, что жизнь лучше смерти, что одному человеку не надо убивать другого. Наши талантливые авторы: якутские режиссеры Степан Бурнашев («Айта») и Дмитрий Давыдов («Молодость», «Чума»), Татьяна Рахманова («Королевство»), Роман Михайлов («Наследие», «Отпуск в октябре») — не прячутся от боли времени. Но кино воспринимают как спасительный круг или способ понять: что со всеми нами происходит. Ведь в этих сновидческих фантазиях реальность трансформируется в наши ощущения. Это свидетельства на уровне чувств.

Но самое печальное и драматичное, что этот авторский кинематограф нашего немого времени остается вещью в себе. Лучшие фильмы года, такие как «Чувства Анны» или «Год рождения», — проваливаются в прокате. Хотя это не забубенный артхаус, а по-настоящему авторские, эмоциональные, умные и важные фильмы. Но их аудитория в большом процентном соотношении уехала в другие страны. Их не хотят брать кинотеатры, не желают и не умеют продвигать прокатчики. При мизерных бюджетах фильмов — и средств на продвижение нет. Вышла себе картина тихонько-тихонько в «отдельных» кинотеатрах одним сеансом. Зритель о ней и слыхом не слыхивал. Поэтому многие продюсеры сегодня и не помышляют о выходе фильма на большой экран. Продать бы на платформу или в телек. И слава богу.

Нет способа доставки умного содержательного кино к зрителю. А арт-кино нуждается в особой стратегии продвижения, продуманном маркетинге, без которых даже такой яркий криминальный психотриллер, как «Кентавр» с Юрой Борисовым и Настей Талызиной, собирает скромную кассу.

Авторское кино — за отсутствием адресата-зрителя — сегодня под угрозой исчезновения или полнейшей маргинализации.

Мы рождены, чтоб быль забылась сказкой.

В России сегодня какой-то недетский бум киносказок, даже в застойные 1970-е подобного не было. Сказки — рекордсмены бокс-офиса, рулевые и главный кошелек кинотеатров. Только в этом году три картины преодолели планку в миллиард рублей: «Чебурашка» Дмитрия Дьяченко, «Вызов» Клима Шипенко и «По-щучьему велению» Александра Войтинского, который продолжает фольклорную линейку нашего главного сказочника, самого опытного из продюсеров Сергея Сельянова. Киносказок в богатой фильмографии Сельянова уже с три десятка. И мы же понимаем, что аттракционное кино про волшебство — прежде всего продюсерский «продукт».

Почему сказка? Потому что безопасно, нарядно, вселяет надежду на чудо.

А на что еще нам надеяться?

Все истории построены по принципу диснеевских сюжетов: «А что если?»

Александр Войтинский объясняет так: «В сложившейся мировой политической обстановке российские специалисты ограничены в темах и поэтому обращаются к тому, что уже всем известно, и освещают «вечные ценности».

Сказки стали особенно популярны с уходом Голливуда, а зритель по-прежнему нуждается в зрелище. Афишу надо заполнять. И аудитории явно нравится перелицовка российской классики, ремейки советских мультфильмов, знакомые с детства сюжеты. Одним словом, старые сказки о главном.

Кроме того, известно, что в авторитарных режимах социум инфантилизируется. Существуют факторы, которые отменяют взрослость общества в прежнем ее понимании:

• государство берет на себя функции строгого жестокосердного родителя, указывающего, как себя вести и чего делать-говорить нельзя ни при каких обстоятельствах;
• уехали наиболее энергичные, самостоятельные представители активного молодого поколения — главной аудитории неглупого, требующего соучастия кино;
• в смутные времена место научных данных занимают волшебство и мистика. Человек цепляется за иллюзии, потусторонние силы, как дитя за плюшевую игрушку темной ночью. Поэтому сегодня взрослый соотечественник, так же как ребенок, нуждается в знакомых с детства сюжетах… но в новой, компьютерной упаковке.

Вообразите только этот размах. Среди грядущих премьер: «Баба Яга спасает мир» и «Молодая Яга», «Бременские музыканты», «Летучий корабль» и «Волшебник Изумрудного города», «Финист. Первый богатырь», «Последний богатырь. Наследие» и очередной «Илья Муромец», «Золотой Петушок», «Огниво» и «Огниво против волшебной скважины». А еще «Буратино», разумеется, который не хотел читать азбуку, зато верил в «поле чудес в стране дураков».

За исключением космического «Вызова», который тоже в каком-то смысле небывальщина (про полостную операцию в космосе), все картины о том, что спасет нас чудо. Вся надежда на Щуку, Конька-Горбунка, благородного Кощея, Водяного, и Чебурашку. Они и врага победят, и из беды нас выручат… пока мы на печи бременских музыкантов слушаем.

Нам бы баян-самоигран со скатертью-самобранкой, денежное дерево и чашу с кипятком — мы любого коллективного британского посла, искушающего наших царевен подлыми гаджетами, одолеем.

Мы особенные. В «Коньке-Горбунке» Олега Погодина после пробуждения царя показан рассвет, но солнце встает в другую сторону. Это закат, «прокрученный» назад.

Как они догадались?