Воспитательный стандарт

Главное нововведение начавшегося учебного года — изменение Федеральных государственных образовательных стандартов (ФГОС). Они подлежат пересмотру каждые десять лет, и состоявшийся в этом году пересмотр стал довольно радикальным. Прошлые стандарты в основном предъявляли требования к результату учебного процесса — к тому, какими качествами, умениями, способностями будет обладать на выходе из школы выпускник, — а достигать этого школы могли любым избранным ими способом. Для нового времени и новых стандартов такая вариативность оказалась уже неприемлемой, и новые стандарты сосредоточились на содержании образования — на едином для всех школ страны содержании учебной программы, которая теперь жестко закреплена законодательно, поскольку стандарты имеют статус закона. Единая программа требует единых учебников, так что и Федеральный перечень учебников оказался резко сокращен.

Причин для такого введения единомыслия в школах несколько:

• во-первых, лично президент Путин несколько лет назад дал поручение конкретизировать содержание образования в стандартах.
• Во-вторых, вариативность в преподавании, возможность выбирать программы, тексты, учебники оказалась связана с большой ответственностью, которую готовы брать на себя продвинутые неравнодушные учителя; учительская масса почувствовала себя потерянной в этом разнообразии и потребовала простых решений: дайте нам что-нибудь общее и понятное.
• Наконец, законодатели, которые тоже предпочитают простые решения, задумались об облегчении жизни тем детям, которые переводятся из школы в школу и сталкиваются с разностью программ: депутаты решили, что единство программ и учебников приведет к тому, что во всех школах страны в один конкретный день на конкретном уроке будут изучать одну и ту же тему.

Разумеется, в жизни все происходит сложнее, чем в голове среднего думца. Но на самом деле изначально стремление внедрить единые программы и учебники обусловлено еще и требованием легкой проверки: если мы хотим, чтобы вся страна писала Всероссийские проверочные работы, значит, надо их продумывать на едином материале. А если одни дети проходят какой-то материал в шестом классе, а другие в седьмом — как их проверять? Изначально в основе единства лежали совсем не идеологические причины — скорее причины удобства контроля над учебным процессом, который еще несколько лет назад стремился к тотальному. Сейчас предмет контроля сместился с качества образования на воспитание, в первую очередь — патриотическое.

Соответственно, и те предметы, которые можно задействовать в «патриотическом воспитании» — то есть в насаждении государственной идеологии (кстати, она все еще запрещена Конституцией, хотя на эту статью уже тоже покушаются), — удостоились особого внимания государства: по ним созданы обязательные федеральные программы, по которым школы работают с этого года. Для младшей школы это русский язык, литературное чтение и окружающий мир, для остальных классов — русский язык, литература, история, обществознание, география и ОБЖ. Впрочем, проверок, действительно ли учителя придерживаются этих обязательных программ, пока нет: или нет возможности ввести по-настоящему тотальный контроль, или приоритеты все-таки другие. Какие же?

Основные усилия государства в образовании пока сосредоточены на отлаживании всеобщей системы идеологического и военно-патриотического воспитания, которая должна охватить все уровни образования — от детских садов до вузов.

От младенца до профессора

Из чего состоит эта система? Во-первых, введены особые предметы — от начальной военной подготовки и труда в школах (традиционный «труд», разделенный по гендерному признаку, должен заменить гендерно-нейтральные «технологии») до «основ российской государственности» в вузах. В школах и колледжах проводят «Разговоры о важном» по единым сценариям, разработанным для всей страны. Тотальных проверок пока тоже нет, и школы приспособились действовать по-разному: где-то истово придерживаются общих разработок, где-то включают обязательное видео — и все делают домашку, либо говорят в это время о действительно важном для детей и учителей.

Попытки привлечь к «Разговорам о важном» родителей — об этом тоже шла речь в прошлом году — не реализовались, потому что никто толком не понимает, как можно вовлечь родителей в этот процесс — добровольно или принудительно?

Подъем флага ввели не только в школах и колледжах, но и в педагогических вузах. Впрочем, в одних так и не слышали об этом нововведении, в других его старательно выполняют. Рутина и тут внесла свои коррективы: как правило, на эту церемонию ни в школах, ни в вузах не выстраивают еженедельно весь «личный состав», а приводят по два-три передовика-ударника.

Система патриотического воспитания, которая выстраивается в стране, включает в себя и несколько институтов Российской академии образования, которые отвечают за разработку программ воспитания для детей; курсы повышения квалификации для педагогов; специальные мероприятия для «навигаторов детства», то есть советников по воспитанию — не то вожатых, не то политруков, которые должны вовлекать учеников в «Движение первых» и патриотически воспитывать. В федеральных детских центрах — «Артеке», «Орленке», «Океане» — без конца идут педагогические совещания по патриотическому воспитанию и слеты вожатых: они обсуждают формы работы с подрастающим поколением.

Хочешь заниматься спортом, краеведением, пошивом мягкой игрушки, робототехникой, музыкой, хочешь ездить в приморские лагеря — пожалуйста. Государство четверть века не думало о детском досуге, не вкладывалось в его развитие (платно — пожалуйста, а так вам никто ничего не должен), а тут вдруг вспомнило про то, что детей надо занимать, чтобы они не болтались на улицах, вкладывать в детские кружки и секции деньги и силы. Вроде бы и хорошо, что вспомнило? Но это все — только в рамках «Движения первых», которому по закону досталось все наследство канувшей в Лету пионерии: летние лагеря, дворцы пионеров и школьников (нынешние дворцы творчества) и прочее. Все можно — можно бесплатно получить путевку в лагерь у моря, для этого надо участвовать в конкурсах и смотрах; можно даже всей командой победить, приехать в «Орленок» или «Сириус» (мне доводилось встречать детей, которые к своим 15–16 годам уже побывали во всех федеральных детских центрах — кто со своим экологическим проектом, кто со школьным СМИ, кто с пошивом сумок-шопперов с городской символикой).

Но есть одно условие: «пиво только членам профсоюза» — вся эта система конкурсов, побед, призов выстроена государством не просто так, ради поддержки детского творчества, ради того, чтобы расцветали таланты.

Таланты могут расцветать, но только при условии полной лояльности господствующей идеологии: избежать «уроков мужества» с участием ветеранов СВО и других патриотических мероприятий в рамках «Движения первых» невозможно, будь ты хоть эколог, хоть на дуде игрец. Как говорят знакомые директора школ, за созданием ячеек и внесением в штатное расписание «советников по воспитанию» внимательно следят региональные образовательные власти

Дошкольник на страже Родины

На днях министр просвещения Сергей Кравцов заявил, что первая ступень «Движения первых», которая называется «Орлята России», должна охватить не только начальную школу, но и детские сады. Вроде бы все прекрасно в «Орлятах России» — семь треков («мастер», «доброволец», «спортсмен», «эколог», «эрудит», «хранитель исторической памяти», «лидер»), то есть семь разных направлений, которыми дети могут заниматься под руководством взрослых. Они получают задания для выполнения, для них подготовлены уже записанные уроки (учителя не нарадуются: ничего готовить не надо, все уже сделано!). И законы у «орлят» тоже прекрасные, кажется. Вот первый, например: «Орлята» гордятся своей Родиной. Это значит: уважать прошлое, хранить историческое наследие своего Отечества, знать историю своей страны, родного края и государственные символы России, ценить и беречь свою родную землю, ее богатства, быть верным своей стране, быть готовым ее защищать».

А дальше: «октябрята — дружные ребята, читают и рисуют, играют и поют, весело живут», а детсадовцев практически не трогали и уж точно не призывали защищать свою страну. Оно, конечно, когда страна прикажет быть героем, у нас героем становится любой, но все-таки хорошо бы, чтобы он уже не носил памперсы.

Тридцать лет система образования не помнила о том, что такое воспитание («воспитывать должны родители дома, а задача школы — давать предметные знания», была такая расхожая фраза у учителей; я не раз ее слышала от коллег в ответ на предложения обучать детей ненасильственным способам разрешения конфликтов или хотя бы понимать чувства друг друга). А потом государство вдруг поставило перед ней задачу воспитывать детей. Беда в том, что в понятие «воспитание» вкладывается сейчас не представление о развитии и самоопределении личности, даже не о ее социализации (это, к слову, о разрешении конфликтов) — нет, «воспитание» в сегодняшней системе образования понимается как индоктринация: противодействовать попыткам фальсификации истории, хранить традиционные ценности, быть готовым защищать Родину. Короче, мы самые правильные, самые сильные, мы всех победили и будем побеждать, надо готовиться к войне. Вот и вся социализация.

Простые решения

Все остальные задачи школы ушли на второй план — даже задача давать высокие образовательные результаты. Даже священная корова тотального контроля — всероссийские проверочные работы, ВПР — и та пошатнулась. ВПР по иностранным языкам Рособрнадзор отменил вовсе, заметив, что это не повлияет на образовательные результаты (а по остальным предметам — повлияет?), остальные ВПР сократили до одного урока, а сам процесс решено максимально цифровизировать. Учителя давно жалуются, что ВПР мешают учебному процессу — ведь по результатам ВПР региональные власти оценивают качество работы школы, поэтому учеников готовят к бесконечным тестам: к ВПР, к ОГЭ, к ЕГЭ… Все это создает лишний стресс для школьников и учителей и ставит телегу впереди лошади: именно то, что проверяется на тестах, и становится основным содержанием образования, что бы там ни вкладывалось в единые учебники. Впрочем, об отмене ВПР пока речи нет. Хотя на время ковида отменяли даже ОГЭ, и оказалось, что особого смысла в нем тоже нет.

О реальной помощи неуспевающим ученикам по-прежнему мало кто задумывается: здесь простые решения не помогают. Это телефоны можно запретить, школьную форму можно ввести, а запретить быть неуспевающим нельзя. Российская массовая школа так до сих пор и не умеет работать с детьми, имеющими какие-то особые потребности, будь то дислексия или трудности в социализации, связанные с расстройством аутичного спектра. Инклюзия по-российски обернулась худшим из возможных видов инклюзии: посадить в один класс детей с разными потребностями и обязать учителя с ними работать (как? — как знает, он же профессионал, должен знать).

Точно так же нет решения у другой сложной проблемы: как научить русскому языку, социализировать и адаптировать в русскоязычных школах, в российской культурной среде детей, для которых русский язык неродной. Проблема касается всех регионов страны; в некоторых школах больше половины контингента — дети с неродным русским. А системы подготовки педагогов русского как иностранного нет, подготовительных языковых классов нет, учебников ничтожно мало — и вся нагрузка ложится на словесников. А они и так с ума сходят, потому что на их плечах лежат два ОГЭ (русский и литература), два ЕГЭ, причем один обязательный для всех, итоговое собеседование и итоговое сочинение, тогда как у других предметников ОГЭ и ЕГЭ по одному, да и те, кроме базовой математики, не обязательны.

Чем же тут помогает им государство?

Ну вот депутат Татьяна Буцкая предложила недавно брать в школы только тех детей-инофонов, которые сдали экзамен по русскому языку (пока по закону берут всех, если в школах есть свободные места). А где они будут учить язык — это уже другой вопрос, можно будет подготовить учителей русского как иностранного, создать для детей курсы… но это потом, потом, а главное — не брать в школы без языка, запретить, поставить фильтр на входе. Простая логика требует обратного процесса: сначала создать широкую сеть подготовки учителей, растиражировать учебники, создать языковые курсы — а уже потом думать о тестировании. Но это сложное решение. А не пущать — простое.

Точно так же ничего не делается для решения другой проблемы — насилия в школах, которая все чаще оборачивается кровавым кошмаром и массовыми расстрелами. Власти предпочитают решать проблему простым формальным путем: рамки металлоискателей, ужесточение требований к имеющим оружие, уголовные дела против директоров школ и ЧОПов. А проблема разлита по жилам школ, так же как и по жилам всего общества. Общество пронизано насилием, ни взрослые, ни дети не умеют договариваться друг с другом, решать проблемы мирно. Можно запретить телефоны в школах, тогда дети не будут снимать ни как учителя издеваются над ними, ни как они сами издеваются друг над другом — но они не перестанут издеваться. Можно запретить буллинг в школе, как это собираются сделать депутаты, — но он от этого никуда не денется, с тем же успехом можно запретить ругаться матом или повышать голос. Что изменится? Введут штрафы за неисполнение обязанностей по воспитанию несовершеннолетних для родителей детей, уличенных в буллинге? И это радикально решит проблему?

Маскулинное российское общество со своими пацанскими ценностями никогда не было особо миролюбивым, но в последние несколько лет его внутреннюю агрессию и нетерпимость к чужакам любого рода тщательно разогревают и раздувают идеологи. Можно ли запретить буллинг в стране, где декриминализовано семейное насилие, где идеологи ежеминутно призывают уничтожить, сбросить бомбу, отомстить, проучить? Где новостные порталы радостно рассказывают, как представитель России в очередной раз «унизил» или «поставил на место» какого-то иностранца?

Куда ж нам плыть?

Когда все социальные лифты перестали работать, когда образование больше не справляется с ролью социального лифта и становится все менее доступным семьям по финансовым соображениям, у детей все хуже с видением будущего и себя в нем. Странно ли, что в этих условиях так выстрелил сериал «Слово пацана» — с его уличной романтикой, мужской дружбой, всеми этими архаичными, только что не родоплеменными пацанскими ценностями. Впрочем, они и для волчьей стаи вполне себе ценности, а человек человеку все больше волк.

Точно так же не видят для себя будущего и выпускники так называемых «хороших» школ, которые в последние два года лишились значительной доли друзей и учителей, выбравших эмиграцию, и хоть каких-то представлений о том, где и зачем учиться, как и куда поступать. Кто мог уехать — уехал, кто решил остаться — остался, но определенности не прибавилось ни у тех, ни у других: «расформированное поколение, мы в одиночку к истине идем». «Хорошие» школы пережили по нескольку доносов и внутренних пертурбаций, обновили педсостав — где-то чуть не наполовину, приспособились тихонько жить по-прежнему, формально выполняя требования там, где это совсем уж неизбежно, и игнорируя их там, где есть такая возможность. Учителя в таких школах категорически не дают никаких комментариев прессе (нельзя показывать, где у нас еще остался воздух, — отнимут) и вздыхают от каждого нового радикального решения властей. Ну хорошо, запретили мобильные телефоны в школе — как мы теперь на уроках будем работать с текстом, скажем, «Одного дня Ивана Денисовича», если в школьной библиотеке экземпляров на всех недостаточно, просить родителей купить детям книжку нам запрещено, а распечатать этот текст на весь десятый класс не получится, даже если принтер в учительской работает. Ах да, можно же запретить «Один день Ивана Денисовича».

Давайте вернем школьную форму, пионерию, патриотическое воспитание, «Молодую гвардию», НВП, труды — все это, не читая программу, не понимая ее логики, не зная, что на самом деле в школе есть (тот же модуль НВП в составе ОБЖ или предмет «технология»). Давайте вернем «Зарницы», конкурс строя и песни, пионеров-героев, генуборки школы по субботам, астрономию, черчение. Давайте запретим телефоны, буллинг, «иноагентов» (безнадежное от одиннадцатиклассницы: «А «иноагентов» можно в итоговом сочинении цитировать?»). Эти хаотичные метания мешают работать, мешают учить детей, разворачивают школу, как избушку на курьих ножках, к миру задом, к прошлому передом, — и лишают происходящее в ней всякого смысла, всякой перспективы.