Человек-загадка, вокруг которого было выстроено множество мифов, от якобы его еврейского происхождения до обширных реформаторских планов. Ничего этого в личной истории одного из последних советских генсеков не присутствовало, из фактов, изложенных в книге, следует только одно: ключевой мотивацией Андропова на протяжении всей его очень непростой карьеры было последовательное движение вверх, к позиции первого лица огромной империи. Драматургия судьбы этого человека сложилась так, что совсем вскоре после того, как он добрался до вершины, его настигла смерть. Власть и смерть восторжествовали в своем, как бы сказали марксисты, диалектическом единстве.

Юрий Андропов был абсолютно ортодоксальным марксистом-ленинцем, совершенно не собирался разжимать идеологические клещи, в которых позднее Политбюро вместе с КГБ держало страну, не говоря уже о том, что в его планы не входило ослабление пружины репрессий. Просто к политическим противникам строя добавились те, кто смазывал чистый моральный облик воображаемого советского человека, — коррупционеры, разложившиеся люди, в том числе в самой власти, нарушители дисциплины. Никакого плана преобразования страны у Андропова не было, он верил в силу ужесточения режима, в том числе идеологического и дисциплинарного. Хотя, надо признать, делал попытки глубже понять советское общество и задумывался об оживлении экономики — недаром в ЦК появился молодой секретарь Николай Рыжков и в аппарате Центрального комитета был учрежден Экономический отдел. В период же перехода Андропова из КГБ в секретари ЦК к нему зачастили его давние, первой половины и середины 1960-х годов, подчиненные — интеллектуалы Георгий Арбатов, Федор Бурлацкий, Александр Бовин. Он их ценил, но в то же самое время, когда надо было, удалял от себя. Симптоматична характеристика, данная Юрием Владимировичем Георгию Арбатову, — он коммунист, но не большевик.

Готовность работать с людьми с нелинейным мышлением, попытки понять устройство страны сочетались с удивительной примитивностью в стремлении во что бы то ни стало задавить любую крамолу. Как самым прямолинейным образом, то есть арестами, так и методом профилактирования — тысячи людей прошли через малоприятные беседы с чекистами. Андропов холил, лелеял, расширял, продвигал «пятку» — 5-е управление КГБ, боровшееся с идеологическими диверсиями. Никита Петров полностью приводит текст речи Андропова при прощании с коллективом КГБ в те дни, когда он переходил на работу секретарем ЦК по идеологии, по сути готовился стать преемником Леонида Брежнева. Это бессвязная речь, в которой главными врагами обозначены «длинноволосые поэты-диссиденты». Возможно, Андропов и выделялся среди других членов руководящего ареопага лощеной внешностью и интеллектом, но только на их фоне, представлявшем собой иной раз результат отрицательной селекции. Среди них интеллектуальным гуру мог смотреться даже сухарь-охранитель Михаил Суслов, чья смерть в череде кончин геронтократов, начавшейся в 1982-м, открыла вакансию для Андропова. Открыла настолько поздно, что сам Леонид Ильич беспокоился о здоровье своего преемника «Юры» — а вдруг наследник отойдет в мир иной даже раньше одряхлевшего вождя.

Юрий Андропов был, безусловно, морально травмирован на всю жизнь и тем, что чудом избежал ареста на заре своей комсомольско-партийной карьеры (о чем он доверительно лично сообщил Петру Якиру и Виктору Красину, которых склонил к предательству друзей-диссидентов), и венгерскими событиями 1956 года. Не допустить угрозы строю, причем любой ценой, — таким был его основной мотив работы в КГБ, а вовсе не мифологические реформаторские начинания.

Было, пожалуй, два периода, когда он оказался готов активно работать и формулировать новые идеи, — период руководства отделом ЦК по связям с соцстранами в 1960-е (так называемый «Отдел», без дальнейшего уточнения длинного названия) и первые несколько лет пребывания в КГБ. Потом Андропов «потух», стал нездоров (считал, что его отравили) и очень осторожен: просто плыл по течению с главной целью — не вызвать раздражения Леонида Ильича. Ему он был абсолютно предан, хотя в последние годы карьеры, возможно, теряя терпение, ждал физического конца вождя партии.

Возвращение Андропова в ЦК в качестве явного преемника не означало, что он обязательно победит в аппаратной борьбе — поначалу он и вовсе мог опираться лишь на молодого секретаря Михаила Горбачева, к восходящей карьере которого тоже приложил руку (впрочем, как и Брежнев). Вел себя сравнительно умело, но чрезмерно осторожно, за что получил даже нагоняй от Леонида Ильича, который порекомендовал Юрию Владимировичу смелее брать на себя рычаги управления, что он в результате и сделал, почти физически отодвинув Черненко от ведения заседаний секретариата ЦК. А уж когда Брежнев умер, Андропов мешкать не стал — определенную роль сыграл и тот факт, что он первым из высшего ареопага оказался у тела скончавшегося генсека.

Жесткость Андропова отразилась в народном фольклоре, как и манипуляции с ценой водки — пожалуй, это то, чем он запомнился в обыденном народном сознании, а никак не надеждами на реформы. Его знаменитая статья, опубликованная весной 1983 года в журнале «Коммунист» — «Учение Карла Маркса и некоторые вопросы социалистического строительства в СССР», демонстрировала проблески нестандартного мышления, но ведь поначалу она вообще-то готовилась для Брежнева. Фраза Юрия Андропова, которую во всех источниках редуцируют до «Мы не знаем общества, в котором живем», на самом деле звучала так: «Если говорить откровенно, мы еще до сих пор не изучили в должной мере общество, в котором живем и трудимся, не полностью раскрыли присущие ему закономерности, особенно экономические. Поэтому порой вынуждены действовать, так сказать, эмпирически, весьма нерациональным способом проб и ошибок». Здесь можно увидеть и экономический детерминизм, и веру в то, что, поглубже изучив социально-экономические процессы, можно усовершенствовать социализм.

Судьба Андропова, как к нему ни относись, трагична. Человек, скрывавший свое происхождение, — его дед, причем не кровный, носил фамилию Флекенштейн, при этом был не евреем, а немцем. Человек, выживший в период репрессий. Несколько жен, семейные сложности, один из сыновей, рано умерший от чрезмерного употребления спиртного, на похоронах которого отец не появился. Страна, чья устойчивость как раз в тот момент, когда он вскарабкался на вершину, начала стремительно разваливаться. «Не помогали стране громкие лозунги типа «Не потерять набранного темпа, сохранить настрой на дела!» — пишет Никита Петров. — Без системных преобразований у страны не было шансов. Но еще хуже — упрямство и нежелание вести серьезный диалог с Западом. История размещения в Европе американских ракет средней дальности «Першинг-2» тому наглядный пример. Не вняв разумным предложениям западных лидеров, Андропов взвинтил ставки, что привело к очередному витку гонки вооружений, разорительному для страны и поставившему мир на грань войны».

А миф об Андропове-преобразователе остался. И о честном КГБ. Впрочем, едва ли Юрий Владимирович был бы доволен своими наследниками.

Судьбоносный 1982 год.
Самоубийство Семена Цвигуна

Отгремел 75-летний юбилей Брежнева, и наступивший 1982 год вроде бы не сулил неожиданностей. Тем не менее смутное ощущение грядущих больших политических перемен было у всех. Политбюро старело на глазах. Средний возраст его членов перевалил за 71 год. Лидер страны Брежнев был стар или, как шутили в народе, «суперстар». Но и к этому привыкли, он постоянно появлялся на публике и при этом ничего себе, держался. И, однако, все ждали развязки.

Январь открыл счет смертей, взбудораживших общественность и породивших самые невероятные слухи в объяснении событий. Немудрено, ведь советские газеты о многом умалчивали, и пробелы в информации восполнялись активным мифотворчеством масс.

В январе первым событием такого рода стала смерть Семена Цвигуна, о которой газеты объявили 21 января 1982 года. Всем бросилось в глаза отсутствие подписи Брежнева под некрологом, что сразу же вызвало много разговоров. Слух о том, что первый заместитель председателя КГБ Цвигун застрелился, распространился мгновенно. Но почему он это сделал? Здесь версии разнились и множились. Но сначала о том, что на поверхности.

Позднее сановные мемуаристы из КГБ объясняли, почему Брежнев отказался подписать некролог. Филипп Бобков прямо пишет: «Брежнев был потрясен смертью Цвигуна, но не решился поставить подпись под некрологом самоубийцы». Ему вторит Владимир Крючков, приводя в иных выражениях ту же формулу: «...посчитав неудобным ставить свою подпись, поскольку человек сам ушел из жизни». Стоит добавить, что наряду с Брежневым «не решились» поставить свою подпись влиятельнейшие и старейшие члены Политбюро Суслов, Кириленко, Громыко, Пельше, Тихонов и другие рангом пониже. Интересно и то, что даже от дочери и зятя Цвигуна скрыли факт самоубийства (сказали, что он поскользнулся на дорожке и, упав, расшибся насмерть). Как пишет Крючков, «решили тогда не ставить их в известность, они узнали об этом позже». В таком случае, как они должны были воспринять этот знак? Цвигун верой и правдой служил Брежневу, много и тепло говорил о нем в семье, а тот даже не удосужился почтить память верного соратника.

<…>

Брежнев давал Цвигуну, своему человеку, которого знал еще по работе в Молдавии, особо деликатные поручения. Как вспоминал генерал КГБ Нордман, в начале 1970 года Цвигун стал его расспрашивать, кого можно было бы рекомендовать на пост первого секретаря Ставропольского крайкома КПСС. Нордман назвал Горбачева. Цвигун первым делом поинтересовался, не связан ли Горбачев с «группой Шелепина», на что Нордман рассказал известную ему историю, как в 1966 году стоял вопрос о выдвижении Горбачева на работу в КГБ, но Семичастный на это не согласился и сказал, чтобы больше эту кандидатуру не предлагали. То есть шелепинцы Горбачева отвергли. Цвигун успокоился, а Нордман сделал четкий вывод, что Цвигун выполнял поручение Брежнева, опасавшегося людей Шелепина.

И вдруг потрясшее Брежнева известие о внезапном самоубийстве Цвигуна. Ну хоть бы какую-нибудь предсмертную записку оставил, попрощался бы, объяснил мотивы. Определенно что-то Брежнева неприятно зацепило. Подвел старый друг. Разгадка — в дневниковых записях генсека. Оказывается, Цвигун снабжал Брежнева, страдавшего бессонницей, сильнодействующими таблетками. В дневнике находим короткие записи... 18 января 1982 года Брежнев записал: «Цвигун С.К. — через 7 дней». В декабре 1981 года Брежнев записывает в дневнике фамилию Цвигуна 5-го, 10-го, 14-го, 17-го (с добавлением — «19-го пакет») и 19 декабря. Стало быть, пакет доставлен день в день. Ранее в ноябре — 4-го, 8-го (с пояснением — «завтра в 9 утра»), 9-го, 18-го (с добавлением — «пятница»). Также в журнале приемной генсека зафиксированы телефонные разговоры Брежнева с Цвигуном: в среду, 18 ноября, и 6, 10, 14, 17, 19 декабря 1981 года. Цвигун буквально осаждал Брежнева по телефону и не знал отказа — его всегда соединяли. И удивительна резко возросшая активность их телефонных разговоров — за весь 1980 год секретарями приемной генсека зафиксированы лишь два звонка, тогда как в 1981 году Брежнев, будучи на работе, разговаривал с Цвигуном по телефону более 20 раз. Но и это не все, могли быть звонки и разговоры в нерабочее время — на квартире, даче. Разумеется, эти контакты не фиксировались секретарями приемной.

А история с лекарствами давняя. Еще в 1980 году в дневнике Брежнева запись 13 февраля: «Говорил с С.К. Цвигуном — 4 штуки».

Внезапно все закончилось, Цвигун свел счеты с жизнью, ушел навсегда, даже не попрощавшись. Кто же теперь будет ему, Брежневу, надежной опорой, кто, наконец, нужные таблетки принесет? У врачей не допросишься, Андропов снабжает пустышками, и Брежнев, скорее всего, об этом догадывался.

Хотя почему только Цвигун? В обход врачей лекарствами с Брежневым делилось все его близкое окружение. Но откуда у Цвигуна нужные таблетки? И здесь есть ответ. Два листочка, сохранившиеся в семейном архиве Цвигуна, с названиями назначенных ему препаратов 8-го, а затем 15 декабря 1981 года.

Несведущему человеку эти названия ни о чем не говорят. Но все же надо разобраться. Что это за препараты и от чего. Диагноз, поставленный Цвигуну в 1971 году, был грозным и неутешительным. Но, как вспоминает Крючков, была сделана операция, Цвигуну удалили часть легкого, он пошел на поправку, вскоре восстановив здоровье и обретя хорошую физическую форму. Еще 24 сентября 1981 года Цвигун был внешне здоров и бодр, присутствуя в Кремле на вручении Брежневым золотой медали «Серп и Молот» Героя Социалистического Труда Константину Черненко. Как пропустить такое событие, ведь Черненко и Цвигун — старые «молдавские» друзья Брежнева.

Ухудшение здоровья Цвигуна началось осенью 1981 года, причем серьезное и необъяснимое. Он лег на плановую диспансеризацию. Навестив его, родные сразу заметили угнетенное состояние, «блеск в глазах у него потух», он стал слабеть. Утрата общего тонуса и «шалящая вегетатика» становились все более выраженными. С ноября 1981 года Цвигун уже не выходил на работу.

Цвигун находился на больничном, потом числился в отпуске, пребывая в санатории «Барвиха». Он слабел и не понимал, что с ним происходит. Между тем назначенные ему препараты — нейролептики и антидепрессанты — явно не от простуды:

• вивалан — антидепрессант. Ингибитор обратного захвата норадреналина. Им лечили от депрессии с очень высокой степенью тревожности. Снят с производства в 2006 году;
• транксен — противотревожный препарат группы бензодиазепиновых транквилизаторов;
• ноотропил — стимулятор когнитивных процессов (память, обучение, концентрация внимания);
• циклодол — корректор экстрапирамидных нарушений (расстройства мышечного тонуса), в том числе на фоне терапии нейролептиками. Препарат группы холинолитиков;
• сиднокарб — психостимулятор, возможно, назначен для коррекции сонливости, вызванной нейролептиками;
• стелазин — антипсихотик группы фенотиазиновых нейролептиков;
• рогипнол — снотворное группы бензодиазепиновых транквилизаторов.

Коррекция терапии 15 декабря 1981 года в части уменьшения числа препаратов и доз, скорее всего, означала — врачи посчитали, что пациент пошел на поправку и уровень тревожности у него снизился. Они убрали нейролептик, уменьшили дозу антидепрессанта и добавили психостимулятор.

Мотивом самоубийства Цвигуна, по мнению Бобкова, была болезнь: «Он долго боролся с недугом, а когда стало совсем невмочь, решил добровольно уйти из жизни». И о том же пишет Крючков: «Цвигун, конечно, понимал, что серьезно болен, что станет обузой для семьи, которую очень любил, что будет еще хуже, и решил добровольно уйти из жизни». Он же вспоминает о тяжелом состоянии Цвигуна: «За две недели до кончины у меня был с ним короткий разговор по телефону, по ходу которого он путал мое имя и отчество, затруднялся в ответах, не воспринимал мои слова». А вот это уже, похоже, действие тех самых лекарств, о которых речь шла выше.

История, рассказанная Евгением Чазовым, дополнительно проливает свет на трагизм ухода Цвигуна и возвращает к теме таблеток, которыми тот снабжал Брежнева:

В январе 1982 года после приема безобидного ативана у Брежнева развился период тяжелой астении. Как рассказывал Андропов, накануне трагического 19 января он повторил свое предупреждение Цвигуну. «Днем 19 января, — пишет далее Чазов, — я был в больнице, когда раздался звонок врача нашей скорой помощи, который взволнованно сообщил, что, выехав по вызову на дачу, обнаружил покончившего с собой Цвигуна».

При этом заметим, принятый Брежневым ативан (он же лоразепам, нейролептик, используемый при нарушениях сна) был получен не от Цвигуна. У Цвигуна в перечне назначенных лекарств такой препарат отсутствует, да и не был он единственным поставщиком. Таблетками Брежнева щедро снабжали его ближайшие коллеги по Политбюро — Черненко и Тихонов. Но если вспомнить пометы Брежнева в своем дневнике, то накануне он договорился и с Цвигуном, который ему что-то пообещал. Вот эта запись от 18 января 1982 года: «Цвигун С.К. — через 7 дней».

Только ли это так мучило Цвигуна? Брежнев ждал, но в конце концов не все так безнадежно, всегда можно найти выход, за семь дней что-то придумать. Да и как-то слабоват этот мотив для самоубийства. Чазов пишет: «Сообщение меня ошеломило. Я хорошо знал Цвигуна и никогда не мог подумать, что этот сильный, волевой человек, прошедший большую жизненную школу, покончит жизнь самоубийством».

Итак, какова полная картина того злополучного дня — 19 января 1982 года. Проследим шаг за шагом, благо Роза Цвигун вела дневник и детально описала всю цепь событий. Она и ее муж — Семен Цвигун в тот день были в «Барвихе». К Цвигуну приехал его помощник Александр Волков. Он привез зарплату и о чем-то говорил с Цвигуном при закрытых дверях. Разговор сильно взволновал Цвигуна, он «сказал жене, что нужно съездить на дачу, узнать, почему там так затянулся ремонт». За два дня до этого они уже были на даче. А в этот день Роза Цвигун «была записана на маникюр и собиралась ехать в город. Но Семен Кузьмич настоял, чтобы они поехали на дачу, и обязательно вместе».

Дальше все развивалось стремительно: «Приехав на дачу, Роза Михайловна пошла в дом. Встретивший Цвигуна сторож Николай пошел за песком, чтобы посыпать дорожки — накануне ударили крещенские морозы, было скользко. Цвигун остался один со своим шофером Павлом Черновым. Далее история известна только со слов шофера: Цвигун неожиданно попросил у Павла его пистолет, немедля поднес к виску и застрелился. Эти обстоятельства Павел Чернов рассказал прилюдно приехавшим на дачу сотрудникам КГБ во главе с Андроповым, которых шофер сразу же вызвал на место происшествия. К тому моменту на дачу приехал уже и сын Цвигуна Михаил, он слышал этот рассказ, а также ответ Андропова: «Я им Цвигуна не прощу». Кому адресовалась эта фраза, Андропов не пояснял.

Еще до прибытия комитетского начальства по вызову подъехала скорая помощь из кремлевской больницы. Врач тут же известил Чазова, и позже был составлен отчет:

И подписи пяти врачей.

Проверка обстоятельств смерти Цвигуна была поручена исключительно сотрудникам КГБ, информация о ней не вышла за стены здания на Лубянке, ее выводы неизвестны.

Какие новости из Комитета мог сообщить Цвигуну его помощник Волков, помимо неутешительных прогнозов по затянувшемуся на восемь месяцев ремонту дачи и комитетских сплетен? Помощник Цвигуна, как и помощники других заместителей председателя КГБ, числился по штату секретариата КГБ, связи имел обширные, получал и знакомился по принадлежности с входящей и исходящей корреспонденцией, а от коллег мог знать и много больше положенного. Возможно, Волков узнал о том, что в этот день — 19 января в ЦК отправили письмо с предложением ввести дополнительную должность первого заместителя начальника 5-го управления КГБ и повысить генерала Ивана Абрамова до первого зама «пятерки». Этот сигнал Цвигун должен был прочитать безошибочно. Значит, вся цепочка Виктора Чебрикова, курировавшего 5-е управление, поднимется на одну ступень выше. Теперь начальнику «пятерки» Бобкову — прямой путь в заместители председателя КГБ. А Чебриков? Ну понятно, он как раз метит в первые замы к Андропову. А что же с ним, с Цвигуном? Вероятнее всего, Волков уловил и передал все те глухие сигналы, да и вполне очевидные признаки неминуемой отставки Цвигуна в силу болезни.

Несколько лет назад внучка Цвигуна Виолетта Ничкова говорила с Волковым и расспрашивала, о чем тогда, 19 января, он разговаривал за закрытыми дверями с Цвигуном. Увы, Волков ничего существенного не вспомнил. Он даже не помнил о том, что Цвигун разволновался в ходе их беседы.

Хоронили Цвигуна «узким кругом». Те же, кто подписал некролог, встали и в почетный караул у гроба, выставленного в клубе Дзержинского на Лубянке. Андропов, Черненко... На Новодевичьем кладбище из членов Политбюро был лишь Андропов.

За спиной у временно покинувшего из-за болезни свой пост Цвигуна развернулась нешуточная закулисная борьба за кресло первого заместителя председателя КГБ. Претендентов было два — Чебриков и Цинев. Первый был фаворитом Андропова, второй поддерживался авторитетом Брежнева. Победили оба. Политбюро 25 января 1982 года утвердило обоих в должности первого заместителя председателя КГБ. Именно им адресовал свою реплику Андропов: «Я им Цвигуна не прощу». Им, раньше времени затеявшим возню вокруг заболевшего и выбывшего из строя Цвигуна, бросившимся делить его наследство. Хотя, конечно, простил. Политика! Нужно было жить и работать с ними дальше. И уж Андропову ли не знать, как жестока бывает политическая борьба и сильны карьеристские замашки его заместителей.

Решение Политбюро (читай — Брежнева) дать Андропову сразу двух первых заместителей на первый взгляд выглядит компромиссным — никого из претендентов не обижать и погасить их закулисную активность. С другой стороны, в свете последовавших событий это решение оказалось весьма дальновидным. Ведь если Андропов уже нацелился перейти на работу в ЦК, то председателем станет один из первых замов, и все разрешится к всеобщему удовлетворению и благу. И брежневский Цинев на месте первого зама (по возрасту он в председатели не годится), и андроповский Чебриков в кресле председателя КГБ. В конце концов так и получилось.

А Бобков, как и предполагалось, не зря добивался введения в штат 5-го управления дополнительной должности первого зама. В результате он разгрузился от рутины и множества текущих дел «пятерки» и уже 16 февраля 1982 года занял пост заместителя председателя КГБ, оставаясь по совместительству начальником 5-го управления. Тем самым значимость «пятерки» была поднята на уровень разведывательного и контрразведывательного главков КГБ. Ранее, в ноябре 1978 года, аналогичное совмещение должностей было введено для 1-го (разведка), 2-го (контрразведка) главков КГБ и Управления кадров.

И если помощник Цвигуна рассказал ему в тот трагический день несколько несвязных новостей, даже сам не понимая до конца их значения, то опытный и искушенный в аппаратных интригах Цвигун понял все и сразу. Длящийся восемь месяцев ремонт дачи, который можно было бы сделать втрое быстрее, тоже означал только одно — подсиживают, готовят на пенсию, а дачу предназначили новому выдвиженцу. И плюс к этому общее болезненное состояние: депрессия, повышенная тревожность и, как следствие, вынужденное бездействие. Уйти из жизни на вершине славы и должностного положения. Не ждать, когда вышибут на пенсию, и он будет всеми забыт до такой степени, что и его книги перестанут издавать, и киноэпопеи по его сценариям перестанут снимать.

Но до сих пор в литературе смерть Цвигуна подается с изрядным налетом таинственности и часто в полном противоречии с давно и твердо установленными фактами. Например, совершенно невероятную картину смерти Цвигуна описал один из работников секретариата КГБ. По его рассказу, выходило, что Цвигун прибыл на заседание Коллегии КГБ, его будто видели вошедшим в служебный лифт на Лубянке. А спустя несколько минут застрелился в своем кабинете.

Не выдерживает критики и запущенный в публицистику другой детективный сюжет, будто Цвигун, получивший по линии КГБ множество фактов и свидетельств о злоупотреблениях брежневского семейства — дочери Галины и ее мужа Юрия Чурбанова, готов был встретиться с Сусловым и доложить ему о ходе дела и о том, как спасти авторитет Брежнева. В изложении Роя Медведева это выглядит так: «Цвигун руководил расследованием одного из крупнейших хищений драгоценностей, и нити этого расследования неожиданно потянулись к ближайшим друзьям дочери Брежнева Галины. Цвигун не мог уже выполнить указание Суслова и остановить набравшую ход машину следствия, за которым наблюдал, конечно, и Андропов».

Ну, во-первых, с ноября 1981 года Цвигун, серьезно заболев, уже по службе ни за чем не наблюдал. А во-вторых, вообще-то факты о Галине Брежневой и Чурбанове были известны не только людям из КГБ, об этом говорила вся Москва. И ведь было о чем посудачить. Любовник Галины Борис Буряца — молодой певец театра «Ромэн», в одночасье превратившийся в солиста Большого театра, был замешан в темных делах с драгоценностями. Помимо прочего Галина снабжала его «дефицитными товарами, которые тот с большой выгодой перепродавал». Не лучше него и муж Галины — первый заместитель министра внутренних дел Юрий Чурбанов, умудрившийся провалить государственный визит в Народно-Демократическую Республику Йемен, где он ни дня не просыхал. Как рассказывали очевидцы в марте 1982 года, по прилете «он совершенно бухой вывалился из самолета и чуть не рухнул (если б не подхватили) перед «высокими встречавшими», почетным караулом и т.п.». Деловые встречи (из открытых источников) пришлось отменять, потому что «с вечера и до утра он безобразно надирался в своем окружении подхалимов и лизоблюдов, а с утра и до обеда его невозможно было разбудить. А когда однажды это удалось, так того хуже. Потому что он нес такую ахинею, что переводчику нечего было переводить».

Подношения членам семьи генсека были щедрыми и повсеместными. Осенью 1981 года в Баку рассказывали: «Чурбанов и Галина Леонидовна были там в гостях, уехала она с ожерельем, он с запонками и булавкой к галстуку на общую сумму в 1 млн 800 тыс. рублей».

Сын Брежнева Юрий, заместитель министра внешней торговли, под стать Чурбанову. Возвращался из Стокгольма, лететь-то до Москвы всего два с небольшим часа: «Всю дорогу — пьяный дебош. К Москве — едва на ногах. Спускается по трапу. Встречает его соответствующая камарилья. Рука в «ленинском приветствии» и по-пьяному шуткует: «Приветствую и поздравляю вас с моим прибытием в столицу нашей Родины Москву!» Никому не подав руки, вваливается в машину и — таков».

Ну и что нового мог бы Цвигун рассказать Суслову о брежневском семействе и, главное, что Суслов мог бы предпринять? Поговорить с «Лёней» уж точно бы не решился. Не в его правилах. А в аппарате ЦК между тем были убеждены, что «развернутая в последние брежневские годы кампания по компрометации членов семьи генсека явно была учинена Лубянкой». Но именно что компрометация, а не противодействие средствами закона, как это должно было быть, если речь идет о таком органе, как КГБ. И ясно почему: «Андропов значительно больше, чем кто-либо другой, знал обо всех слабостях Брежнева, художествах его окружения, а противодействие, насколько известно, оказывалось лишь Щелокову, которого он и удалил после смерти Брежнева быстро и совершенно справедливо. А другие дела? Или не дошли руки, или, чувствуя свою ответственность, он их попросту хотел замять и покрывал». По всему выходило, Андропов предпочитал действовать исподтишка.