Михаил Шемякин

Моя жизнь: до изгнания

М.: АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2023

«Моя жизнь: до изгнания» — воспоминания Михаила Шемякина, знаменитого художника и скульптора, в прошлом петербуржца, последние много лет парижанина, отметившего в этом году 80-летний юбилей, — больше всего хочется назвать романом воспитания или историей взросления, портретом художника в юности.

В самом деле, все начинается как традиционный роман воспитания — с рассказа о детстве и юности, с истории отца и матери.

Отец — красногвардейский вояка, кабардинец, джигит, славный наездник, дебошир и скандалист, под пьяную руку не раз грозивший убить мать нашего героя, красавицу и актрису. Впрочем, когда-то на глазах отца революционеры убили его собственных родителей. С тех пор он повсюду возил с собой три репродукции: портрет Наполеона с Жозефиной, автопортрет Арнольда Бёклина со Смертью за его спиной и «Апофеоз войны» Василия Верещагина. «Пристальное вглядывание в лик Смерти проявилось у него в раннем возрасте», — комментирует Шемякин, но на самом деле пишет и о себе самом.

Он едва не погиб, не успев родиться, — сани с матерью на сносях, которую везли с линии фронта в Москву, опрокинулись и тут же были раздавлены, но мать, по счастью, вылетела в снег и спаслась. И после появления на свет смерть недобро усмехалась ему постоянно — и дома, в праздники, когда отец с ножом гонялся за мамой, и в разрушенном послевоенном Кенигсберге, куда отправили служить боевого офицера. В подвале одного из домов мальчишки обнаружили трупы покончивших с собой немецких офицеров. Незадолго до этого крошечная девочка-немка умерла прямо на руках у своей плачущей матери. И немецкая повариха, желавшая отомстить за смерть родных, накормила русских детей в интернате кашей с толченым стеклом. Не говоря уже о том, что кто-то из мальчиков постоянно взрывал очередную найденную в развалинах железку.

А однажды ночью комната, в которой ночевали мать и сын, навестили крысы и начали уничтожать лежавшие на столе съестные припасы. Яйца переносились в нору так: одна крыса, лежа на спине, обхватывала яйцо, а другая тащила ее за хвост в угол, как живые санки с ценным грузом. Можно посмотреть, как это было: крысиный поход изображен на картинке — специально для этого издания Михаил Шемякин нарисовал 150 графических иллюстраций. Полно, возможно ли такое? Что на это скажут зоологи? И не фантазия ли перед нами? Не знаем. Знаем лишь, что из послевоенного детства крысы прошмыгнули и в мир балета «Щелкунчик» в Мариинке, который Шемякин оформил и поставил спустя много лет. В балете появилось целое крысиное общество, затем в Петербурге вышел чайный сервиз «Крысята-воришки», а русские музыкальные критики прозвали художника Королем крыс.

Вымысел и реальность сливаются, переплетаются, делаются неотличимы. Автобиографическая проза Шемякина напоминает мир его живописи, сновидческий, гофмановский, светящийся жутковатой магией, — и непонятно, что на что здесь повлияло: художник глядит на далекое прошлое сквозь призму своих поздних эстетических прозрений или, напротив, его фантастический мир родился из детских и юношеских впечатлений.

Ни на кого не похожего, странного, упрямо ищущего свой стиль в живописи, однажды пробужденного к творчеству полузапрещенным Ван Гогом Михаила Шемякина изгоняют из художественной школы в Ленинграде, куда он с триумфом поступил. Затем по приказу заботящейся о безопасности советских граждан организации отправляют в «дурдом» на принудительное лечение, где его ждут соответствующие испытания: уколы серой, инсулиновый шок, но самое страшное — сеансы «изгнания инакомыслия»: пациента прикручивали к операционному столу, над головой включали гигантский зеркальный отражатель, «испещренный неоновыми лампами различных геометрических форм», подключали к электродам и оставляли наедине с голосом в наушниках, который проклинал импрессионизм, абстрактную живопись и восклицал назидательно: «Мать! Мать Отчизна! Родина! Родина!! Родина!!!», а затем громил «Ван Гогена» и «Пы-пы-кассо». Кажется, только смех избавил юношу от безумия.

Именно здесь, в психиатрической лечебнице, роман воспитания незаметно истончается и исчезает, оборачиваясь эпосом о советской России 1960-х. Повествователь окончательно превращается в глаза, то есть в подлинного художника, он внимательно вглядывается в череду лиц, в окружающих его людей.

Книга Шемякина — это еще и длинная галерея портретов. Здесь и соседи по коммуналке, и безумцы из психиатрической больницы: человек, вообразивший себя танком, шахматный гений, одержимый сексуальными фантазиями, миллиардер, уверенный, что владеет фабриками, заводами, самолетами и пароходами всего мира. После долгожданного освобождения из больницы, ставшего возможным благодаря хлопотам матери, молодой художник больше не в состоянии рисовать: ему слишком страшно. А без препаратов, которыми его пичкали в больнице, он испытывает настоящую ломку.

И тогда соседей по палате сменяют странники и юродивые — в горах Армении и под Сухуми, а затем в Печорах, куда наш герой отправился исцелиться от накрывшей его абстиненции. В пути он встречает множество дивных персонажей, например, мудрого и бесстрашного наместника Печерского монастыря, художника и бывшего фронтовика отца Алипия. Но в конце концов герой возвращается в Петербург, богемный, густонаселенный художниками, философами, поэтами, карликами, девушкой-инвалидом с ангельским лицом, молодой прекрасной дворничихой, а еще здесь живут художник Илья Кабаков, актер Игорь Дмитриев, чинарь и философ Яков Друскин, пиит Константин Кузьминский, Булат Окуджава, Олег Григорьев, Владимир Уфлянд и даже Иосиф Бродский.

Но ни петербургские хеппенинги, ни долгие ночные прогулки, ни дружеские попойки все-таки не спасали от давления системы и даже от прямых покушений: дважды Михаил Шемякин чудом избежал гибели. Краткое закончившееся разгромом участие в выставке сменило оформление оперы «Нос», которая продержалась на сцене ровно один вечер; работа такелажником в Эрмитаже, труд чернорабочего много где — несмотря на то, что все еще тянулась оттепель, места молодому художнику не находилось.

Его друг, актер Игорь Дмитриев, пытавшийся ему помочь и посетивший многие кабинеты, вернулся с печальным итогом: «Дорогой мой, талантливый мой! Я обошел за эти два месяца всех, кого знал, был в разных и важных местах, думая, что тебе мерещатся преследования и гонения, но убедился в том, что эта страна тебя биологически отвергает. Ты чужой! И как мне ни тяжело тебе это сказать и даже думать об этом, но ты должен покинуть ее!» И, милая душа, дорогой мой Игорь обнял меня и заплакал; признаться, и из моих глаз полились слезы».

В 28 лет Михаил Шемякин был выдворен за пределы СССР — во Францию, в Париж. Что внезапно обернулось актом милосердия. Он оказался спасен. Для новой жизни, для занятий творчеством, для мировой славы. И для того, чтобы однажды оглянуться назад и написать эти пестрые воспоминания, в которых нет ни гнева, ни проклятий, ни упреков гонителям, есть только изумление бесчисленностью человеческих лиц и типов, любопытство к разнообразию жизни и благодарность, что все сложилось именно так. Только дочитав эти объемные мемуары до конца, понимаешь, что признание, сделанное автором в начале, совершенно искренно: «Это записки человека, благодарного своей Судьбе».

Сергей Чупринин

Оттепель. Действующие лица

М.: Новое литературное обозрение, 2023

Оттепель. События

М.: Новое литературное обозрение, 2022

Два тома «Оттепели» маэстро и мэтра критического цеха Сергея Чупринина — труд энциклопедический, каждая из книг — в тысячу с лишним страниц длиной. В первой части («События». — Ред.) дана хронология оттепельной эпохи; от смерти Сталина, в марте 1953-го, до ввода советских танков в Прагу в августе 1968-го — с цитатами из дневников, мемуаров и документов. Во второй («Действующие лица». — Ред.) в расставленных декорациях начинают действовать участники оттепельных процессов — поэты, писатели, филологи, редакторы, переводчики, чиновники общим числом 358.

Вообще-то выпуск энциклопедии — труд коллективный, даже гению освоить такое количество информации, дат, имен и событий не по силам, но Сергей Чупринин ухитрился. Хитрость заключается в том, что том «Действующие лица» никак не энциклопедия, не сборник мелким шрифтом набранных сухих и информативных статей, нет.

Перед нами — изысканная коллекция в свободной манере написанных и увлекательных эссе, тем не менее весьма информативных, но отнюдь не сухих. Ни одного из своих героев Сергей Чупринин не загоняет в энциклопедическую матрицу, он просто рассказывает о них их истории. Со своей то теплой, то ироничной интонацией: «То, что черт догадал его родиться в России с душою и талантом, О. понимал как личное несчастье» — так начинается статья про автора «Трех толстяков», Юрия Карловича Олешу (1899–1960). «Молодость, видимо, и в самом деле легкомысленна и влюбчива, так что Л., еще не закончив учебу на отделении критики Литературного института, успела дважды побывать замужем» — этим рассуждением открывается статья о Евгении Семеновне Ласкиной (1914–1991), сегодня почти забытой, служившей редактором журнала «Москва». Это благодаря ей здесь появились одна из первых в СССР публикация Ходасевича, а также тексты Заболоцкого, Шаламова, Слуцкого, Липкина, отчасти и «Мастер и Маргарита» Булгакова. Когда тебе в первых строках сообщают о чьих-то замужествах (вторым мужем Ласкиной был Константин Симонов), невольно расслабляешься и оказываешься не в библиотеке, не в аудитории, а внезапно за дружеским столом, за которым Сергей Иванович, сам свидетель жизней тех, о ком пишет, а многих и собеседник, внимательно поглядывая на тебя, рассказывает. Улыбаясь, огорчаясь, изредка — брезгливо морщась.

В предуведомлении к тому Сергей Чупринин напоминает, что это «книга для чтения». Так и есть. И чтения захватывающего, потому что сквозь краткие биографии попавших сюда героев — Федора Абрамова, Василия Аксенова, Маргариты Алигер, Сергея Бочарова, Виктора Дувакина, Владимира Дудинцева, Виктора и Всеволода Некрасовых, Станислава Рассадина, Михаила Светлова, Андрея Синявского, Константина Федина, Геннадия Шпаликова, Ефима Эткинда — всех не назовешь — проступает лик эпохи.

Страшный лик. Потепление потеплением, весна весной, но не слишком уютная это весна, с морозами и ледяными бурями.

Несмотря на возвращение репрессированных, на неслыханные прежде издания, альманах «Литературная Москва», например, история которого вошла в прилагающуюся к двум томам книгу статей того же автора «Оттепель как неповиновение» (М.: НЛО, 2023), на немыслимые прежде выставки (Роберта Фалька или Анатолия Зверева), невозможные еще недавно спектакли, концерты, публикации сборников Ахматовой и Мандельштама, невзирая на все эти благие изменения, в центре всех процессов неизменно остается борьба литераторов с государственной машиной, их отчаянное противостояние молоху идеологии.

Мы отвыкли, мы забыли, Чупринин напоминает: за каждой шумной оттепельной публикацией «Одного дня Ивана Денисовича» ли, «Теркина на том свете» или «Не хлебом единым» стояли изнурительные сражения с монстром Главлита (цензурный орган в СССР), с идеологической комиссией и прочими отделами ЦК КПСС, с потоками доносов, разгромных статей в печати, закрытых и публичных партийных проработок и прочей смертносной дребедени. Сколько уничтожавших литературу и ее создателей решений было принято, и не анонимных, сколько в этой борьбе пало жертв, сколько текстов так и не пробилось к читателю, а попутно судеб было сломано — об этом дает свои свидетельские показания Сергей Чупринин. Не забыв рассказать и о том, сколько смелых, порядочных, профессиональных людей скрывалось за историями побед. Например, автор знаменитой «Гренады» Михаил Светлов, сказавший Варламу Шаламову при встрече: «Я, может быть, плохой поэт, но я никогда ни на кого не донес, ни на кого ничего не написал». «Я подумал, — добавляет Шаламов, — что для тех лет это немалая заслуга — потрудней, пожалуй, чем написать «Гренаду». Или критик Андрей Турков (1924–2016), просветитель, написавший десятки книги о любимых авторах: Заболоцком, Твардовском, Луговском, Чехове и Блоке, умных и познавательных. Да, «Оттепель» Сергея Чупринина — это еще и Человеческая комедия, рассказанная на обширном литературном материале, в которой соединяется честность и ограниченность, славолюбие и благородство, мужество и трусость — чего стоит судьба того же Александра Фадеева или, напротив, Евгения Евтушенко и Андрея Вознесенского.

Эпоха оттепели давно в прошлом, и один за другим уходят ее живые свидетели. Сергей Чупринин сберегает для нас эту исчезнувшую жизнь и ее участников, храня верность главному призванию любого историка литературы: противостоять мифологизации, романтизации, а значит, забвению и деформации фактов. Благодаря фундаментальным работам Чупринина вдохновенные лица поэтов из «Заставы Ильича» Марлена Хуциева дополнились плотной и разномастной толпой совсем иных образов и лиц того мучительного, но все-таки счастливого времени.