Обложка «Огонька». Коллаж
Об этом рассказывает писатель Борис Минаев, возглавлявший отдел культуры во времена Виталия Коротича, при котором тираж журнала вырос с 1,5 до 4,5 млн, став движущей силой гласности.
В 1991 году, сразу после новогодних праздников, я пришел устраиваться на работу в журнал «Огонек».
Меня завели в кабинет к Коротичу, и я немного сбивчиво рассказал ему о том, как собираюсь выстраивать отдел литературы.
Он смотрел на меня довольно скептически, но на работу взял (я бы сам себя, наверное, не взял). Об «Огоньке» мне иногда снятся сны, очень похожие на те, которые снились мне потом почти всю жизнь — как я сдаю сессию. Как я не готов к экзамену. Но про журфак сны мучительные, а про «Огонек» — какие-то странные. Их смысл ускользает от меня, и я как будто нахожусь в комнате, полной загадок.
Комната, впрочем, вполне знакомая. Это тот самый кабинет Коротича (а потом Гущина и Чернова, то есть других главных редакторов).
Место воистину историческое. Я не знаю, кто сейчас в нем сидит (само здание каким-то чудом уцелело), но
боюсь, нынешние обитатели даже не знают, что за люди здесь бывали. Не знают, что судьбы перестройки (а значит, и всей страны) решались в какой-то мере именно здесь.
Солидные деревянные панели по стенам, длинный полированный стол для заседаний редколлегии, стеллажи с книжками и фотографиями. «Комната для отдыха», а как же без нее, с креслом или даже с кроватью, вход в нее слева от стола главного редактора; честно говоря, я побывал там всего один раз, когда она была уже завалена разным барахлом. Как было при Коротиче, не знаю.
На столе стоял белый телефон — так называемая «вертушка», АТС-2 со справочником абонентов: тут были министры, секретари ЦК, да, в общем, все. Коротич, я думаю, им не пользовался, но звонков по этому белому телефону боялся.
Обложка журнала «Огонек» за декабрь 1989 года. Архив
…Когда я пришел в «Огонек», «золотая эпоха» журнала постепенно подходила к концу. Однако многое по-прежнему вызывало изумление и восторг.
Например, авторская рубрика покойного Виталия Шенталинского. В архивах КГБ он раскапывал уникальный материал и публиковал его.
Мне, например, помнятся его материалы, посвященные телефонным разговорам Сталина с Булгаковым, Сталина с Пастернаком… Тут и сам сюжет был, мягко говоря, занимательным, но главным было другое — общее потрясение от вдруг открывшейся правды факта.
Но ведь это было не просто «открытие архивов». Это была куда более значимая вещь:
«от нас», то есть от общества, от страны, скрывали правду — а значит, было что скрывать. Значит, это был глобальный, тотальный обман народа. А обман народа — это преступление. А за преступление надо платить.
И если скрывали правду о репрессиях, о судьбах людей, о ГУЛАГе, то, значит, скрывали и другую правду — об экономике, о политике, о реальном положении дел. Из вполне себе партийной «гласности» рождалась совсем другая идея — глобальной «революции правды».
Статьи из «Огонька», которые, казалось бы, говорили только о литературе, интеллигенция прочитывала в совершенно другом контексте: в контексте политической программы, которая далеко превосходила все, что мог сказать сам Горбачев. Даже в самой смелой речи.
Дайте правду, откройте реальность, перестаньте врать.
А если продолжаете врать — уйдите! Пока мы вас сами не ушли.
Эта самая «скрытая правда», которую нужно было откопать, отрыть, спасти, сохранить, вынести, как из-под завалов исторического землетрясения, на свет божий, она стала культом в горбачевское время.
Она стала религией, по сути.
Справа налево: главный редактор «Огонька» Владимир Чернов, консультант издания Валерий Аграновский и заместитель главного редактора Борис Минаев. Фото: Валентин Кузьмин / ТАСС
…Но так это видится на расстоянии.
Однако если взять подшивку, ну, скажем, за 1988 год и пролистать журнал — ощущение сейчас, через 35 лет, будет совсем другое.
Журнал-то абсолютно советский. Рубрики, заголовки, стиль, темы, подача…
Первый материал первого номера — «Трон «Позитрона», с подзаголовком — «Главный козырь — внедрение хозрасчета».
Любой случайно выбранный из текста абзац — аж скулы от скуки сводит:
«Какие же вопросы рассматривал Совет трудового коллектива объединения за последние месяцы? О перестройке структуры управления объединения и заводов; о системе морального и материального стимулирования; об определении количества освобожденных и неосвобожденных работников в партийной…»
Ой, нет! Не могу.
Даже самая острая вроде бы публикация легко вписывается в общую смысловую рамку «отдельных недостатков», «проблем, требующих решения». Даже если это проблемы Арала (в том же номере) или давящая обязаловка советской педагогики (статья Эльвиры Горюхиной).
Но вот огромная, в двух номерах, статья Валерия Сойфера «Горький плод». О том, как громили и уничтожали советских генетиков.
И сразу становится понятно, как читать журнал! Что сначала, что потом, что можно вообще не читать.
Журнал из набора текстов и картинок, в меру необязательных, вдруг становится цельным произведением. Вот что «революция правды» делала с довольно архаичным, вообще говоря, изданием.
Обложка журнала «Огонек» за январь 1991 года. Архив
«Первые шаги» Горбачева были, на мой субъективный взгляд, очень разного качества. Вот это благоговейное отношение к хозрасчету, к госприемке…
Но были среди них и гениальные «первые шаги», конечно: ну вот таким шагом, например, я считаю назначение Егора Яковлева и Виталия Коротича главными редакторами, соответственно, «Московских новостей» и «Огонька». Дело не только в конкретных фигурах. Виталий Алексеевич, конечно, был замечательным редактором, но дело-то было в другом — говоря современным языком,
Горбачев перевел политику гласности «на аутсорсинг».
Что печатать, а что не печатать, как далеко можно зайти и в какую сторону, кто уже разрешен, а кто еще нет, да и не только это, самое главное — какие идеи продвигать, какие проблемы формулировать — все это решалось уже не в кабинетах на Старой площади, а в кабинетах Коротича и Яковлева. То есть в самих редакциях. Конечно, все идеологические разделы всех речей и докладов Горбачева писали умнейшие люди (от Черняева до Шахназарова), стараясь делать их острыми и прогрессивными, но…
Но это уже мало кого интересовало. А вот что «отчебучит» «Огонек» в своем новом номере — интересовало всех.
Уютная аура советского издания, в целом советского мира — постепенно съедалась, размывалась этими статьями.
Некоторые из них просто невозможно забыть, откроешь разворот, и на тебя обрушится вот это все: восемьдесят восьмой, по улицам бредут люди с авоськами, пустые магазины, темная Москва, слякоть мартовского снега, тревога и надежда.
В шестом номере 1988 года — статья Даниила Гранина о травле Зощенко.
«Я впервые видел Зощенко… Узкое его смугловатое лицо привлекало какой-то старомодной мужской красотой. Деликатность и твердость, скорбность и замкнутость соединялись в его облике.
Рядом с Симоновым, с тяжелым рыхлым Друзиным, с грузным усатым Саяновым, со всеми, кто сидел в президиуме, он выглядел хрупким и слабым. Трибуна закрыла его тщедушную фигурку. Он вынул листки, разложил их, взялся за край трибуны. За ним следили в полном молчании, где больше было враждебного, чем сочувствия.
— Очень трудно говорить в моем положении, — голос его оказался тонким, ломким…»
Ну что тут скажешь? Шедевр!
Вся статья пронизана внутренней болью — ведь Гранин тоже был в том зале и тоже не защитил, как потом не смог защитить многих, увы.
И эта боль дорогого стоит, может быть, дороже иного разоблачительного пафоса.
Виталий Коротич, главный редактор «Огонька». Фото: архив ТАСС
В седьмом номере, в феврале того же 1988 года, появляется очерк Анатолия Головкова «Не отрекаясь от себя». О Валентине Пикиной, ленинградской девушке 30-х, сотруднице обкома комсомола, вполне себе советском человеке, прошедшей через сталинскую мясорубку. Статья кончается так:
«…Канули тени мучителей, доносчиков и палачей. Хочется поскорее захлопнуть вслед могильные плиты, развеять прах, но так, чтоб не попал на подходящую почву: не ровен час, полезут новые всходы… Как надеялись они, как грозили, будучи при власти, что жертвы их останутся в нашей памяти лишь как «враги партии и народа»… История распорядилась по-другому».
Сейчас интересен, главным образом, сам язык статьи — «канули тени… захлопнуть вслед могильные плиты… мучители, палачи…».
Такой лексики по отношению к советскому прошлому читатель еще не знал.
Конечно, на одном «Огоньке» и «Московских новостях» свет клином не сошелся — например, достаточно важным было назначение Ивана Фролова сначала главным редактором журнала «Коммунист», а потом и «Правды».
В «Коммунисте» у Фролова работали такие люди, как Отто Лацис и Егор Гайдар, статей которых вскоре стали бояться и в ЦК, и в Совмине.
Выступает секретарь КПСС Александр Яковлев. Фото: Александр Сенцов / Фотохроника ТАСС
Вслед за Коротичем и Яковлевым подтянулись многие — «Комсомолка» и «Советская Россия» (когда там работал Михаил Ненашев), да и Центральное телевидение, в общем, тоже не отставало.
Это был такой «коллективный Сахаров», в те годы (87-й, 88-й, 89-й) сильно помогавший Горбачеву развернуть иную картину мира, заставить поверить в саму возможность перемен.
Но было, конечно, и другое. Постепенно накапливалось ощущение тревоги, угрозы, витающей в воздухе, ощущение того, что все «это» ненадолго, что «это» — только видимость, ложная сущность.
«4 февраля был митинг в защиту перестройки, — пишет в своей документальной повести Анна Масс (речь идет о 1990 годе). — Сначала я не хотела идти: боялась разъяренной толпы, Ходынки, безумных глаз — у меня это уже было в 10-м классе, на похоронах Сталина, когда нас с Наташкой Захавой едва не задавили насмерть. И больше мне такого испытывать не хотелось. А такое быть могло, потому что вместе с «Апрелем», «Мемориалом»* и другими демократическими организациями в митинге намеревалась принять участие и «Память». И еще неизвестно, на чьей стороне будет милиция, если начнется заваруха.
Все-таки я пошла. Для самоутверждения.
От Крымского Вала широченной — чуть не во всю ширину Садового — колонной, очень быстрым шагом, иногда и бегом, так что сразу стало жарко и весело, мы двинулись по Садовому кольцу. На тротуарах толпился народ, мамы и папы поднимали детей, чтобы им было лучше видно. Все это напоминало очень давнее, из школьного детства — демонстрацию 1 мая, 7 ноября, когда вот так же шли колонной, с флагами, транспарантами, громадными бумажными цветами, и еще нерастраченная восторженная юная вера теснила наши юные души, и так прекрасно было чувствовать себя частицей громадного народного братства.
Но теперь-то это было совсем другое, не «за», а «против» той веры, и это еще нужно было осознать, оно, это другое, еще не устоялось, бродило, пьянило и немножко пугало — этой снова, как в детстве, взмывающей волной откуда-то взявшейся радости, которая уже столько раз обманывала, что хотелось пригасить в себе ее веселый, возбуждающий огонек, не дать снова себя обмануть».
Простите за длинную цитату.
…Между февралем 1988 года и февралем 1990-го (или мартом 1991 года) — гигантская разница.
Когда каждый новый глоток правды, каждую мысль, каждую статью, каждое реабилитированное имя отвоевывали с боем, под страшным давлением извне,
Горбачев искренне воспринимался как главный союзник интеллигенции. Но постепенно это ощущение сменялось другим: страхом, что его гарантий недостаточно. Что он не защитит от этой угрозы, не рассеет эту тревогу. Что нужны какие-то другие союзники.
Обложка сборника «Иного не дано»
Слишком тяжелые гири висели на ногах у Михаила Сергеевича, в диапазоне от кровавого разгона демонстрации в Тбилиси до экономической блокады Литвы. Слишком за многое он отвечал лично — в глазах тогдашнего общества.
В 1988 году в издательстве «Прогресс» вышел сборник «Иного не дано», с моей точки зрения, абсолютно уникальная книжка. Здесь есть статьи А. Сахарова, В. Селюнина, Ю. Афанасьева, Ю. Карякина, Д. Фурмана, А. Бовина, А. Нуйкина, Вяч. Иванова, беседа Глеба Павловского с историком М. Гефтером, в общем, много чего. Все они, цвет и сливки отечественной интеллигенции, размышляют тут о судьбах перестройки, ставят свои диагнозы, рисуют пути развития. Как плохие, так и хорошие, оптимистические.
Чего стоит, например, знаменитая «Ждановская жидкость» Юрия Карякина:
«Тут мне хочется перейти на прямое обращение к этим энтузиастам борьбы с очернительством. Подчеркну: не к тем, кто не знает фактов, а к тем, кто их знает и скрывает. Это раньше, лет тридцать назад, мы не умели отвечать на ваши иезуитские, кривые вопросы. Теперь другое. Теперь уже вам приходится отвечать на вопросы прямые и ясные.
…Сознательная клевета на миллионы честных людей — от мужика до академика, от грузчика до маршала — это не очернительство?
Сознательное уничтожение этих оклеветанных миллионов… — это не очернительство социализма?
…Очернительство — это ложь.
Правда не может быть очернительством. Правда может быть только очищением».
Или вот из статьи Игоря Ивановича Виноградова.
Он пишет, в частности, о том, что доклад Хрущева на ХХ съезде партии до сих пор (идет, напомню, 1988 год) — не опубликован. Люди его не читали.
«Вероятно, до этого этапа правды о нашем прошлом время в нашей стране еще не наступило… Но вот, однако, вопрос: может ли вообще правда быть поэтапной? И что это такое, простите, поэтапная правда?»
Другая трактовка у Даниила Гранина:
«…Я встречался с этими экстремистами правды. Они не слушали никаких доводов: можно было, нельзя было — ныне их это не интересует — надо было! Надо было выступать и при Хрущеве, и при Брежневе, не считаясь ни с чем. И при Сталине! — требуют самые молодые. Короткая их память или полное неведение меня изумляют… Я получал одно за другим десятки писем подобного рода, гневных, отвергающих мое желание разобраться в нашей общей вине, отвергающей саму идею покаяния: «Почему мы будем каяться, когда преступники не наказаны!»
А вот из статьи Дмитрия Фурмана:
«Современная ситуация перестройки вызывает не только энтузиазм одних и сопротивление других. Она вызывает еще и ощущение растерянности, и оживление всегда присутствующих в сознании многих людей… страхов: как бы не стало хуже».
Листаю книгу, и хочется цитировать дальше. И дальше.
Но почему же этот манифест перестроечной интеллигенции, этот абсолютно исторический документ — ныне так прочно забыт? Я уверен, что настанет время, и его снова будут читать, но сейчас у него явно нет того интеллектуального веса, того ореола, который был, скажем, у сборника «Вехи» в начале ХХ века.
Причина — не только в том, что «все проиграно», ну и дальше вся эта песня, ноты и слова которой я очень не люблю.
Причина — как мне кажется — в том, что все эти умнейшие и талантливейшие люди не уловили главное: темп времени.
Все они, предлагающие те или иные реформы, нововведения, принципы и подходы, не понимают, что у Горбачева уже его нет. Он уже не успеет плавно и аккуратно, как стремится, вывести общество к новым рубежам. Увы, не успеет.
Обложка журнала «Огонек» за сентябрь 1991 года. Архив
Скорость, с которой развалилась Берлинская стена, рухнула советская экономика, скорость, с которой по факту, а не на бумаге, начал разваливаться СССР, скорость, с которой ушли из «соцлагеря» наши союзники, скорость, с которой девальвировалась и исчезла вся эта риторика «социализма с человеческим лицом», — никем из них не была предугадана, никем не осознавалась.
Страшная, нечеловеческая, какая-то космическая скорость.
Поэтому все их советы и рекомендации Горбачеву образца 1988 года — не пошли ему впрок.
…Что, с другой стороны, совершенно не умаляет и не отменяет никаких его заслуг.