В 20–30-е годы двадцатого века в старых облезших особняках, квартирах доходных домов в тоске и мучениях доживали люди прежних времен. Они могли быть стариками, а могли быть совсем еще юными. Соединяла их невозможность существования в новом большевистском времени. Бывшие люди — уплотненные в углах старых особняков, в коммуналках доходных домов забивались в щели, чтобы сделаться менее заметными.

Это название как никакое другое отражало состояние умов молодых людей, питающихся соками прежней культуры. Они прятали себя прежних в таких кладовках-углах старой Москвы, Ленинграда и других городов Советской России.

Потихоньку ходили на службу в советские учреждения, потихоньку писали, для себя, при свете керосиновой лампы, потихоньку встречались с такими же бывшими. Старались как можно меньше говорить, не попадаться на опасные разговоры, не обсуждать новости, уходить от прямых ответов. Пытались правильно голосовать на собраниях, не пропускать субботники и воскресники.

Но их узнавали по манере говорить, держаться, вести. Их вычисляли, находили, вели, сдавали, а затем уничтожали. Для этого существовал не только штат обученных людей; их порой губили такие же, как они, — бывшие.

Кто-то из них сумел выжить и дотянуться до последующих времен. Но этот процесс отнял у них огромные силы.

Помимо тех, кто связал себя нерасторжимо с прежней эпохой и культурой, были и те, кто хотел перемен, хотел строить новый прекрасный мир, но в какой-то момент времени оказалось, что и они вынуждены были внутренне эмигрировать. Их внутренняя эмиграция была или сменой деятельности, или сознательным двоедушием. Так успели исчезнуть из Москвы и устроиться на незаметную работу старые большевики, угадавшие страшный замысел вождя, который перебил в конце 30-х годов прежнюю ленинскую гвардию. От них почти никого не осталось, но те, кто выжил, надолго сохранили опыт молчания. Было великое множество тех, кто «жил на два профиля», лгал на собраниях, а потом много и безнадежно пил. Потом внезапно умирали, чаще от сердечных приступов. Именно о них скажет Пастернак словами героя Юрия Живаго.

То, что сталинская эпоха истерзала души людей, как говорил тот же Пастернак, «замучила живьем», понимали многие, но он с беспощадной точностью объяснил, почему оставались рубцы и отметины как на сердце, так и в душе.

Дело Бронникова

Возможно ли было в 30-е годы людям, исповедовавшим иные, несоветские ценности, уйти в другой мир, в иное измерение? Например, устроиться на незаметную работу, тихо сидеть на собраниях, не высовываться, не разговаривать с сослуживцами, соседями по коммуналке. Конечно, так жили очень многие. Но все-таки люди хотели встречаться с друзьями и близкими, сохраняя остатки своего, пусть и исчезающего мира. Эта история произошла в Ленинграде в 1932 году.

О том, что существовало огромное дело, которое ленинградские следователи назвали «делом Бронникова», по имени человека, основавшего и входившего в десяток домашних ленинградских кружков, стало известно только в 1990 году, когда Государственной публичной библиотеке к очередному юбилею ФСК (бывший КГБ) сделала царский подарок — вручила хранителям дело, в котором были показания нескольких бывших сотрудников библиотеки, а по обвинительному заключению проходили двадцать три человека, среди которых были не только сотрудники Государственной публичной библиотеки (нынешней РНБ), но и студенты Государственного института истории искусств (ГИИИ), работники ленинградской кинофабрики, представители технической интеллигенции.

Каждый из них был участником одного или нескольких небольших неформальных объединений. Многие из них ходили на службу, на работе ничем не выделялись. Но в домашнее время делали то, что им было особенно важно и интересно.

В 1927 году Михаил Бронников и несколько его знакомых, увлеченных кино-искусством, организовали кружок и дали ему необычное название «Бандаш». Молодые люди, не имея возможности создавать кинофильмы, делали фотофильмы. Писали сценарии, выстраивали мизансцены, фотографировали, а потом монтировали. Деятельность кружка «Бандаш», как скажет Бронников на допросе, «шла под знаком освоения буржуазного кино- и фотоискусства. Не удовлетворяясь пассивным восприятием кино и подбором фильмов, проходящих в советском прокате, мы решили создавать свои собственные произведения». «Мы» — это М. Бронников, М. Ремезов, В. Власов, Г. Шуппе, Н. Ефимов…

Вслед за кружком «Бандаш» с 1927-го по 1931-й возникли «Дискуссионный клуб», «Безымянный клуб», «Штрогейм-клуб», «Шекспир-Банджо», «Академия» и «Фабзавуч», «Бодлеровская академия». Из «практического» «Бандаша» выросли «теоретические» «Дискуссионный клуб» и отпочковавшийся от него «Безымянный клуб». Основной темой дискуссий было современное искусство, а также мировоззренческие и политические вопросы. По словам подследственных, в этих кружках выпускались рукописные журналы («Журнал с именем», «Журнал без имени»). Сюда приходили также физик Георгий Шуппе, друзья Бронникова по Институту истории искусств: словесник Михаил Ремезов, киношники — Фаня (Фанни) Минц, Николай Ефимов… Читали заграничные журналы. Литературу выписывали через издательство «Международная книга», получали от знакомых иностранцев, отыскивали в библиотеках, переводили и вчитывались в нее. Обсуждали современное кино. Георгий Шуппе говорил следователю: «В 1928г. я познакомился, еще будучи комсомольцем, на квартире Власова с Бронниковым и примкнул к организованному им антисоветскому кружку «Бандаш», в который помимо меня и Бронникова входили Власов, Шишмарева, Сафонова, Порет Алиса Ивановна, Блетова и молодежь из кинотехникума, из которой я помню двух девиц — Макарову и Москаленко. В дальнейшем я примкнул также к антисоветскому кружку Бронникова «Дискуссионный клуб», где сам не выступал, а слушал других.

Помню, в частности, доклад Бронникова о Прусте, сделанный им на одном из собраний клуба». Любопытны два упомянутых имени: Алиса Ивановна Порет — художница, подруга Даниила Хармса, и «девица Макарова» — не кто иная, как будущая знаменитая актриса Тамара Макарова и жена советского режиссера Сергея Герасимова. Им удастся избежать ареста. Молодые культурные девушки и юноши искали свой круг, свою среду. И находили. А дальше кому-то везло, а кому-то нет. В «Безымянный клуб» ходили преимущественно бывшие студенты киноотделения Института истории искусств. В «Штрогейм-клубе» (название — от имени американского кинорежиссера, актера и сценариста Эриха фон Штрогейма) занимались углубленным изучением западного кино. В «Шекспир-Банджо» изучали драматургию и театр, создавали сценические интерпретации классических произведений, разыгрывали их в «театре для себя». Кружки «Академия» и «Фабзавуч» были созданы для просвещения молодых людей, не искушенных в искусстве. Зато в «Бодлеровской академии» рафинированные эстеты читали друг другу и обсуждали свои собственные литературные произведения.

Кружок поэтического творчества под названием «Бодлеровская академия» собирался регулярно, один раз в две недели, по вторникам, на квартире М.Д. Бронникова. И этим кружком он тоже руководил. Сюда приходили завотделом сбыта завода «Красная Заря» Александр Рейслер, сотрудник Научно-исследовательского геологоразведочного института Павел Азбелев (бывший студент и сотрудник Института истории искусств), инженер Ленпроектдора Борис Ласкеев. Последний показывал:

К названным кружкам — в сущности, просветительским — примыкали салоны Билибиной, Наумовой и семьи Мооров. Для них был создан специальный раздел обвинительного заключения по следственному делу №249–32 — «Мистико-спиритуалистическая деятельность организации». Эти объединения Бронников не организовывал, а только, в силу своей активности, посещал. Здесь собирались люди более солидные, встречавшиеся еще до революции. Это было другое поколение, которое искало выход в обретении веры вне церкви. В то время и в Москве, и в Ленинграде стали популярны разнообразные мистические течения, собрания новых розенкрейцеров, тамплиеров, спиритов, страстно мечтающих о конце большевизма и пытающихся жить в духовном подполье.

От допрошенных были получены сведения о том, что Моор «неоднократно заводил беседы с присутствующими о существовании загробного мира, о необходимости иметь с этим миром постоянную связь… показывал присутствующим снимок жены писателя Конан-Дойля, вырезанный им из современного английского журнала, под которым эта последняя сообщала, что ей при помощи организованного ею кружка спиритов удается сноситься с духом своего мужа… Моор устраивал спиритические сеансы…». Г.Ю. Бруни на допросах рассказывал нечто поразительное: «Мы вызывали духов, причем эти духи очень часто говорили всякие антисоветские вещи, вроде того, что дух Ленина в загробном мире кается в совершенных им на земле грехах».

Сегодня нам известно, что один из кружков Бронникова оказался в поле зрения органов еще в 1931 году. Реформированный и укрепленный Секретно-политический отдел ОГПУ (СПО) подготовил секретный доклад «Об антисоветской деятельности среди интеллигенции за 1931 год». Доклад этот был составлен 4-м отделением (часть СПО), которое занималось агентурно-оперативной работой по печати, зрелищам, артистам, литераторам и интеллигенции гуманитарной сферы. Возглавляла его бывшая жена пролетарского писателя Ю.Н. Либединского Марианна Герасимова. Доклад был отпечатан в шестидесяти экземплярах, разослан всем членам коллегии ОГПУ, всем полномочным представителям ОГПУ, всем местным подразделениям. В ЦК ВКП (б) были отправлены четыре экземпляра: Сталину, Кагановичу, Постышеву и Молотову. В докладе, в частности, говорилось, что, «несмотря на разгром контрреволюционных организаций в издательствах, кинопромышленности, краеведении, музейных сообществах, остались наиболее законспирированные группы, которые глубоко зашифрованы в антисоветской деятельности…». Там указывалось: «Нелегальная литература создана ленинградской антисоветской литературной группой «Шекспир-Банджо», нелегальные антисоветские произведения имеются у ряда московских писателей и антисоветских писательских групп, зачитываются в «своем кругу».

Смысл доклада сводился к тому, что вылавливать теперь надо было тех, кто пытался встроиться в советскую жизнь, стараясь никак не проявлять себя на службе или в общественной жизни, сохранял свое личное независимое пространство, собираясь в литературные, переводческие или эзотерические кружки. Никаких «своих кругов» больше не должно было существовать. После этого доклада судьба кружковцев была окончательно определена.

Началась горячая работа по организации дела. Следователь Алексей Бузников создавал на абсолютно пустом месте огромное дело об антисоветских и фашистcких (!) кружках. В 1931-м он работал с обэриутами (кстати, некоторые кружковцы были близки с обэриутами), теперь он стал вдохновителем «дела Бронникова».

Известно, что одним из его помощников был начинающий практикант Александр Николаевич Федоров. К 1938 году он вырастет до помощника начальника 4-го секретно-политического отдела УГБ УНКВД ЛО и будет участвовать в следствии по «делу ленинградских писателей», и в частности, Бенедикта Лившица. А уже в 1955 году он будет жить в престижном доме в Ленинграде. Но пока Бузников с помощниками был занят другими делами, и кружковцы еще могли ходить по улицам, бывать друг у друга в гостях, влюбляться, писать стихи, обсуждать тревожащие их проблемы, спорить…

были и такие, кто торопился как можно больше сообщить о «преступлениях» своих друзей. Обвинительное заключение инкриминировало их участникам пропаганду фашистской идеологии и монархизма, культивирование традиций дворянской знати, шпионскую деятельность в интересах империалистических государств. Следствие было коротким — началось в марте, а закончилось уже через четыре месяца — в июне. Если сравнивать с машиной Большого террора, то можно считать, что оказалось оно весьма гуманным: постановлением Выездной сессии Коллегии ОГПУ в ЛВО (Ленинградского военного округа) 17 июня 1932 года к высшей мере никого не приговорили, давали только по несколько лет исправительно-трудового лагеря (ИТЛ) или ссылки. Правда, большинство получили потом повторный срок, погибли или пропали в лагерях, кто-то умер в заключении. А те, кто выжил после лагерей и ссылок, старались об этом не вспоминать.