Переводческие байки — жанр разговорной литературы, любимый не только переводчиками, хотя ими, пожалуй, прежде всего. Я соприкоснулся с ними в годы учебы в инязе и, надо сказать, относился к ним, по крайней мере к некоторым, с недоверием. Основания для этого есть, особенно когда рассказывают что-то «про себя» . Процитирую одного коллегу: «Мне не так давно один молодой переводчик рассказал парочку историй (про себя, конечно же), которые мне много лет назад уже седые зубры рассказывали».

Надо сказать, что подавляющее большинство баек, особенно бывших в ходу в советское время, рисуют образ переводчика как слегка циничного, дерзкого типа. В реальной жизни было не всегда так, но популярность самого этого образа не случайна. Наши учителя в инязе воспитывали нас в духе несколько романтической веры в то, что «нет таких крепостей…» — что хороший переводчик выйдет из любого трудного, неприятного и даже деликатного положения.

В моем репертуаре «своих» баек практически нет, хотя в вольные горбачевские времена, да и потом спрос на них был большой. Но придумывать я не хочу и, пожалуй, не умею. Но я наслушался немало вполне достоверных и, думаю, поучительных историй. Особенно доверяю тем, которые слышал от своих учителей.

* * *

Выдающийся лингвист и переводчик Александр Давыдович Швейцер в своих мемуарах рассказал историю, которую в своей книге «Гарпия с пропеллером» творчески переработала Дарья Донцова.

Был такой переводчик, он же писатель Сергей Львов (Сергей Львович Гец). И был такой генерал, впоследствии маршал Ф.И. Голиков. Генерал любил трофейные фильмы, которые ему Львов переводил с немецкого. Но «трофейные фильмы» — понятие широкое. Вывезли тогда из Германии все, что там было, — американские, французские и т.д. И вот однажды начался фильм, и оказалось — французский, переводчик ничего не понимает. И тут, пишет Швейцер, «Сережа пошел ва-банк. Он решил создать свою версию фильма». Правда, в конце случилась небольшая неувязка: человек, которого он принимал за брата героини, пошел с ней под венец. Переводчик сориентировался: сочинил историю о том, что этот человек был не настоящим братом, а усыновленным подкидышем. Когда все выяснилось — они и поженились. Любовь!

Дальше — больше. Генералу так понравился фильм, что он захотел посмотреть его еще раз. Позвали французского переводчика. Генералу не понравилось. «Уберите этого халтурщика! — приказал он. — Он какую-то чушь несет. Вот тот, который до него переводил, — тот был молодец!»

* * *

Аналогичную историю рассказывают про легендарного испаниста Алика Добкина, согласившегося переводить на Московском кинофестивале фильм с монгольского языка. Согласился сознательно, потому что ему обещали переведенный на русский монтажный лист. Вообще-то с незнакомого языка (говорят, что он знал откуда-то два слова: хонь — овца и морь — конь) даже при наличии монтажного листа переводить трудновато, но, видимо, переводчик понадеялся на свой опыт и артистизм (изрядный, надо сказать) и своевременную дозу коньяка. Получилось нечто интересное, но, видимо, отдельное от сюжета фильма.

* * *

В своей книге «Язык мой — друг мой» мой старший коллега Виктор Михайлович Суходрев приводит такую историю. В бытность свою председателем президиума Верховного Совета СССР Климент Ефремович Ворошилов был с визитом в Камбодже и осматривал Ангкор-Ват, грандиозный храмовый комплекс IX–XIII веков. Храмы, позолоченные статуи, резьба по камню — все поддерживалось в хорошем состоянии; камбоджийцы, тогда еще не «многострадальные», — показывают, гордятся. А Ворошилов бурчит, громко так бурчит: «Сами без порток ходят, а куда деньги вбухивают, азиаты!..» Камбоджийцы, естественно, у переводчика интересуются: а что сказал высокий гость? Ответ переводчика вошел в историю: «Товарищ Ворошилов восхищается великой историей Камбоджи и говорит, что вся прогнившая западная цивилизация не стоит и мизинца этих великолепных статуй!»

* * *

С Андреем Андреевичем Громыко мне довелось работать всего несколько раз, а вот мой старший коллега Андрей Вавилов имеет в этом отношении колоссальный опыт. Он человек сдержанный, но однажды поделился «случаем из практики» с нашим выдающимся дипломатом Роландом Михайловичем Тимербаевым, из очень интересной книги которого «Рассказы о былом» я заимствую его рассказ:

«В середине 1970-х годов в Москве с официальным визитом находился министр иностранных дел Великобритании Джон Браун. А.А Громыко пригласил его на обед к себе домой. Поскольку оба министра были с женами, на тот случай, если мужчины пожелают провести отдельный разговор между собой, на обеде были два переводчика — Андрей В. и Татьяна С.

Дж. Браун был не дурак выпить и после нескольких рюмок предложил А.А. «перейти на ты» — т.е. обращаться друг к другу по имени. «Можно я буду называть вас Андреем?» — спросил Браун.

Громыко ответил: «Нет, но можно называть меня Андрей Андреевич». Браун попытался произнести отчество, но у него это не получалось.

Через некоторое время и еще после нескольких рюмок Браун спрашивает Лидию Дмитриевну, жену Громыко:

— Мадам Громыко, как вы обращаетесь к своему мужу?

— Андрюша, — ответила она просто.

— Господин Громыко, — уже более настойчиво спросил Браун, — могу ли я обращаться к вам — Андрюша?

— Нет, зовите меня Андрей Андреевич.

Обед продолжался, шел оживленный разговор. В какой-то момент Татьяна С. обращается к Андрею В.:

— Андрюша, передай мне соль.

И тут Громыко, услышав свое имя, автоматически берет солонку и протягивает ее Татьяне».

* * *

Замечательной и, безусловно, заслуживающей доверия байкой поделился со мной писатель Денис Драгунский. Марина Львовна Рытова, много лет преподававшая греческий язык в МГИМО, рассказывала ему о том, как она переводила во время визита Анастаса Ивановича Микояна в Грецию. Это был чуть ли не первый ее опыт перевода на таком уровне. Встреча у трапа самолета. Министры, почетный караул. «…И вдруг к Микояну подбегает крохотная девчушка с букетиком и начинает тараторить. Слушаю и никак не пойму, какой-то диалект, наверное, плюс детское произношение… Ничего не понимаю. А Микоян говорит: «Переводи, что же ты молчишь?» Я сначала хотела сказать: «От имени всех греческих детей и т.п.» — но потом честность взяла верх. Говорю: «Простите, Анастас Иванович, но у нее какой-то диалект… не понимаю ничего… можете меня увольнять…» — и чуть не плачу. А Микоян серьезно пожал мне руку и сказал: «Молодец, что врать не стала! Она ведь по-армянски говорит!»

* * *

Мой старший коллега и друг Александр Журавлев — очень хороший переводчик, со своеобразной манерой работы, которая позволяет ему выдерживать любой темп оратора без суеты и потери связности высказывания. Мы работали вместе в Нью-Йорке, а потом в Москве в МИДе. В 1977 году он летал с тогдашним председателем президиума Верховного Совета СССР Н.В. Подгор­ным в Африку. Делегация облетела несколько африканских стран — интересная деталь — на самолете Ту-144, от использования которого вскоре отказались по разным причинам, в том числе из-за недостаточной надежности.

Подгорный полетел в Африку с большой свитой, одним из переводчиков был Журавлев. Вот его рассказ:

«Визит заканчивается, президент Замбии Кеннет Каунда дает обед в саду президентского дворца. Журчат фонтаны, ветерок колышет напоенный запахом магнолий воздух (это я, может быть, «домыслил». — П. П.), играет оркестр. Идет чисто протокольный разговор. А это, братцы, всегда опасно. Иной раз рыбу какую-нибудь упомянут пресноводную, или породу коров, или какой-нибудь «подосиновик». Тут все шло более-менее, но вот Каунда говорит:

— How’ju like my bulizbom?

Что такое, думаю. А надо что-то сказать.

— Как вам у нас нравится?

Подгорный, естественно, стал расхваливать замбийское гостеприимство и так далее.

— No, I’m asking how you like my bulizbom.

Кручусь. Может, он имеет в виду блюдо, которое подали? На всякий случай — осторожно:

— Как вам нравится обед?

Подгорный нахваливает обед.

— No, I’m not asking about the food. I’m asking how you like my bulizbom.

Ну, думаю, еще одна такая итерация — и скандал. Не знаю, что меня спасло, но вдруг буквально осенило. За пару дней до отлета я ходил во второй африканский читать материалы к визиту. Стран много, поначитался того-сего, все не упомнишь. Но обычно «объективки» о главах государств читаешь чуть внимательнее. И мне вспомнилось:

«Среди увлечений Каунды — собирание марок, музыка. Им создан духовой оркестр замбийской жандармерии, выступающий в стране и за рубежом».

Ну конечно, police band. Именно его музыка сопровождала обед и журчание фонтанов!

— Как вам нравится игра оркестра? — спрашиваю я Подгорного, и тот отвечает, что оркестр — ну просто раззамечательный. А у меня было такое чувство облегчения, как будто меня десять часов не выпускали в туалет и вот наконец разрешили!»

* * *

Это, конечно, о пользе тщательной подготовки к работе — в назидание молодым переводчикам.

Подавляющее большинство баек — из практики устного перевода, и это не удивительно. Ведь устный переводчик имеет дело с самыми разными людьми и оказывается в самых разных ситуациях. Вот рассказ, который я цитирую без изменений из книги одного из моих инязовских учителей, Вилена Наумовича Комиссарова:

* * *

Мне, к счастью, исполнять ритуальные танцы не приходилось, во всяком случае, как переводчику.

Но есть и байки из жизни письменных переводчиков, одна из которых мне особенно нравится. Я ее называю «Малик и переводчики».

Яков Александрович Малик был постоянным представителем СССР при ООН в первые годы моей работы в этой организации. Был он человеком своего времени, вынесенным его волной на всякие вершины. В годы войны — посол в Японии. Главная задача — сидеть тихо, чтобы не спугнуть японский нейтралитет. Малик сидел тихо. Казалось бы, работай так и дальше, не дергайся. Ан нет — случился с ним облом, когда в мае 1960 года недалеко от Свердловска был сбит американский разведывательный самолет с пилотом Пауэрсом. Никита Сергеевич Хрущев хотел эту информацию попридержать, чтобы американцы, не зная о судьбе Пауэрса, изоврались и опозорились. Зачем это нужно было Никите Сергеевичу — бог весть. А Малик, неизвестно как оказавшийся в курсе, возьми да и разболтай о Пауэрсе на приеме в английском посольстве. Потом, говорят, чуть не на коленях просил у Хрущева прощения.

Эту историю все, конечно, знали. Но чувства юмора это Малику не прибавило. Суров был посол. Правда, по своему опыту (я несколько раз переводил ему на французский) могу сказать, что он не унижал — меня, во всяком случае. Но выволочку устроить мог. Однажды вызвал на ковер руководство русской службы письменных переводов за какую-то жуть, которую ребята учудили в переводе. Руководство решило подстраховаться вот каким образом: потащили с собой несколько рядовых исполнителей. Малик распекал их минут двадцать. Устал. Молчание. И тут самый молодой из коллег (фамилия мне известна, но сам он почему-то эту историю не рассказывает, так что пусть сам когда-нибудь расшифруется) говорит: «Яков Александрович, я навсегда запомню нашу встречу, когда вы, заместитель министра иностранных дел, постоянный представитель СССР при ООН, нашли время поговорить со мной, простым переводчиком». Народ окаменел, а Малик — растаял. Видимо, «нахлынули воспоминания» — кто без греха и т.п. Сказал принести чаю, стал чего-то рассказывать и отпустил бедных переводчиков с миром.

* * *

А вот еще один, как уверяет меня коллега по работе в ООН В.П., реальный случай из жизни службы русских письменных переводов в Нью-Йорке. В отчете о заседании СБ в выступлении постпреда Индии стоит фраза: «6 soldiers raped 200 women». Переводчик пришел проконсультироваться к редактору, мол, неувязочка получается, что за гиганты такие? Решили на свой страх и риск добавить нолик к цифре 6. Тоже сомнительно, но все же теоретически возможно.

Через два дня постпред Индии представляет официальную поправку: он говорил не «six soldiers», а «Sikh soldiers». Поправку стали переводить на пять остальных языков, и в ходе процесса выяснилось, что только у русских возникли хоть какие-то сомнения в правильности оригинала. На всех других языках шесть солдат насиловали 200 женщин, а у нас солдат было 60. Нас тогда начальство похвалило за творческий, «немеханический» подход к переводу.