В детстве я совсем не знала, чем занимается папа. Видела только, что он все время читает и пишет. Мои детские воспоминания — это горы книг в доме. Сказать, что он был энциклопедически образованным человеком, наверное, сейчас невозможно, но в своей экономической области он знал на десять шагов налево и десять шагов направо практически все.

И я уверена, что этот культ знаний пошел от прадеда, в семье которого выше всего ценили образование. Человек из еврейского местечка под Крыжополем, он дал его всем четырем сыновьям. Образования не получила только его дочь, моя бабка, но зато ее муж, мой дед, окончил Одесский институт инженеров морского флота (кстати, после войны в нем учился Жванецкий). Отец с малолетства бредил географией, хотел поступать на географический — все-таки вырос у моря, — но во времена борьбы с космополитами на географический в Одесский университет его не взяли: «Нам двух таких, як вы, бохато, а один уже есть». Пошел на архитектурный (вторая его страсть), однако во времена великих пятилеток факультет переименовали в строительный, так что отец окончил инженерно-строительный факультет Одесского гидротехнического института.

Однако вопросы по экономике у него возникли довольно быстро. Когда он строил мост через Днестр в городе Рыбница, то спрашивал у бывалых прорабов: «Ну вот что я могу сделать, чтобы моим рабочим платили деньги, а я закрывал наряды без приписок?» «Невозможно, — сказали ему, — так не бывает. Поэтому ты давай приписывай, а то у тебя вся бригада будет с голым задом ходить». И он поступил на заочный экономфак Московского университета, чтобы разобраться в том, как такое вообще возможно. Так что он учился всю жизнь, и меня донимал тем, чтобы я училась, училась и училась. Я же была другая, мне хотелось много чего в жизни попробовать. Но папа говорил: «Вот закончишь десятый класс, и я от тебя отстану». Потом: «Вот поступишь в университет, и я от тебя отстану»; «В аспирантуру поступи, и все»; «Ну уж поступила, давай защищай кандидатскую».

Он и себе всегда ставил жесткие условия. В 1963 году в конце учебы на экономическом факультете (с третьего курса учился в Москве) решил проштудировать тогда нашумевшую и раскритикованную книгу будущего лауреата Нобелевской премии по экономике Леонида Канторовича «Экономический расчет наилучшего использования ресурсов». Молодой коммунист с горящими глазами, веровавший, что социалистическую экономику можно исправить правильным применением марксистского учения, вникнув в логику ученого, сказал: «Маркс для меня умер». А ведь долгое время он им почтительно восхищался.

Но до этого была работа в Центральном статистическом управлении. Оттуда друзья его переманили в Центральный экономико-математический институт. Они там все сплошь были, можно сказать, диссидентами и прогрессистами. Например, один из добрых друзей отца, Ефрем Залманович Майминас, на конференции в Батуми прочитал доклад про социально-экономический генотип. То есть уже в 1965 году говорил о том, что в экономике необходимо учитывать сумму накопленных поколениями знаний, подходов, привычек, обычаев, свойственных народу. А что это, как не культура?

И, конечно, они в ЦЭМИ, где варился бульон из новых веяний, начиная с 60-х годов понимали необходимость реформ, знали, что оптимума в социалистической экономике не достичь.

И все-таки папа какое-то время занимался автоматизированной системой управления, модным тогда АСУ. Они все верили в то, что, грызя гранит науки, можно многого добиться, и пытались хоть что-нибудь подправить в инструментарии. Но ничего не подправлялось.

И вот, я помню, в начале 80-х папа объявил, что бросает заниматься АСУ и будет заниматься хозяйственным механизмом. Мама очень переживала, ведь у папы уже было и имя, и докторская защищена, и приглашают повсюду, а этот хозяйственный механизм вместе с теми, кто им занимался, без конца громили и пригвождали к позорному столбу. Однако папа со своей чуйкой шел к новому абсолютно уверенно. А от этого совершенствования хозяйственного механизма было совсем недалеко до перехода от плановой экономики к рыночной. Он тогда уже предсказывал неизбежность радикальных реформ.

Но пока он перешел сам — из ЦЭМИ в Комиссию по экономической реформе правительства. Это было началом, как он шутил, его государственной деятельности. Там же работал Явлинский.

С ним они написали документ, который папа считал самым главным в своей жизни. Назывался он «Радикальная экономическая реформа: первоочередные и долговременные меры», из него потом выросла программа «500 дней». Как говорил академик Шаталин, она имела явное признание капитализма. У отца еще в 1989 году вышла книга, где он писал о несовместимости плановой и рыночной систем. Его очень огорчало затягивание реформ, в необходимости которых он был уверен.

Команда Горбачева сильно опасалась последствий либерализации цен, поэтому тормозили. Поэтому Ясин ушел из комиссии Абалкина в команду Егора Гайдара, приступившего к решительным действиям. К сожалению, эта команда в пылу преобразований выпустила из вида то, о чем говорил еще Майминас:

Это была, как выяснилось, ошибка, но тогда невероятных сложностей было столько, что им казалось: сначала надо сделать самое необходимое, а все остальное подтянется. А ничего не подтянулось.

Потом отец об этом много писал, выступал, в бесконечных передачах на «Эхо Москвы» говорил о том, что культура лежит в основе всяких преобразований, что невозможно было проводить реформы без оглядки на тот самый генотип. Убеждать людей — вообще, отдельная профессия, настоящего пиара в 90-е толком не было, да и уговорить кого-то, что либерализация — это правильно, когда ему не на что купить картошки, задача не из легких. Недавно Александр Аузан, декан экономического факультета МГУ, очень интересно говорил про то, что, лишь переделав психотип, мы можем выскочить из наезженной колеи, в которую сваливаемся раз за разом, не учитывая этой необходимости. А я, честно говоря, думаю, что главное, что было недооценено, — это сила беззакония. Но все были заняты либерализацией цен, приватизацией… Считали, что только жесткая политика может остановить падение экономики, наполнить пустые полки. Ясин был вовлечен во все мозговые штурмы, во все бесконечные обсуждения. У него, кстати, сложились довольно тяжелые отношения со своими друзьями, с теми, которые с ним по возрасту совпадали. Ведь он от них ушел к молодым, да еще и говорил: «Я у них учусь».

У меня папа похоронен под Москвой, а мама в Одессе». Гайдар же считал, что союзные республики потянут назад рыночные реформы. Отец огорчался, что их было решено проводить в одной отдельно взятой республике. В другом он верил Гайдару безусловно. Гайдар был свой. И он взял на себя всю ответственность, весь негатив. Бывают такие ситуации, когда нет выбора, остается только: да или нет. Гайдар сказал «да», поэтому отец считал, что он заслуживает памятника.

И ему, безусловно, импонировала честность Егора Тимуровича, он был некорыстным и щепетильным человеком, как, собственно, и папа. Есть чудесная юмореска Вити Шендеровича*, которую он написал папе на 75 лет. Там была такие слова: «Не позорьте должность, придя и уйдя с нее в одном и том же материальном положении. Возьми сам и поделись с другим».

Не могу сказать, что другие были такими же, однако Ясин всегда видел в людях только лучшее. Я работала журналистом в 90-е: «Папа, нельзя же так, как же ты не видишь, что делает такой-то…» Но папе это все было чуждо, даже когда Гайдар постоянно с кем-то собачился, он не видел корыстного интереса у его оппонента, считал, что у того есть просто другая концепция.

До конца оставался идеалистом, человеком мягким, абсолютно не способным обидеть другого даже подозрением. Когда он решил участвовать в кампании Ксении Собчак, я думала, что его искусаю. Можно было кол на голове тесать. «Я не верю», — говорил он, когда я ему объясняла ее реальную роль. Я ему говорила, допустим: «Ну папа, а это вот…» — «Да не может такого быть!» — ничего не понимал. Она нравилась ему как молодая, красивая женщина. Ясин же любил про себя говорить: «Я лесбиян, баб люблю, сил нет».

А как он уворачивался от поста министра экономики! Это настолько было не его, что до последнего отбивался. Уже будучи министром, он ездил, я помню, в Курган, и приехал оттуда просто морально сломленный. Говорит: «Понимаешь, ко мне подходят люди на заводе и говорят: «Евгений Григорьевич, мы делаем лучшие в мире БМП», — и я им должен ответить: «Они не нужны». Это действительно катастрофа — отнимать у этих людей заработок и профессиональную гордость».

Поэтому он был счастлив, когда стал заниматься Высшей школой экономики, будучи одним из создателей когда-то самого инновационного вуза в стране. В те времена ходила шутка: это экономический факультет МГУ, бежавший от марксизма.

(мы не будем говорить о том, что теперь стало с «Вышкой»).

Я, например, хорошо помню, когда папе отмечали 75 лет, думали, что ему подарить. Он сказал сам: «Хочу программу «Мечта профессора Ясина». Всем нашим олигархам — а это были еще нулевые годы, денег достаточно — разослали письма: «скидывайтесь на «Мечту профессора Ясина». Что это значило? Зарубежные стажировки для лучших студентов. Так и называлось: «Ты по какой линии поехал? — Я выиграл «Мечту профессора Ясина». Он целиком ушел в этих детей, в их образование, читал лекции, вел семинары…

Папа, конечно, горевал, видя, как мы тормозим и почему тормозим, но чувства вины не испытывал — у него была «Вышка», где он был просто счастлив, где его ребята между собой звали Дедом. Общаясь с молодыми, он подпитывался их естественным оптимизмом. В «Вышке» у него был семинар, который назывался «Теневое правительство». Они сидели со студентами и прорабатывали каждое решение настоящего правительства — обсуждали, критиковали, предлагали. У него было немного теории, он всегда предлагал учиться в натурном бою.

Еще в конце 80-х, когда его стали приглашать в различные комиссии, он брал пацанов по 22–23 года и тащил их с собой. И никогда этих мальчиков и девочек не обижал разговорами, что тебе еще рано этим заниматься. Он был очень хорошим преподавателем, сейчас многие его ученики на виду и здесь, и за границей. Очень горевал, когда кто-то из них уезжал. Да и вообще, для него в последние годы было самым важным вопросом: «А он здесь?» Иногда было очень жаль хорошего человека, про которого надо было сказать: «Нет, он уже не тут», — папа его не совсем, но вычеркивал. Все должны быть здесь. А почему я тут живу? Я себе много раз пыталась ответить на вопрос: почему не уехала? Возможностей было много. Но казалось невозможным — так обидеть папу я не могла. Для него отъезд был бы катастрофой. Как же так, мы тут стараемся для своей страны что-то делать! Большая травма была, когда Сережа Алексашенко* уехал, потому что не только ученик, но и соратник и друг.

При этом либералом был только в экономике. В нормальной жизни… ну, человек того поколения. Вот у нас даже в комнате стоит глобус, на котором написано: «Либералы всех стран, соединяйтесь». Это я папе подарила на 83 года.

Он в каком-то смысле так и остался наивным одесским мечтателем. Поверить в худшее — никогда. Отворачивался. Говорил: «А все равно, смотри, какие ребята растут!»

* Признаны Минюстом РФ «иноагентом».