Немецкие палачи и их украинские ассистенты, а также дворники и соседи 19 сентября 1941 года 6-я армия генерал-фельдмаршала фон Рейхенау взяла Киев. 24 сентября ровно в полдень начали взлетать на воздух лучшие здания в центре города, и запылал Крещатик. На улице, без крыши над головой оказалось 50 тысяч киевлян. Так что идея не цацкаться с обустройством в Киеве такой роскоши, как гетто, а «переселить всех евреев», то есть расстрелять их и как можно скорей и всех — представив это как месть «за Крещатик», — напрашивалась.

Основное бремя «Гросс-акции возмездия» должно было лечь на зондеркоманду 4а Блобеля, для поддержки которой — сгон жертв, внутреннее и внешнее оцепление места казни — были выделены дополнительно рота СС и роты из 45-го и 303-го полицейских батальонов.

Непосредственно в овраге немцы распоряжались и расстреливали сами, но Холокост — не чисто арийское мероприятие. Без слаженного аккомпанемента локальных вспомогательных полиций, как и без энтузиазма местных активистов, никакому Гиммлеру не под силу был бы столь впечатляющий рекорд, как в Бабьем Яру,— 33 771 убитый, или полпроцента всего Холокоста, — и всего за полтора расстрельных дня.

«Наиглавнейший враг народа — жид!» — название статьи в киевской городской, фактически оуновской (см. сноску 1), газете «Украинское слово».

Что ничуть не означает факультативности роли, пассивности поведения и, соответственно, минимальной ответственности украинской полиции в эти горячие палаческие деньки: мол, только оцепление, всего лишь сбор, охрана и транспортировка вещей расстрелянных — то есть сугубая логистика, ничего более!

В самом Киеве, на низовом — дворовом и домовом — уровне клокотало и булькало еще и другое варево. Василий Гроссман словно услышал голоса и заглянул в недобрые и все смелеющие глаза тех, кого сам назвал «новыми людьми». В первые же часы оккупации — еще задолго до расправы — Киев превратился в адову диктатуру этих «новых людей», прежде всего дворников и управдомов, — диктатуру над евреями, коммунистами и членами их семей.

Превосходно, но жутко описал это Коржавин, чьи родители погибли в Бабьем Яру и в чьем дворе дворником был Кудрицкий, из раскулаченных:

Это ж надо: гибель в Бабьем Яру — как меньшее из зол, как освобождение!

29 сентября — главный день расправы — стал именинами сердца для всей этой сволочи. Сбор евреям был назначен на 8 часов утра, но дворники и соседи не дали своим евреям даже выспаться напоследок: они стучались уже в 4 утра! Немцы этого не требовали, но смысл инициативы ясен. Евреев выпихивали из их квартир, забирали у них ключи (под обещание передать ключи немцам, с чем они потом не спешили) лишь для того, чтобы у евреев было поменьше времени на сборы, а у них, у дворников, — побольше времени на грабеж.

Большинство этих «новых людей» сочетали в себе ненависть и корысть: они и после войны так и остались в «своих» — бывших еврейских — квартирах или комнатах, в окружении «своей» — бывшей еврейской — мебели и обстановки. Но встречались и чистые, беспримесные антисемиты, готовые стараться даже за голую идею, безо всякой личной материальной выгоды.

Первые жертвы и краткое расписание расстрелов

Может показаться, что именно в Киеве немцы перешли важную для себя внутреннюю черту — от выборочной ликвидации евреев (одних только мужчин!) к тотальной — всех. Но это не так: грань эта стерлась еще раньше, отчасти еще в акциях национального «самоочищения» в июне-июле — полустихийных погромах, спровоцированных отвернувшимися в нужный момент немцами, но осуществленных не ими, а местными антисемитами, как, например, во Львове, Каунасе, Риге или Едвабно.

Но Киев действительно первый и, пожалуй, единственный столь крупный столичный оккупированный город, где немцы не стали ни гетто разводить, ни с селекцией по трудоспособности и прочими церемониями возиться.

Есть разного рода свидетельства о датах первых расстрелов в Бабьем Яру. Но все даты, предшествующие 27 сентября, элементарно недостоверны. Иначе был бы недостижим тот поразительный эффект, когда в ответ на приказ собраться и явиться пожаловали не пять-шесть, как ожидалось, а почти 35 тысяч киевских евреев. Сколько бы их было, знай евреи о своей участи загодя и наверняка?

• Первыми жертвами еврейских расстрелов в Киеве стали евреи, схваченные в городе в первые же дни оккупации, в том числе в синагоге в шаббат 26 сентября: около 1600 человек. Их, скорее всего, и расстреляли в Яру уже 27 сентября, заодно примерившись к топографии местности.
• Вторыми — 28 сентября — стали евреи-красноармейцы — военнопленные, окруженцы, особенно политофицеры, охота на которых велась с первых же дней оккупации. В дулаге на Керосинной улице (стадион «Старт») было специальное отделение, заполненное исключительно евреями и комиссарами, числом около 3 тысяч человек. Быстрое заполнение отсека новыми гостями было гарантировано теми сотнями тысяч военнопленных и окруженцев, которых породил Киевский котел.

Поверившие и не поверившие, смирившиеся и затаившиеся

28 октября по всему городу было развешано 2000 объявлений на трех языках — русском, украинском и немецком: «Все жиды города Киева и его окрестностей должны явиться в понедельник, 29 сентября 1941 года, к 8 часам утра на угол Мельникова и Дегтяревской улиц (возле кладбищ)».

Киевские евреи разделились на две большие группы: на тех, кто писаному поверил и стал собираться в путь, и на тех, кто не поверил, кто сразу понял, что это — приглашение жертв на казнь.

• Первые — и таких явное большинство — внутренне подчинились предписанию и побрели назавтра к указанному перекрестку Мельникова и Дегтяревской. Внутри этой группы большинство испытывало всевозможные сомнения, но опция уклониться, бежать, спрятаться была ими под страхом расстрела отвергнута. Мол, ничего не поделаешь! Многие еще помнили «хороших» немцев-оккупантов в 1918 году — по сути, защитников евреев от петлюровских погромов, и дичайшая мысль о смертельной западне таким даже не приходила в голову.
• Вторые — около 17 тысяч, или каждый третий — сразу все поняли и ни на букву не поверили гнусному приказу.

Большинство же просто остались дома: или потому, что были не в состоянии идти, или потому, что решили обождать, осмотреться, не торопиться, или потому, что надеялись потом укрыться у кого-то в городе или в деревнях.

На оставшихся евреев уже 29 сентября в Киеве без устали охотились. Именно ими — вместе с евреями-военнопленными и схваченными подпольщиками или партизанами — заполнялись расстрельные рвы или кузова газвагенов в октябре: рутина для прибывшей в Киев айнзатц-команды 5 Мейера, остававшейся здесь в течение всей оккупации.

В отдельных случаях обнаруженных евреев просто линчевали на месте — по-садистски и, как правило, в присутствии нескольких немцев-гуманистов, относившихся к происходящему как к забаве, но и не отказывавшихся, по долгу службы, в какой-то момент прекратить потеху и пристрелить жертву.

Но все же главную опасность для них представляли соседи и дворники — все эти Гроссмановы «новые люди». Вот уж где был интернационал!

В тренде были «шмальцовщики» — те, кто шантажировал знакомых или доверившихся им евреев, вымогая у них деньги, вещи и драгоценности, а после того, как «шмалец вытопится», то есть когда все это у жертвы кончится, сдавал полицаям.

Тем не менее выловили и убили не всех киевских евреев. Уцелели те, кого прикрыли и спасли их нееврейские, в том числе украинские, родственники или друзья, соседи или священники, и те, кто сумел выправить себе правильные ксивы.

Проблема тут в том, что таких спасителей — тех, кому потом при жизни или посмертно Яд Вашем присваивал звание «Праведника Мира», — были лишь сотни на всю Украину, а тех, кто евреев немцам сдавал — сразу или, как шмальцовщики, с отсрочкой, — десятки тысяч.

Жизнь для еврея в оккупированном Киеве была неизмеримо сложной. Задача у него отныне одна — сменить смертельно опасную идентичность на какую-то еще, побезопаснее, — и уцелеть. В таких обстоятельствах само выживание еврея утрачивало заурядность или рутинность, превращалось в героическое, по сути, деяние — подвиг. Ибо каждый уцелевший, каждый выживший в этих условиях еврей был для Рейха тяжким поражением, сокрушительным фиаско.

«Гросс-акция»: 29 сентября

Сама Groaktion, то есть массовые расстрелы 29–30 сентября 1941 года в Бабьем Яру, была, наверное, самой де-факто публичной из всех немецких массовых расстрелов евреев. В ней если не участвовал, то ее наблюдал, весь Киев.

Чудом сохранились две поразительные фотографии евреев, идущих в Бабий Яр. Обе сделаны 29 сентября, сделаны немцами, и обе, судя по трамвайным рельсам, на улице Мельникова (см. фото). Первую из них в конце 2000-х приобрел в интернете Стефан Машкевич, американо-украинский историк и поэт. На ее обороте — выразительная карандашная надпись по-немецки: «Der letzter Erdenweg der Jden» («Последний земной путь евреев»). На снимке запечатлен тот момент, когда людской поток где-то впереди притормозил и переслал всем позади себя импульс остановиться. Дело, похоже, происходит не утром, а днем, отчего сама улица Мельникова уже не запружена. Весь поток, значительный, но все же обозримый, легко уместился на правой ее стороне: пешие — на тротуарах, а телеги на брусчатой проезжей части пришвартованы к земляному, как кажется, бордюру. Все подводы доверху нагружены скарбом, но на каждой, кроме возниц, еще по двое, по трое неходячих. Справа на фотографии нос немецкого грузовика: скорее всего, он едет порожняком, торопится к Бабьему Яру — на очередную «загрузку». И тогда осознаешь, как тесно было потом всему этому скарбу на одном-единственном этаже одного школьного здания!

На телегах среди поклажи преобладают безразмерные матерчатые тюки и узлы. Чемоданы и баулы несли в руках, это сейчас они ненадолго на земле. Легко представить, в какой нервозности и спешке буквально всю последнюю ночь эти емкости укладывались!

День 29 сентября был довольно теплым и солнечным, но мы видим, что люди одеты во все самое зимнее, транспортируя на себе и пальто, и шубы. Еще бы: им же предстоит дальняя и долгая эвакуация! О том, насколько коротким будет их маршрут, они еще не вполне догадались.

Вторая фотография была обнаружена несколько лет тому назад в архиве города Ансберга в Баварии, среди материалов суда над членами 303-го батальона полицейского полка «Юг». Перед нами — та же улица Мельникова, но в другой ее части. Время суток более раннее, фотограф снимал против солнца, из-за чего фотография «слепит» своей чуть ли не снежной белизной. Людской поток — куда гуще, он движется по обоим тротуарам, но не покушается ни на проезжую часть, ни на трамвайные пути, оставленные немецкому автотранспорту.

Об этой фотографии замечательно написала Катерина Петровская:

Они находятся в непосредственной близости от смерти. Смерть освещает идущих, и, видимо, они сами начинают это понимать».

От точки невозврата — пока еще самотеком, но уже под конвоем — евреев, по одной версии, направляли к восточной ограде соседнего Братского воинского кладбища. Там у них отбирали шубы и пальто, драгоценности и документы, продукты (см. сноску 3). Затем разбивали на группы в несколько сотен человек и, уже в сопровождении немецких полицейских, гнали вдоль южной ограды воинского кладбища, прямо на двойную цепь из эсэсовцев с овчарками. Попадавших в этот узкий коридор людей избивали палками, заставляя, под ударами, бежать к широкой площадке, упирающейся в один из отрогов Бабьего Яра.

Здесь, избитых и деморализованных, их заставляли еще раз разуваться и раздеваться — до белья. У края площадки были возвышения, а между ними — узкие проходы-лазы, переходящие в тропы, ведущие на дно оврага. Там их поджидали две-три сменных расстрельных команды по четыре ствола каждая из состава роты войск СС, зондеркоманды 4а и 45-го полицейского батальона, распределенных по юго-восточному отрогу оврага. По другой версии, убийцы «работали», скорее всего, в устье большого юго-западного отрога Бабьего Яра, где овраг расширяется, и в самом этом расширении (см. сноску 4).

В оцеплении же стояли 303-й полицейский батальон и украинская вспомогательная полиция, занимавшаяся еще сортировкой вещей и их погрузкой на машины.

К шести вечера 29 сентября эсэсовцы остановили расстрел и отправились отдыхать. Под вечер, уже в сумерках, согласно Дине Проничевой, наступил черед украинских полицейских: они спускались вниз, светили вокруг фонариками, шли по трупам на доносившиеся стоны, пристреливали недобитых и присыпали верхний слой песком. Проничевой даже запомнилось: «Демиденко! Давай прикидай!» (см. сноска 5).

«Гросс-акция»: 30 сентября

Но что же делать с теми евреями (около 11–12 тысяч человек), которых не успели убить 29 сентября? Их смерть отложили на несколько часов и, загнав в танково-ремонтные гаражи неподалеку от Яра, оставили ждать до завтра.

Там же, в гаражах, оказались и те из поверивших объявлению, кто поверил в него с энтузиазмом и слепо! Они домыслили себе и конечную цель железнодорожного маршрута: Лукьяновка… — Палестина! А коли так, то ведь мест может на всех и не хватить, и надо не быть дураками, а оказаться в первых рядах! Такие — а было их чуть ли не 10 тысяч — направились не к перекрестку, а прямо к станции Лукьяновка, где, по их представлениям, уже стояли составы.

Немцы сначала даже растерялись, но потом нашлись, и, отобрав у умников весь багаж и документы, сбили их в большую колонну и проводили куда надо. Там их — вместе с теми, кого чисто физически не успели расстрелять до 6 часов вечера 29-го, — заперли на ночь в тех самых танковых гаражах.

Они-то и составили большинство тех, кого расстреливали во вторник, 30 сентября, непосредственно в еврейский Судный день (Йом-Кипур). Никто из евреев в этот день, вопреки иным мемуаристам, уже по городу сам не шел, некоторых приводили — чаще подвозили — это тех, кого дворники и полицаи обнаружили сегодня или вчера к концу дня.

Убийцы тоже немного расслабились — все крепко выпили, а некоторые, напившись, выкрикивали что-то вроде «Наколино» или «Наголино!»: это транскрипция команды, которую палачи как могли выучили и кричали своим жертвам по-русски: «На колени!» (То есть: встать на колени, на трупы ближнего ряда, — и умереть так, чтобы улечься, согласно ноу-хау, «сардинами».)

На вермахт, кстати, была возложена еще одна миссия — инженерная поддержка работы СС. В самом конце дня 30 сентября саперы точечно подрывали склоны, чтобы махом присыпать землей двухдневную выработку палачей — эти горы убитых и недобитых евреев на дне оврага… Земля там буквально шевелилась…

(впрочем, чего мы не знаем наверняка, учитывались при этом дети или нет, а детей среди расстрелянных было до четверти).

Более на этом месте уже никого не расстреливали.

Убитые в Бабьем Яру: евреи

Расстрелы в Бабьем Яру продолжились 1 и 2 октября. Жертвы — по-прежнему исключительно евреи — гражданские и военнопленные, но числом лишь в тысячи, а не в десятки тысяч. На датируемых 2 октября фотографиях военкора Хёле (см. фото) не видно трупов, видны прикапыватели — военнопленные, а также одежда убитых, в которой копошатся эсэсовцы и полицейские, а местные жительницы мирно беседуют с охраняющими овраг полицаями. Грузовики приходили или с Керосинной, или с улицы Короленко (см. сноску 6), где в двух завидных по архитектуре зданиях располагались СД, гестапо (дом №33) и украинская полиция (№15). В обоих зданиях подвалы с камерами для подследственных, в обоих происходили не только допросы и пытки, но и казни.

После 2 октября — и до оставления города — казни продолжились, но утратили свою ежедневность и массовость, а после 11 октября, когда СД переняло от вермахта лагерную инфраструктуру в Сырце, сменилась и территориальность. Расстреливать небольшие контингенты в овраге было технически неудобно и нерационально: для казни нескольких десятков жертв рациональнее машины-душегубки (газвагены).

Думаю, что не позднее 15 октября расстрелы переместились в противотанковый ров и учебные окопы Красной Армии в окрестностях Сырецкого лагеря. Единственное исключение, наверное, — расстрел 400 заложников, для которого была вырыта отдельная траншея на Лукьяновском кладбище.

С модификацией способа убийства и переходом на газвагены еще большее значение рвы и окопы Сырца приобрели как место захоронения жертв режима.

И только в августе-сентябре 1943 года, в разгар «Операции 1005», произошел «ренессанс» Бабьего Яра — газвагены и грузовики зачастили именно сюда, где бригады узников из Сырца занимались эксгумацией и сжиганием трупов двухлетней давности. Свежие трупы из авт уже не закапывали, а сразу сжигали.

Убитые в Кирилловской больнице: душевнобольные

Для немецкой карательной машины избавление от человеческого балласта — эвтаназия — рутинное дело. На момент оккупации Киева в Кирилловской психиатрической больнице им. И.А. Павлова, расположенной над Кирилловским Яром, недалеко от Яра Бабьего, лечилось около 1500 психически больных. Все пациенты были обречены на тотальную ликвидацию (такому же, в сущности, геноциду), как и евреи.

Первыми ликвидировали 308 душевнобольных-евреев, предварительно установленных по немецкому запросу — якобы для отправки в Винницу. Их собрали в отделении №8, близ ореховой рощи, где держали три дня безо всякого ухода. 13 октября пригнали военнопленных, которые вырыли большую яму, а 14 октября прибыл отряд айнзатцкоманды (см. сноску 5).

7 января 1942 года была ликвидирована следующая партия душевнобольных-неевреев: 508 человек, «эвакуируемых» якобы в Житомир. Их убивали в газвагенах партиями по 50–60 человек. Еще две ликвидации были осуществлены позднее — 27 марта и 17 октября 1942 года. Последними были арестованы и убиты все евреи-врачи.

Из пациентов уцелело лишь 400 человек — те, кого лечащие врачи, предвидя то, что здесь будет происходить, выписали из больницы в первые дни октября 1941 года.

Убитые на Лукьяновском кладбище: заложники

В октябре-ноябре 1941 года в Киеве систематически расстреливали заложников: официально — в порядке возмездия за поджоги и саботаж. Информация о расстрелах за подписью коменданта Эберхарда появлялась в газете «Українське слово».

Так, 21 октября 1941 года в отместку за повреждение кабеля расстреляли 92 человека. 2 ноября — за взрыв здания б. Киевского горкома КП(б)У — 300 киевлян, 6 ноября — еще 114, а 29 ноября еще 400 — одних мужчин, за порчу средств связи. Их убивали на Лукьяновском православном кладбище и, возможно, отчасти в Сырце. Общее число убитых заложников составляет около 900 человек. Среди них немалое число евреев и несколько православных священников.

Убитые или похороненные на Сырце: коммунисты, подпольщики, партизаны, оуновцы, цыгане

Со второй половины октября 1941 года основным местом регулярных и относительно массовых расстрелов стал противотанковый ров на Сырце. Поставщиками жертв для него выступали улица Короленко и сам Сырецкий лагерь СД. Жертвами же служили подпольщики-коммунисты, партизаны, евреи, изредка — советские военнопленные и, возможно, оуновцы или цыгане. Точно не было такого расстрельного контингента — футболисты, хотя в Киеве им и стоит несколько памятников, в том числе и в Бабьем Яру.

Селекцией и расстрелами военнопленных в Киеве занимался профильный шталаг 339 в Дарнице, на другом берегу Днепра. Поэтому героические моряки, расстрелянные в Сырецком рву в январе 1942 года, были скорее каким-то особым случаем, например, партизанским. Их группа состояла из нескольких десятков человек и оказала своим конвоирам и убийцам самое отчаянное сопротивление, как моральное, так и физическое.

Достоверных данных о ликвидации в Бабьем Яру или, шире, в Киеве цыган нет, есть — фантастические (расстрелы раньше евреев, расстрелы на перекрестках улиц и чуть ли не таборами). Но облавы на цыган были, и схваченные, они, скорее всего, попадали — через улицу Короленко или Сырецкий лагерь — в противотанковый ров. На 1 апреля 1942 года еще проживало 40 цыган.

Начиная с 1992 года на почетное место в Бабьем Яру — место жертвы — агрессивно претендуют оуновцы. Институциональное место в истории Бабьего Яра и Холокоста у ОУН, безусловно, есть, и однозначное: убийцы и палачи. ОУН образца 1941 года — это программатически фашистская партия, боровшаяся за украинскую государственность и украинский порядок на украинской земле. Уже 30 июня 1941 года ОУН провозгласила во Львове самое свое заветное и искомое — украинское государство, чем вызвала нешуточный гнев и отмену со стороны Третьего рейха. Оуновцев рейх рассматривал как свою опору на Украине и исходил из того, что те удовольствуются холуйской ролью и ассистентской функцией. Они же — щелкали каблуками и брали под козырек, а на самом деле — все делали по-своему. Альянс немцев-оккупантов с ОУН разрушился в ноябре 1941 года — отныне оуновцы и враги, и жертвы. Немцы инкриминировали ОУН одновременно и сепаратизм, и чуть ли не союз с коммунистами против себя.

К декабрю начались аресты и расстрелы по всей Украине, но больше всего — в Киеве. Были арестованы и, как правило, казнены все активные оуновцы, и прежде всего — сотрудники городской администрации — этой, по словам рейхскомиссара Эриха Коха, «цитадели украинского шовинизма» — во главе с самим бургомистром Владимиром Багазием (см. сноску 7). Под раздачу попали и журналисты, в том числе редакторы «Украинского слова» Иван Рогач (12 декабря) и Елена Телига (арестована 9 февраля, расстреляна 21 февраля 1942 года (см. сноску 8).

Десятки оуновцев были тогда расстреляны — но не в Бабьем Яру, а, предположительно, на Короленко. Место их вероятного захоронения — противотанковый ров на Сырце. И уж точно не Бабий Яр.

Интифада в Бабьем Яру, или Просовывая сапоги в проемы дверей

5 октября 1991 года, на 50-летие трагедии, в Бабьем Яру открыли первый за полвека еврейский памятник — пирамидальную «Менору» Юрия Паскевича. Постамент из 15 ступенек, разбегающихся на четыре стороны, на стеле — цитата из ветхозаветного Исхода: «Голос крови брата твоего вопиет ко мне от земли».

Но уже 21 февраля 1992 года — через пять месяцев после открытия «Меноры» — в ознаменование 50-летия со дня расстрела Телиги оуновцы 1992 установили над оврагом памятный дубовый крест. В 2006 году к кресту были добавлены три гранитные памятные доски. На центральной высечен трезубец и следующий текст: «В 1941–1943 годах в оккупированном Киеве в борьбе за независимое украинское государство погиб 621 человек. Среди них — выдающаяся поэтесса Елена Телига. Бабий Яр стал им братской могилою. Героям слава!» Слева и справа — две каменные плиты с именами репрессированных немцами оуновцев.

Напомним: расстрелянные оуновцы — коллаборанты чистой воды, и репрессии против них нисколько не индульгенция и не талон на переквалификацию из палачей в жертв нацистов. Цифра «621» восходит к украинским эмигрантским изданиям и не имеет ни верификации, ни даже указания на первоисточники. Реальных имен, зафиксированных на боковых плитах, — всего 62, но среди них имена даже тех, кто сам расстреливал евреев.

Зато никакой случайности или ошибки не было в том, что оуновцы1992 установили свой крест не на Владимирской улице (бывшей Короленко), где оуновцев 1941 допрашивали и, возможно, расстреливали, или хотя бы на Сырце, где их, возможно, расстреливали и хоронили, а в сотне метров от мускулистого советского памятника, установленного в 1976 году. ОУН тем самым не только просовывал ногу в проем чужой двери, но и присасывался к мировой известности и сакральному авторитету Бабьего Яра. В 2016 году деревянную версию оуновского креста заменили каменной, а в 2017-м, в дополнение к кресту, открыли еще и бронзовый памятник Елене Телиге: так в проеме чужой двери оказался уже не ботинок, а замаячила вся осиная стать батьки Бандеры. И именно сюда сразу же переместились все оуновские памятования.

На открытии памятника развернули лозунг с цитатой из Телиги: «Родину может спасти только украинский национализм». Всем раздавали газету ОУН со статьей, озаглавленной «Украинский Бабий Яр». Сигнал был четкий: долой монополию евреев в этом месте! Не Парад, ноВойна символов! Начинается украинская Храмовая гора и украинская Интифада!

К желанию деукраинизировать палачей добавилась охота к украинизации жертв. Мало отмыться от следов еврейской крови на вышиванках — обелиться, так давайте, евреи, еще и признайте нас в качестве жертвы — да не рядовой, а главной. И все тогда будет хорошо…

Что ж, еврейству с его галутной пластичностью свойственно договариваться с самими собой и приспосабливаться к доминантной силе, вплоть до мимикрии.

А коли так, извольте получить от «доминантной силы» такое:

Глотайте: «Просто погибли в Бабьем Яру…»!

Так создавалась конфликтная историческая среда и засеивалось поле для лобового коммеморативного противостояния. Освободившиеся, как и евреи, от советского диктата, новые «молодые националисты» — прямые продолжатели идеологии и дела ОУН-УПА (запрещенные в РФ организации) — восприняли обретенную всеми свободу и покровительство власти как право на безнаказанный беспредел и передел.

Причисление оуновцев к жертвам Бабьего Яра — не историческая неточность или бестактность и даже не осознанная провокация, а рейдерский захват чужой исторической памяти по липовым или отсутствующим векселям.

У этого явления есть еще и другой — интернационально-инструментальный — контекст. Проникая на чужую и даже чуждую тебе почву, ты в порядке самоутверждения навязываешь ей себя и напрашиваешься сначала в его младшие компаньоны. Тем самым формируешь ложный союз, в рамках которого сам сможешь претендовать на «равноправие» объектов или, как в случае с оуновцами и евреями, даже на свое превосходство.

Через это уже проходил, например, Освенцим, он же Аушвиц-Биркенау, где, как и в Бабьем Яру, все начиналось с толерирующего игнора еврейской катастрофы — и не с десятками тысяч, а с миллионом жертв на фоне сотни тысяч жертв польских. И где все повторилось еще раз в 1980-е годы в скандале с 7-метровым крестом и сотнями крестов поменьше в качестве визуального дара концлагерю от монастыря кармелиток прямо у границ лагеря — скандале, разрешившемся только в самом конце 1990-х с помощью папы римского.

Точно такие же «сапоги» пропихивает сейчас Российское военно-историческое общество, пытаясь осквернить и затоптать память о расстрелянных польских офицерах в Катыни и Медном, как и о расстрелянных узниках ГУЛАГа в Сандармохе. В качестве «сапога» оно пытается притачать советских военнопленных — якобы расстрелянных немцами или финнами. Тех самых военнопленных, кого советская пропаганда, а в 1990-е и российская тоже, люто гнобила и за предательство, и за само-не-убийство.