К сегодняшнему дню сложилось абсолютно мифологическое представление об эффективности советской экономики и о том, как перестройка ее развалила.

Но перед приходом Михаила Горбачева советская экономика находилась в состоянии стагнации и зависимости от экспорта энергоносителей начиная с 1970-х годов, к чему добавлялась и скрытая инфляция. СССР был крупнейшим в мире импортером продовольствия. Грандиозные военные расходы подрывали бюджет и снижали уровень и качество жизни советских людей. Лоббисты выбивали из государства деньги на гигантские стройки и «проекты века» вроде поворота сибирских рек (от чего власти отказались только при Горбачеве). Незавершенное строительство стало перманентным бедствием. Скапливавшиеся на счетах граждан деньги, на которые нечего было купить (по оценкам Комиссии зампреда Совмина СССР Владимира Кириллина, чей доклад появился в 1979 году и стоил ему правительственной карьеры, 20%, а в 1978-м — уже 53% прироста сбережений образовалось в результате неудовлетворенного спроса), использовались государством для расчетов по долгам. В результате к окончанию советской эры суммы в сберкассах были номинальными: на самом деле это были записи на счетах, а не сами деньги.

Деньги потратило агонизировавшее государство, не решившееся на радикальные реформы, предполагавшие болезненные меры, цена которых с годами только увеличивалась. Программы радикальных преобразований в течение последних лет перестройки готовились, и во множестве, но все они предполагали меры, выходившие за рамки социалистического выбора: приватизация, демонополизация, финансовая и бюджетная стабилизация, либерализация цен, свобода торговли. Ни одна из них — притом что «500 дней», «Согласие на шанс», программа Гайдара 1991 года были очень похожи друга на друга — при жизни СССР не была реализована. В результате советская экономика развалилась, а мероприятия по реанимации и созданию новой экономической системы легли на плечи уже российского правительства.

Почему так получилось? Почему опазды­вали, почему не решались? Дело и в политических ограничителях, и в объективной неспособности людей, сформировавшихся в советскую эру, поверить в то, что без частной собственности и свободного рынка, который не может быть «социалистическим», экономика не выживет. Как, впрочем, и страна. Потолком мышления большинства действовавшего поколения руководителей и многих экономистов были косыгинские реформы, упиравшиеся в «самостоятельность предприятий», которая без приватизации и демонополизации экономики обернулась стихийным выводом государственных средств.

Но были ли шансы все изменить в горбачевскую эру, которая все-таки раскрепостила не только политическое сознание, но и экономическое мышление людей? Сделаем попытку в этом разобраться.

Стартовые позиции: что унаследовал Горбачев

(в нескольких цитатах)

• «Лишь немногим более 20% произведенной продукции шло на потребление. Доля производства средств производства, несмотря на все обещания и заклинания, не только не уменьшалась, но, напротив, продолжала неуклонно возрастать (с 72,5% в 1960 г. до 74,8% в 1985 г.), а доля потребительских товаров — не­уклонно падать. В 1965–1985 гг. было добыто больше топлива, выплавлено больше стали и произведено больше цемента, чем за всю предыдущую историю страны, а уровень жизни людей вырос незначительно. <…> С конца 1920-х годов и до самого последнего времени происходит неуклонное опережение прироста средств производства (группа «А») в сравнении с приростом средств потребления (группа «Б»). Итоги пройденного пути разительны: 1928 г. — доля группы «Б» — 60,5% всей продукции, доля группы «А» — 39,5%; 1986 г. — доля группы «Б» — 24,7% всей продукции, доля группы «А» — 75,3%!»

Из статьи В. Пантина и В. Лапкина «Что остановилось в эпоху застоя?» в сборнике «Погружение в трясину (Анатомия застоя)». М.: Прогресс, 1991.

• «Даже если судить по официальным данным, цены на потребительские товары (составляющие розничный товарооборот государственной и кооперативной торговли) выросли с 1928 г. (по 1987-й. — Ред.) почти в 10 раз (в США за этот период — в 6 раз). Но эти официальные данные, вне всякого сомнения, существенно занижают реальный рост цен. <…> Непрерывно росли дотации на поддержание искусственно заниженных розничных цен ряда базовых товаров и услуг — мяса, молока, масла, картофеля, транспорта, жилья и др. По мясо-молочным продуктам, например, государственные затраты к середине 80-х годов превышали розничные цены в 2–3 раза. Ничто в нашей экономике не росло так быстро, как дотации к ценам. С 1965 г. за 20 лет их общая величина (дотации на оптовые и розничные цены) возросла с 3,6 млрд руб. до 73 млрд, то есть более чем в 20 раз».

Из статьи В. Попова и Н. Шмелева «Великий плановый эксперимент» в сборнике «Погружение в трясину (Анатомия застоя)». М.: Прогресс, 1991.

• «На деле растет не только дефицит, но и цены. Средние розничные цены на хлеб выросли в 1981–1985 гг. на 6,6%, на картофель — на 7,9%, на овощи — на 4,4%, на кондитерские изделия — на 11,6%. По непродовольственным товарам за те же годы: цены на хлопчатобумажные ткани увеличились на 17,9%, на телевизоры — на 10%. Секретариат ЦК КПСС принял решение о повышении с 1 июля 1979 г. розничных цен на изделия из золота — на 50%, из серебра — на 95%, из натурального меха — на 50%, на ковры и ковровые изделия — на 50%, на легковые автомобили — на 18%, на импортную гарнитурную мебель — на 30%. <…>
  
  К 1980 г. нефть и газ составляли 67% экспорта СССР в страны ОЭСР. В это же время цены на нефть, оставаясь высокими, перестают расти. На этом фоне в стране усиливается дефицит потребительских товаров, растет денежная эмиссия, повышаются цены колхозного рынка. Бюджетные расходы все в большей степени финансируются за счет вкладов населения. Усиление финансовой несбалансированности народного хозяйства, рост финансовых диспропорций, дефицита на потребительском рынке стимулируют попытки компенсировать недостаток предложения продуктов питания за счет ухудшения их качества (например, увеличением доли воды и крахмала в колбасе). Начиная с середины 1970-х гг. примерно половина прироста товарооборота достигалась за счет ухудшения качества и повышения цен. Доклад Госплана по этому поводу был роздан заместителям Председателя Совета Министров. На следующий день экземпляры были изъяты и уничтожены.
  
  <…> За 20 лет (к 1984 г. — Ред.) душевое потребление спиртных напитков выросло в 2,2 раза, количество правонарушений на почве злоупотребления алкоголем — в 5,7 раза, число больных алкоголизмом — в 7 раз. Примерно 90% прогулов было связано с пьянством. В 1986 г. число алкоголиков, находящихся на наркологическом учете, составляло в СССР 4 млн человек. Через медвытрезвители ежегодно проходило около 9 млн человек».

Из книги Егора Гайдара «Гибель империи. Уроки для современной России». М.: РОССПЭН, 2006.

• «В 1970–1980-е гг. физический объем экспорта нефти вырос на 62%, а стоимость — в 3,7 раза. Максимум был достигнут в 1983 г. — 91,1 млрд долл. Для справки: наивысшая цена нефти была достигнута в 1982 г. — 248,2 долл. за 1 т, или около 40 долл. за баррель, в 9,2 раза выше цены 1973 г. (24,1 долл. за 1 т). <…> Правда, ТЭК сам требовал огромных инвестиций, эффективность которых быстро падала. В 1985 г. они вдвое превысили объем 1975 г., а добыча стала снижаться. <…> Когда в 1986 г. конъюнктура изменилась и прежняя политика уже стала невозможна, выяснилось, что эти деньги потрачены неизвестно на что, точнее, на импорт продовольствия, ширпотреб, гонку вооружений…»

Из книги Евгения Ясина «Российская экономика. Истоки и панорама рыночных реформ». М.: ГУ-ВШЭ, 2002.

I.

Ускорение: старые методы в новых обстоятельствах

Ускорение — яркий политический лозунг, абсолютно естественный для старта преобразований, и в то же время — грубая ошибка в экономической политике. В сущности, действовали старыми методами подстегивания производства того, что не нужно было потребителю. Два года, до пленума ЦК по экономике в июне 1987 года, ушло на то, чтобы сформулировать собственно подходы к возможной экономической реформе и отказаться от «вздыбливания».

В статье «Российские реформы» Егор Гайдар отмечал: «Попытка повысить уровень инвестиций примерно втрое с 1985 по 1986 год привела к колоссальному финансовому дисбалансу. К 1987 году финансовая стабильность ушла в прошлое, дефицит бюджета вырос с 1% ВВП почти до 7%. Быстро росло денежное предложение, и на потребительском рынке это обернулось острым товарным дефицитом».

Евгений Ясин писал: «И опять предприятиям приходилось заниматься уже порядком забытым делом — производить и сдавать на склад неукомплектованную продукцию, на которую нет заказов. Благодаря этим испытанным методам партийного руководства хозяйством ускорение все-таки было достигнуто. Темпы прироста промышленного производства в 1985–1986 гг. составили в среднем 4,4% против 1–2% за предыдущие два года, в сельском хозяйстве — 3%. Цена — новая волна разбазаривания ресурсов».

В 1986 году упали цены на нефть. Начался процесс исчерпания ресурсов модели роста, основанной на получении нефтедолларов и их обильном расходовании. Затормозился нефтяной экспорт еще до перестройки, после 1983 года стал падать его стоимостный объем. Перестала расти добыча. Советский Союз брал много товарных кредитов, стоимость их обслуживания неуклонно повышалась. Внешний долг нарастал.

Появились и иронические стишки — «народные», с намеком на чернобыльскую катастрофу: «Ускоренье — мощный фактор, но не выдержал реактор…»

Тем не менее были сделаны очень важные шаги для раскрепощения частной инициативы — политические изменения не могли не сопровождаться экономическими. В августе 1986-го было принято решение разрешить ряду структур с 1 января 1987 года создавать с иностранцами совместные предприятия. В ноябре 1986-го принят закон об индивидуальной трудовой деятельности (вступил в силу 1 мая 1987-го). В феврале 1987-го разрешено создавать кооперативы в сферах общественного питания, производства товаров народного потребления и бытового обслуживания.

II.

Время «Ч»: появление слова «рынок»

В июньской книжке «Нового мира» за 1987 год появилась статья экономиста и писателя Николая Шмелева «Авансы и долги», без преувеличения ставшая одним из знаковых событий перестройки.

Даже в 1987-м эта статья, которую прочли миллионы людей, и в том числе все ключевые фигуры в верхах, казалась чрезмерно радикальной. Текст Шмелева на стол Горбачеву положил главред «Коммуниста» Иван Фролов. На статью, как выразился в своем дневнике помощник Михаила Сергеевича Анатолий Черняев, «ортодоксы сделали стойку». Когда Черняев в «предбаннике» Политбюро выразил восторг по поводу «Авансов и долгов», это сильно шокировало главного редактора «Правды» Виктора Афанасьева. А сам генеральный секретарь тогда отреагировал на «Авансы и долги» осторожно: «Я бы эту публикацию разделил на две части. Первая касается анализа положения дел в экономике, здесь дается картина, близкая к тому, что есть на самом деле… Вторая часть, это то, что предлагает автор. Предлагается, например, чтобы вроде бы и безработица была. Нет, это нам не годится».

И был услышан гигантским по нынешним временам числом думающих людей, тем самым подготовив их морально и интеллектуально к преобразованиям. И вообще говоря, статья лишний раз напомнила Горбачеву, что с реформами стоит поторопиться.

Многие идеи «Авансов и долгов», конечно же, сегодня представляются тривиальными. Но тогда — да еще на миллионном уровне публичности — они казались абсолютным откровением: «Сегодня мы имеем дефицитную, несбалансированную фактически по всем статьям и во многом неуправляемую, а если быть до конца честными, почти не поддающуюся планированию экономику, которая не принимает научно-технический прогресс. Промышленность сегодня отвергает до 80% новых апробированных технических решений и изобретений… Прежде всего должен быть насыщен рынок — и насыщен как можно скорее. Это непросто, но при должной решимости возможно. Возможно, однако, только на пути «хозрасчетного социализма», на путях развития самого рынка… Слишком многие возводимые с нашим участием объекты не приносят реальной пользы ни нам, ни нашим партнерам. Примером, в частности, могут служить строительство гигантских ГЭС (средства поглощаются огромные, а отдача ожидается не ранее следующего тысячелетия), разорительных металлургических заводов и вообще упор на тяжелую промышленность там, где больше всего нуждаются в мелких и средних предприятиях для производства продукции массового спроса… Нам нужен не количественный, а качественный рост, не прирост любого вала, любой продукции ради завораживающей магии процентов, а иное качество роста. По валу это новое, технически передовое качество роста может дать и минус — ну и что в этом страшного? Но зато качественный рост — это гарантия того, что будет произведен металл не для утяжеления станины, а для новых, прогрессивных профилей, и ботинки будут произведены не для того, чтобы гнить на складах, а для того, чтобы люди их носили».

Появление статьи совпало с реформаторским пленумом ЦК по экономике, который прошел 25–26 июня.

Об этом периоде Михаил Горбачев писал так: «…в начале 1987 года мы решили готовить пленум по экономике и рассмотреть всю концепцию экономических реформ. Подготовкой тезисов занялась рабочая группа, в которую кроме меня вошли Рыжков, Слюньков, Яковлев, Медведев, ученые — Аганбегян, Абалкин, Анчишкин, Петраков, Ситарян, Можин».

Активно работала группа, фактическим руководителем которой был академик Леонид Абалкин, в то время директор Института экономики АН СССР, а также Межведомственная комиссия по совершенствованию хозяйственного механизма, реальным мотором которой был первый зампред Госплана СССР Степан Ситарян. Принципиально важную роль в подготовке потенциальных реформ сыграл Александр Анчишкин, блестящий молодой (по тогдашним меркам) академик, под которого создали Институт экономики и прогнозирования научно-технического прогресса АН СССР.

Определенно прореформаторскую позицию занял и сам Горбачев. Он очень серьезно относился к деталям возможной реформы, без конца обсуждал их на Политбюро, иной раз преодолевая сопротивление своего соратника Николая Рыжкова. Спорил, кипятился: «План выполняют, перевыполняют, а предприятие нерентабельно»; «Мне ученые жаловались: нагнали людей, сидеть негде, на работу через день ходят… работы нет»; «Необходимо снизить количество убыточных предприятий вплоть до их закрытия»; «Самым больным стал вопрос о контрольных цифрах. Не протаскивают ли тут опять вал?»; «А кто сказал, что вы, сидя здесь, в Госплане, лучше знаете, сколько тот или иной завод может произвести или продать?»; «Почему с реформой 1965 года не получилось? Потому что не последовали совету Витте, который говорил, что если уже проводить реформу, то глубоко и быстро».

Для Михаила Сергеевича пленум по экономической реформе был принципиально важен: он напрямую связывал рыночные отношения со стартовавшим процессом демократизации. Реформа стала его, Горбачева, НЭПом и, пожалуй, даже чем-то важнее НЭПа.

«Время «Ч» — это был 1987 год, — вспоминал Евгений Ясин. — Тогда мы работали в пансионате Совмина «Сосны». Я познакомился и подружился с Григорием Явлинским, вместе с ним и коллегами мы подготовили двенадцать проектов постановлений правительства. Последняя редакция была за Сенчаговым (Вячеслав Сенчагов — в то время замминистра финансов СССР, впоследствии председатель Госкомцен. — А. К.). Постановления должны были выйти от имени правительства после июньского пленума 1987 года и сессии Верховного совета. На Верховном совете должен был выступать Рыжков, а материал от группы Анчишкина готовился для Горбачева. Тексты представили Рыжкову, и они были приняты. Выступая на сессии, Николай Иванович впервые в официальной речи упомянул слово «рынок». Не в порядке ругательства. Это было 30 июня 1987 года».

В своем докладе на пленуме 25 июня Горбачев, характеризуя состояние экономики, не постеснялся произнести слово «стагнация»: «Серьезного переосмысливания заслуживает и проблематика соотношения централизованного планового руководства народным хозяйством и самостоятельности его отдельных звеньев, планомерности и товарно-денежных отношений». Значит, необходимо «резкое расширение границ самостоятельности объединений и предприятий, перевод их на полный хозяйственный расчет и самофинансирование, повышение ответственности за наивысшие конечные результаты».

А дальше — изменение системы планирования, реформа ценообразования, «противозатратный механизм».

Преемственность перестройки и косыгинской реформы была очевидна и в повестке предлагаемых мер, которые опоздали более чем на два десятка лет, и в прямых отсылках к экономической философии того времени. Михаил Сергеевич даже процитировал академика Василия Немчинова, его статью «Социалистическое хозяйствование и планирование производства» 1964 года (в 1964-м академик умер, оставив в наследство Центральный экономико-математический институт — ЦЭМИ): «Перестройка хозяйственного управления все более настоятельно вставала в повестку дня. Этот вопрос обсуждался в научных и общественных кругах. Могу сослаться на статью академика В.С. Немчинова в журнале «Коммунист» в 1964 году. Еще тогда он писал:

Это было прекрасно. Но, как выяснилось в дальнейшем, преобразования в рамках своего рода косыгинской реформы 2.0, социализма с человеческим лицом, и стали потолком экономического мышления горбачевской команды.

Доклад на пленуме Горбачев, по свидетельству Анатолия Черняева, передиктовывал три раза, «жил им днем и ночью две недели перед пленумом. И то и дело звонил, размышляя вслух, — как откликнутся, как воспримут, поймут ли, и надо ли вообще, чтобы все всё поняли».

И еще из записей Черняева — очень важное замечание: «Всех беспокоит, что придется повышать цены». Это одна из ключевых тем, на которой споткнутся в дальнейшем реформаторские усилия Горбачева.

«Экономические методы руководства» — пока таким был псевдоним внедрения рыночных отношений. Которые, в свою очередь, как выражался Горбачев, должны были «раскрыть потенциал социализма». «И тогда, в 1987 году, и сейчас я оцениваю документы пленума как компромиссные, — писал впоследствии Михаил Сергеевич. — Но для того уровня массового сознания они были радикальными, можно сказать, революционными решениями».

…Александр Анчишкин, один из главных интеллектуальных «моторов» реформы, был воодушевлен, однако неожиданно скончался за день до пленума, 24 июля. Александру Ивановичу было 53 года.

III.

Гонка и битва программ

Сразу после пленума был принят Закон о государственном предприятии (он вступил в силу уже в 1988-м), который тогда казался шагом вперед, — предполагался переход на полный хозрасчет и самофинансирование, а на деле был еще одной ошибкой. Выгодоприобретателями оказались не трудовые коллективы и не столько предприятия, сколько директорский корпус. Предприятия оставались государственными, а создававшиеся при них кооперативы, позволявшие перекачивать ресурсы, — по сути, частными. В этом было противоречие — получался этакий квазирынок на основе государственной собственности, уходившей директорам. Увеличились темпы роста зарплат, опережавшие производство товаров и производительность труда, повысившуюся лишь формально. Все это едва ли могли предусмотреть реформаторы, делавшие ставку на этот закон и действовавшие в логике «догоняющей» косыгинской реформы. В условиях отсутствия легальной частной собственности закон действовал плохо. Как писал в мемуарах академик Леонид Абалкин: «Рост получаемой предприятиями прибыли не сопровождался соответствующим увеличением доходов бюджета».

Импульс, заданный пленумом-1987, постепенно исчерпывался. Руководство почувствовало необходимость формулирования новой экономической повестки и даже программы.

Неизбежным образом приходилось задумываться и о самом страшном — реформе розничных цен, то есть, называя вещи своими именами, их освобождении, либерализации, без чего не мог бы существовать рынок.

В августе 1988-го академик Абел Аганбегян направил секретарю ЦК Вадиму Медведеву записку «О реформе розничных цен». Она очень понравилась Медведеву, он перенаправил ее Горбачеву с положительной рецензией: «Согласен с ее основными положениями… надо развернуть очень активную, наступательную разъяснительную работу».

Аганбегян констатировал непростое положение дел: «…прожиточный минимум на семью, где есть взрослые дети, составляет в месяц 75 рублей, а для взрослых 100 рублей. До одной трети населения, и прежде всего большая часть из 58 миллионов пенсионеров, а также значительная часть многодетных семей живет хуже этого прожиточного минимума». И обращал внимание на прорывающуюся наружу латентную инфляцию: «…происходит стихийное, практически неконтролируемое повышение цен на товары широкого потребления под видом новинок или изделий, выпускаемых по договорам. Растущий дефицит приводит к повышению цен в потребительской кооперации». Как человек проницательный, академик понимал большой соблазн постепенного «прейскурантного» освобождения цен, которое, по сути, оставалось бы способом их государственного регулирования и объяснял вынужденную необходимость отказа от старой системы: «Мы стоим перед историческим выбором: или решительный шаг от полумер к экономической системе управления с хозрасчетом, новой системой цен, равновесным рынком, материальными стимулами, которые могут быть отоварены продукцией, или сохранение с той или иной формой модернизации старой административной системы, где товары не продаются, а распределяются».

Но никто по предложенному Аганбегяном пути не пошел. А вот по пути полумер пошло потом, в 1991-м, правительство Валентина Павлова, что, разумеется, ничем не помогло экономике, заходившей на виток одновременно едва сдерживаемой инфляции и дефицита товаров.

«Абалканизация»

Летом 1989-го зампредом Совмина Союза был назначен академик Леонид Абалкин — он нравился Николаю Рыжкову. Под академика была создана Комиссия по экономической реформе (она же Комиссия Абалкина). Осенью того же года два сотрудника Комиссии Григорий Явлинский и Евгений Ясин свели наработки небольшого коллектива воедино и подготовили концепцию перехода к рынку.

Ничего радикального в программе не было, она предполагала очень постепенный, поэтапный, до 1995 года, переход к рынку. «Исходным пунктом в этой модели выступало преобразование отношений собственности», — вспоминал Абалкин. Налоговая и кредитная реформы должны были способствовать финансовому оздоровлению. И тем не менее программа, которую мало кто видел, немедленно вызвала протесты и нападки на академика. Власти увидели, чем оборачиваются даже скромные попытки реформирования экономики.

Евгений Ясин вспоминал: «В октябре состоялась конференция в Колонном зале Дома Союзов, по улице ходили демонстранты с плакатами «Долой абалканизацию всей страны!». Абалкин не докладывал нашу концепцию, она была распространена среди участников совещания. Многие высказывались против. Это было потрясение основ… Мы были неизвестны, потому что наши фамилии нигде в документах не значились. Все дерьмо валилось на Абалкина».

Перед II Съездом народных депутатов СССР в декабре 1989-го рассматривались три варианта:

— Тот самый концептуальный документ, подготовленный Ясиным и Явлинским, под названием «Радикальная экономическая реформа: первоочередные и долговременные меры» (в нем содержалось три варианта: консервативный, радикально-умеренный и радикальный, который предполагал «глубокую и резкую, сконцентрированную на коротком отрезке времени ломку всех сложившихся структур, единовременное снятие всех ограничений рыночного механизма»).

• Директивы тринадцатого пятилетнего плана, подготовленные группой первого зампреда Совмина, председателя Госплана СССР Юрия Маслюкова, опытного экономиста-практика, но и не менее искушенного аппаратчика, уверенно передвигавшегося по коридорам власти.
• Документ, в котором были сформулированы способы решения текущих задач, — от группы другого зампреда правительства Льва Воронина.

Как водится, радикальную (хотя не такой уж радикальной она была) бумагу отложили на два года (как в воду глядели — как раз через два года и началась настоящая реформа) и решили жить по-старому, готовясь к тринадцатой пятилетке. К «недоперевыполнению» плана, как тогда говорили. Проще было думать, что все пойдет, как прежде.

По оценкам Абалкина, в декабре 1989-го произошло «абсолютное снижение объемов промышленного производства», рос дефицит — до 10% ВВП, нарастали внутренний долг и необеспеченная эмиссия денег, продолжалось наращивание прибыли предприятий и снижение ими платежей в бюджет, росли денежные доходы населения, а спрос невозможно было удовлетворить — формировался денежный навес, который спустя два года с небольшим спровоцирует после освобождения цен гиперинфляцию.

Это был какой-то заколдованный круг, бесконечное дежавю: ровно за год до этого, в 1988-м, в тех же «Соснах» готовился доклад Рыжкова о долгосрочных перспективах развития экономики. Тогда, работая над этим документом, познакомились Егор Гайдар и Григорий Явлинский. Как и позже в 1989-м, в 1988-м руководил группой помощник премьера Владимир Саваков, всякий раз возвращавшийся из Совмина разочарованным: начальство не воспринимало никаких новых идей. Как с сочувствием писал Гайдар, «от Явлинского требовали четких и точных расчетов бурного повышения уровня жизни советского народа на ближайшее десятилетие, сведений о том, сколько яиц придется на каждую советскую душу в двухтысячном году. Он отбивался как мог, пытаясь донести до начальства комизм яичных обещаний, впрочем, безуспешно. Шутки воспринимались плохо».

В феврале-марте 1990-го Ясин и Явлинский сделали еще одну попытку. Хотя любые радикальные предложения по-прежнему вызывали очевидное неприятие, прежде всего, самого председателя правительства.

Рыжков, улетая с визитом в Малайзию, поручил Маслюкову готовить вариант полного отказа от радикализации реформ. Однако кризис, в том числе кризис идей, никто не отменял, и уже сам Маслюков обратился к Абалкину за помощью. У академика была бумага, которую он собирался передать Горбачеву, — еще одна концепция, но она-то как раз предполагала радикализацию реформ. 13 страниц, написанных теми же Евгением Григорьевичем и Григорием Алексеевичем в развитие короткой записки Абалкина, содержали предложения о либерализации цен и резком ужесточении финансовой политики.

На III Съезде народных депутатов в марте 1990-го Горбачев должен был быть избран президентом СССР, о чем Ясин с Явлинским не знали, и это был шанс для Абалкина продвинуть более осмысленный вариант возможных преобразований, надавив не на постоянно фрустрированного Рыжкова, а на Горби, который постепенно концентрировал в своих руках «непартийную» власть на новом посту. Когда Рыжков приземлился после поездки в Малайзию, у трапа самолета ему были поданы две бумаги на выбор: вариант отката и 13 страниц Ясина и Явлинского.

Бумаги предваряла совместная докладная записка Абалкина и Маслюкова, где описывалась нереализуемость «административно-командного варианта», и предлагались аргументы в пользу концепции «одного удара» — внедрения рынка с 1 июля 1990 года или с 1 января 1991-го. Социальные риски большие, но другого выхода нет: «Предлагаемое решение представляет собой весьма дорогую цену за реформу, но она будет стремительно возрастать, если сама реформа будет откладываться на неопределенный срок».

Повторим еще раз: в сущности, тот вариант, который с удесятеренными издержками из-за потери времени через почти два года реализует Егор Гайдар, предлагался как не имеющий альтернативы первым зампредом Совета Министров СССР Ю.Д. Маслюковым и зампредом Совета Министров СССР Л.И. Абалкиным.

Была дана официальная команда на подготовку радикального программного документа. Она была оформлена как постановление правительства СССР № 257 от 11 марта 1990 года «О подготовке материалов, необходимых для осуществления перехода к планово-рыночной экономике». В конце марта 1990-го, уже после избрания Михаила Сергеевича президентом, новая программа была готова. Ее стержень — либерализация цен (а не административное их постепенное повышение, порождающее дикие диспропорции) и ужесточение финансовой политики. Именно тогда Яков Уринсон, Евгений Гавриленков и Иван Матеров на базе Главного вычислительного центра (ГВЦ) Госплана рассчитывали по своей модели возможные последствия реформ. Премьеру о результатах работы докладывал Яков Уринсон, в недалеком будущем соратник Гайдара-реформатора, а затем министр экономики России. В тот момент, когда были названы цифры возможной безработицы, обычно корректный Николай Иванович впал в ярость. Тогда ГВЦ чуть не разогнали…

«100 первых дней»

В то же самое время на Горбачева поддавливали с другой стороны: была придумана модель «100 первых дней президента». В «Волынском», по воспоминаниям пресс-секретаря Горби Андрея Грачева, засели «сразу три бригады «писарей», имевшие каждая свои поручения и своего творческого руководителя. Усаживаясь в обеденное время за длинными, уже уставленными закусками столами, члены групп ревниво поглядывали на партнеров». На подготовку экономической составляющей столь эффектной программы среди прочих были брошены помощник генсека, становившегося президентом, Николай Петраков, два замзава экономического отдела ЦК КПСС Владимир Можин и Анатолий Милюков, а также мозг и основное перо этого документа, тогдашний молодой консультант ЦК Борис Федоров, которому в скором времени предстояла большая и многообразная реформаторская карьера. Он писал в своих мемуарах: «В результате получился, на мой взгляд, весьма солидный — для того времени — программный документ, который Н. Петраков передал первому и последнему президенту СССР М. Горбачеву. Мы все были очень взволнованы — хотелось верить, что нам удалось наконец повлиять на ход событий в экономике. Н. Петраков рассказал, что М. Горбачев с большим вниманием ознакомился с проектом и долго повсюду ходил с папочкой, в которой находился этот документ… Однако вскоре наш энтузиазм спал — за первые 100 дней своего президентства М.С. Горбачев не принял ни одного указа из нашего пакета».

Чуть позже под эгидой того же Петракова другая группа, в которую входили и Федоров, и работавший с Явлинским Владимир Машиц, и участвовавшие тогда последовательно во всех реформаторских командах Андрей Вавилов и Леонид Григорьев, подготовила пакет проектов указов по акционированию предприятий. Однако и этот труд остался невостребованным.

Этот эпизод — подготовка программы для президента СССР группой Петракова-Федорова — нашел свое отражение в набросках Гайдара к книге «Дни поражений и побед», но не вошел в нее:

Программа предполагала либерализацию цен, но — по еще существовавшим в то время возможностям — с предваряющими ее действиями: сокращением оборонных расходов, введением конвертируемости рубля, приватизацией. «Казалось, — писал Гайдар, — М. Горбачев тоже воодушевлен подготовленным проектом. Он то и дело приглашал к себе Н. Петракова, даже нетерпеливо звонил ему в машину, внимательно знакомился с документами. Думалось, вот-вот, сейчас все начнется…»

Впечатления и воспоминания Гайдара и Федорова совпадают. Больше того, Егору Тимуровичу поручили подготовить проект телевизионного выступления Горбачева, предваряющего принятие пакета реформаторских документов. «Должен признаться, — писал Егор, — никогда еще не работал с таким искренним увлечением».

Что-то подсказывает: возможно, сам этот текст мог остановить Горбачева в его намерении резко начать реформаторский рывок — картина в концентрированном виде выглядела слишком опасной для власти.

Не говоря уже о том, что это был не вполне «горбачевский» текст — так, как писал Гайдар, Михаил Сергеевич никогда не говорил. Хотя и в этой речи были вполне внятные декларации:

Именно проект этой речи показывает, что, во-первых, в то время еще была возможность начать реформы НЕ с либерализации цен и, во-вторых, Гайдар был искренним сторонником этой модели: «Завтра будет опубликован президентский указ, содержащий программу действий по подготовке перехода к рыночной экономике. Мы приступаем к ней сразу, но начинаем не с размораживания цен, а с кредитной реформы, резкого ужесточения государственной финансовой политики, демонополизации экономики. И только затем, в 1991 году… в массовом порядке будем переходить на свободные цены, балансирующие спрос и предложение».

Это самое «завтра» так и не наступило. Горбачев ознакомился с речью и, как писал Гайдар, «отложил в сторону». Так и не были сказаны важные слова:

План Петракова-Федорова провалился. А затем на заседании Президентского совета программа Ясина-Явлинского была отвергнута. Правительство возвращалось к идее административного пересмотра прейскурантных цен. О чем и было объявлено Рыжковым 24 мая 1990 года. Через несколько часов после выступления премьера продукты были сметены с прилавков.

От «400 дней» к «500 дням»

29 мая 1990 года Ельцин был избран председателем Верховного Совета РСФСР. Евгений Ясин вспоминал: «В Кремлевском дворце заседал Верховный Совет РСФСР. На второй или на третий день Ельцин, которого избрали председателем, выступил с речью и сказал: нам с Рыжковым не по пути, мы знаем, как пройти без потерь. Хотя, конечно, никакого плана у него не было. Но после этого мне позвонил из Верховного Совета РСФСР мой соученик Сергей Красавченко и спросил, что за программа такая — «400 дней».

Программа называлась «400 дней доверия». Готовил ее Явлинский не с Ясиным, а с бывшими однокурсниками по плехановскому институту Михаилом Задорновым и Алексеем Михайловым, двумя сотрудниками Григория Алексеевича в Комиссии по экономической реформе. О чем Евгений Григорьевич и сообщил Красавченко, порекомендовав обратиться к Явлинскому. Вполне очевидно, что Борису Ельцину, взявшему курс на сольную политическую карьеру, очень нужна была позитивная программа.

Явлинского, уставшего от маневров в окружении Рыжкова и Абалкина (тогда, в июне 1990-го, была создана специальная комиссия по оценке различных альтернативных вариантов реформирования, ее возглавил Абел Аганбегян, а замом стал Николай Шмелев), привлекала самостоятельная работа. Он получил должность заместителя председателя правительства РСФСР с перспективой продвинуть именно ту программу, которую считал правильной.

Набросок «400 дней» Явлинский показывал Гайдару приблизительно в марте 1990-го. Тогда же появилась даже английская версия программы. «Содержательно в ней не было ничего особенно нового, — писал Гайдар. — Она в основном повторяла логику предшествующих программных документов, включала стабилизационные мероприятия как базу, предшествующую либерализации цен, структурные реформы, приватизацию… Но в политическом плане рассчитанная на короткий срок и расписанная по дням программа построения в Советском Союзе развитой рыночной экономики — это именно то, что было необходимо Ельцину и той части элиты, которая пошла за ним».

«Сосны» против «Сосенок»

Программа «500 дней» писалась летом 1990-го неподалеку от населенного пункта Сосенки по Калужскому шоссе, на 6-й даче в поселке Совмина РСФСР «Архангельское», где спустя год с небольшим на 15-й даче уже команда Гайдара будет готовить свой план реформ. Ясин присоединился к этой группе Шаталина-Явлинского. Группа правительства Рыжкова, трудившаяся над «комплексной программой», не предполагавшей «рыночного экстремизма», по традиции работала в «Соснах» на Рублево-Успенском шоссе.

«Маневрами Явлинского и Петракова были сведены вместе штабы Горбачева и Ельцина», — вспоминал Евгений Ясин. Было принято решение о создании совместной рабочей группы, но в результате образовались две. Их несоциалистическое соревнование экономический обозреватель «Известий» Михаил Бергер назвал так: «Сосны» против «Сосенок». Каким-то образом потом две группы должны были выйти на совместный проект. Эта идея была обречена с самого начала.

Борис Федоров вспоминал, как

Абалкин «устранился» от совместной работы над программой.

Подготовка «500 дней» обрела дополнительный вес, когда Явлинского 14 июля назначили зампредом Совмина РСФСР, и в тот же день министром финансов России — Бориса Федорова. Он тоже подключился к подготовке «500 дней». В группе состояли и те, кто потом будет работать в правительстве Гайдара, — Андрей Вавилов, Владимир Машиц, Леонид Григорьев, Сергей Алексашенко*. Интерес к подготовке «500 дней» был огромный — от программы ожидали получения рецепта редкого лекарства, способного излечить от всех болезней.

Компромисс союзных и республиканских властей, которого на самом деле не было, действительно многими приветствовался. Вадим Медведев, в то время член Президентского совета и советник президента СССР, писал в своих мемуарах: «В начале августа, находясь в отпуске в Крыму в санатории «Южный», я узнал об образовании под эгидой Горбачева и Ельцина совместной комиссии… В «Южном» в это время проводили отпуск также Примаков, Яковлев, Осипьян (академик, в то время вице-президент АН СССР. — А. К.), Бакатин (в то время министр внутренних дел. — А. К.)… Образование комиссии оживленно обсуждалось в контексте компромисса между двумя лидерами».

Характерно, что далеко не последние лица советского государства одними из последних узнавали о том, что Горбачев с Ельциным о чем-то договорились.

Дискуссии между разработчиками союзной и российской программ шли весьма острые. Самим авторам было очевидно, что руководителями государства должна была быть выбрана одна программа. Были и ментальные и психологические противоречия: союзная команда считала, что за ними стоит большой опыт управления хозяйством и производством, они лучше знают, как в действительности работает экономика; в качестве доказательства своей правоты пересчитывали, сколько у них в группе академиков и докторов. Но в том-то и дело, что речь на этом этапе могла идти не об улучшении системы, а о ее радикальной переделке. Спустя некоторое время — просто о реанимационных мероприятиях.

Эти же люди, работая совсем недавно с Явлинским в Совмине Союза, знали и содержание программы «400 дней». Посмеиваясь над молодым коллегой, называли его документ «расписанием поездов» (это определение принадлежало Валентину Павлову). В то время как «поезд» их предложений уже ушел. Не потому, что эта команда была плохой. А потому, что ее понимание происходившего в экономике, весьма глубокое и серьезное, относилось уже к прошедшей эпохе и к исчезавшей на глазах экономической реальности.

Никто из команды «500 дней», утверждал зампред Совмина Владимир Щербаков, не видел живьем ни госбюджета, ни межотраслевого баланса Госплана. Но балансы Госплана не спасали страну и полностью обанкротились, а бюджет, вообще говоря, был полусекретной материей. К тому же безответственные расходы, среди прочего, довели страну до того состояния, в котором она оказалась. Одной из самых интересных цифр в этой ситуации становился размер дефицита бюджета.

Осенний гибрид

И Горбачев, и Ельцин неплохо знали содержание программ, Горби — даже лучше, потому что въедливо вникал в их содержание. Сокращенную версию «500 дней» для двух руководителей готовил журналист «Московских новостей» Владимир Гуревич, благородно отказывавшийся что-либо писать о ней, потому что считал себя инсайдером. Михаил Сергеевич был участником многочасовых совещаний по программе. Бориса Николаевича она интересовала больше как политический инструмент. Но здесь проявилось и еще одно его свойство: не очень разбираясь в макроэкономических материях, следуя своей управленческой интуиции, он был склонен доверять именно молодым профессионалам.

27 июля было оформлено «поручение» «в целях подготовки согласованной концепции программы перехода на рыночную экономику» за подписями Горбачева, Ельцина, Рыжкова и председателя Совмина РСФСР Ивана Силаева. В начале августа каждая из команд — «группа Станислава Шаталина» (а вообще говоря, Явлинского) и группа Совмина Союза — заперлись в своих комфортабельных номенклатурных кельях. Время от времени происходили попытки обмена мнениями между Явлинским и Абалкиным. Были и совместные встречи двух команд при участии первых лиц. По воспоминаниям Абалкина, происходившее, как ему казалось, вело к тому, чтобы «втихую ликвидировать Союз ССР, заменив федеративное государство экономическим союзом самостоятельных государств». Едва ли в то время это было чьим-то долгосрочным замыслом, скорее, противоречия между командами отражали объективные процессы начавшейся эрозии единства Советского Союза.

Уже 30–31 августа состоялось совместное заседание Президентского совета и Совета Федерации. Рассматривались «меры перехода к рыночным отношениям». При этом, по воспоминаниям Вадима Медведева, «материалы комиссии Шаталина были разосланы членам того и другого Советов только поздно ночью, а записка Рыжкова участникам совещания была роздана в перерыве».

Ельцин пошел на обострение, оговорившись, впрочем, что попытки искать компромиссный вариант были обусловлены пониманием того, что реформы могут проходить только в рамках Союза. Горбачев пытался примирить позиции и призвал «не трогать» правительство.

Шаталин оказался в странном положении — в целом работая на Горбачева, он сработал на Ельцина. Да, можно было обвинять президента СССР в нерешительности, но в политическом смысле единственное, чем он мог ответить — это предложить заняться теперь совместным вариантом.

Абалкин считал, что между программами существуют «принципиальные различия и несовместимость». Больше того, «принятие программы, подготовленной группой С. Шаталина, делало невозможным сохранение правительства Н. Рыжкова».

Тем не менее 4 сентября на совещании у Горбачева было принято решение сводить две программы в одну под «арбитражем» Абела Аганбегяна. Пытаясь найти компромиссный вариант, Аганбегян практически взял сторону группы Шаталина. Совминовские экономисты могли обижаться, но Абел Гезевич был рыночником, и понимал, что хотя бы какое-то продвижение по пути реформ возможно только в соответствии с более радикальным вариантом.

11 сентября «компромиссный» документ, подписанный Шаталиным и Аганбегяном, отказался подписывать Абалкин. Накал страстей был такой, что правительство СССР готово было подать в отставку.

Верховный Совет РСФСР поддержал программу Шаталина. Верховный Совет СССР 17 сентября поручил — уже невозможно было понять, кому — доработку программного документа до 15 октября. 1 октября на совещании у Горбачева снова было анонсировано поручение Абалкину продолжать объединение программ, причем итоговый продукт должен был быть менее конкретным и объемным, чем сами программы. 7 октября после узкого совещания у Горбачева с участием Абалкина, Аганбегяна, Ситаряна, Павлова (тогда он был министром финансов СССР) и Явлинского было принято решение снова передать Абелу Гезевичу функцию доводки документа. 13 октября проект сокращенного текста обсуждался на Совете Федерации.

Российское руководство шло уже по своему треку. 16 октября Ельцин выступил с резким заявлением по поводу того, что союзный центр не принимает программу рыночных реформ. 17 октября Президентский совет обсуждал, как ответить председателю Верховного Совета РСФСР. О сути программы и уж тем более о ее реализации никто и не вспоминал. Выступающие разделились на голубей и ястребов. Многие настаивали на жестких мерах. Резче и абсурднее всех выступал Рыжков, создавалось впечатление, что он на грани отчаяния: «Дело не в программе. Нужно показать власть! Снимать и снимать тех, кто ее подрывает, кто не выполняет решений. Иначе дождемся того, что всех нас в лучшем случае расстреляют, в худшем — повесят на фонарных столбах… Убрать половину людей с телевидения! И из газет повыгонять всех этих!.. Студентов взять в свои руки — повысить им стипендии». Рыжков продолжал свои привычные ламентации: «В правительстве 7 академиков, 20 докторов наук…»

Тем не менее 19 октября утомленный войной программ Верховный Совет СССР одобрил «Основные направления стабилизации народного хозяйства и перехода к рыночной экономике» — документ, подготовленный Аганбегяном, в основе которого лежали все-таки все те же «500 дней».

31 октября — снова Президентский совет по экономике. И то же самое переливание из пустого в порожнее. И уже Шаталин — Шаталин! — выступает против повышения розничных цен, а за эту меру — Маслюков. Выход из ситуации видят в ужесточении режима президентского правления. Значит, ситуация становится неуправляемой.

В ноябре Явлинский подал в отставку с поста зампреда правительства РСФСР: программа «500 дней» превратилась в сугубо политическое орудие Ельцина, объединенная союзная программа имела исключительно декларативно-имитационное значение, самому популярному в то время реформатору логично было бы откреститься от любой ответственности за происходящее.

Атмосферу ноября 1990-го описывал Гайдар: «В день своей отставки Григорий Явлинский заехал на госдачу в «Волынское», где мы работали (продолжая вымучивать программные меры. — А. К.) с Евгением Ясиным, Станиславом Шаталиным, Николаем Петраковым, Абелом Аганбегяном. Премьер российского правительства Силаев звонил Ясину, спрашивал, не согласится ли тот занять место Явлинского. Явлинский отговаривал Евгения Григорьевича, да тот и не собирался соглашаться. Позже подъехал Горбачев. Обсуждали эклектичный документ — гибрид программы «500 дней» и правительственной программы, подготовленной Леонидом Абалкиным».

Вот ведь что интересно — уже после официального принятия работа над программным документом продолжалась.

17 ноября Горбачев докладывал о мерах выхода из кризиса на Верховном Совете СССР. Среди прочего предлагалось заменить Совет Министров СССР на Кабинет министров. Выход из тупика в этой логике виделся в структурно-административных переменах.

На декабрьском Съезде народных депутатов СССР Ельцин констатирует: «Революция сверху закончилась. Ее центр переместился в республики». Об отставке заявил Эдуард Шеварднадзе. Затем — инфаркт Рыжкова. Горбачев продавил на пост вице-президента бесцветного Геннадия Янаева. Начинался новый этап, стартовавший в январе 1991 года с кровавых событий в Вильнюсе и завершившийся путчем в августе. После чего от Советского Союза осталось одно название.

— писал Евгений Ясин. — Именно в этот момент он уступил группе своих консервативных сторонников по партии, будущему ГКЧП. И с тех пор они стали прибирать власть к рукам. События в Вильнюсе и Риге зимой 1991 года показали, что президент утратил контроль над военными и КГБ. Его стали покидать самые верные сторонники: С. Шаталин, Н. Петраков, Э. Шеварднадзе, последним А. Яковлев».

Увлеченные борьбой друг с другом федеральные и российские власти как будто не замечали, что ситуация уже выходила из-под контроля. Правительство отказывалось от либерализации ценообразования, но инфляция уже постепенно сама переходила в открытую форму. На колхозном рынке цены за 1990 год выросли на 21,5%. Даже при административно сдерживаемых ценах годовая инфляция достигла 6,8%. Официальный дефицит союзного бюджета составил минус 7,9%. В 1991 году все эти цифры покажутся благостными — ситуация пойдет вразнос.

IV.

«Реформы» Павлова

Новое правительство — кабинет Валентина Павлова, назначенный 14 января 1991-го, — ориентировалось не на реформы, а на консервацию всех трендов негативного свойства и антиреформаторскую экономическую политику. «Курс, взятый В.С. Павловым, — писал экономист Владимир Мау, — подтверждал сильное влияние ВПК, склонного к силовым методам решения хозяйственных и политических проблем, более других секторов заинтересованного в укреплении госсобственности в противовес альтернативной экономике».

Попытки стабилизации финансов сводились к административному повышению цен. В январе 1991-го на 5% были повышены оптовые цены промышленности, при этом розничные цены остались прежними. Разумеется, пришлось увеличить и их — в апреле они были повышены в среднем на 55%, что спровоцировало митинги и забастовки в Белоруссии. Эти меры дали лишь очень кратковременный эффект по снятию денежного инфляционного навеса. Не говоря уже о том, что внезапная денежная «реформа» по обмену за три дня (23–25 января) и только до определенного лимита купюр достоинством 50 и 100 рублей сильно подорвала доверие к правительству и власти в целом.

Проблема состояла еще и в постепенном размежевании союзной и российской властей. Аграрные регионы сократили поставки продовольствия в крупные города. Предприятия на территории РСФСР активно переходили под юрисдикцию российского правительства, самостоятельную политику начал вести Центральный банк России, весной российские предприятия перестали перечислять налоги в союзный бюджет.

В результате совокупный дефицит бюджета РСФСР и СССР в той его части, что приходилась на Россию, по данным Института экономического анализа (его возглавлял в 1990-е годы Андрей Илларионов*), составил 31,9 % ВВП, по данным Всемирного банка — 31%. Инфляция к концу года составила на территории РСФСР 168%. Внешний долг нарастал, экономика находилась в свободном обвальном падении, производство товаров народного потребления устойчиво снижалось. Для покрытия импорта союзное правительство продало часть золотого запаса, на 1 января он составил ошеломляюще низкие 289,6 тонны.

Весной 1991-го по стране прокатились шахтерские забастовки. 12 июня президентом России с результатом 57,3% был избран Борис Ельцин. Его ближайший преследователь Николай Рыжков набрал 16,9% голосов. Жизнь в союзных республиках уже текла по суверенным сценариям.

V.

«Согласие на шанс» и новая война программ

В конце весны — начале лета 1991 года Григорий Явлинский активно занимался продвижением новой экономической программы «Согласие на шанс», подготовленной группой, в которую входила его команда и западные специалисты во главе с профессором Гарварда Грэмом Аллисоном (среди разработчиков были Джеффри Сакс и Стэнли Фишер, которые потом будут активно сотрудничать с правительством реформ, причем последний — в качестве заместителя директора-распорядителя МВФ). Программа предполагала «стратегическое взаимодействие» с ключевыми западными странами в духе плана Маршалла и была поддержана частью западных элит, которым нравился молодой реформатор Явлинский. Кроме того, предполагалось, что под экономические реформы и превращение СССР в абсолютно мирную и современную страну Запад выделит значительные средства.

Как замечал Аллисон, «мы и наши коллеги из СССР встретились для того, чтобы выработать план Маршалла для Советского Союза»: помощь должна была составлять от 15 до 30 млрд долларов ежегодно. Сторонниками программы отмечалось, что риски коллапса СССР обойдутся мировому сообществу несоизмеримо дороже, чем поддержка реформ в СССР. Явлинский говорил: «Советский Союз созрел для реформы или коллапса».

Но и здесь возникла ситуация войны программ: правительство Советского Союза продвигало свой документ, и его параллельно с Явлинским представили в США высокопоставленным чиновникам и даже самому президенту Джорджу Бушу-старшему член Совета безопасности СССР Евгений Примаков и первый зампред правительства Владимир Щербаков. По сути, как и в ситуации 1990 года, две программы вошли в клинч. По воспоминаниям Щербакова, Буш поддержал программу правительства, правда, попросил добавить ей «энергичности» и более точное обоснование цифр. Очевидно, запросы «Согласия на шанс» были нереалистичными.

На заседании «Семерки» в июле в Лондоне, согласно мемуарам Щербакова, «Горбачев зачитал нашу (Примакова и Щербакова. — А. К.) версию доклада, получил поддержку и решение G7 завершить работу по формированию фонда поддержки перестройки в СССР в сумме до 24 млрд долларов до конца августа». В Лондоне договорились о желательности представления СССР особого ассоциированного статуса в МВФ и Всемирном банке.

Другие участники событий, включая самого Горбачева, трактовали события и подготовку к ним несколько иначе.

Во всяком случае, Михаил Сергеевич вспоминал, что использовал материалы, которые обобщал Вадим Медведев (версия выступления, которую готовила конкурировавшая с Примаковым-Щербаковым команда) при участии множества экспертов.

Но все это уже было не столь существенно в свете последующих событий.

30 июля в Ново-Огарево Михаил Горбачев встретился с главными игроками Союзного договора — Борисом Ельциным и Нурсултаном Назарбаевым. Обсудили, в частности, кадровые назначения после заключения договора. Говорили о том, что нужно заменить премьер-министра («Павлов оказался неудачным»). «Нужно менять Крючкова и министра обороны, — вспоминал Горбачев, — они в возрасте и могут пойти на заслуженный отдых». Возник разговор о Назарбаеве, чтобы его сделать премьером. Назарбаев сказал: я пойду только в том случае, если это будет реальная работа».

Ельцин во время разговора нервничал — боялся прослушки. И оказался прав: как утверждал Горбачев, беседа была записана по указанию главы КГБ Владимира Крючкова и предъявлена будущим членам ГКЧП.

Однако экономика словно не замечала всех этих политических маневров…

В то время появилась основательная записка того же Владимира Щербакова. Датирована она 16 августа (три дня до путча!) и называется «О неотложных мерах по нормализации финансов и денежного обращения в стране».

Констатируя развал всего, авторы записки трезво анализировали возможные выходы из сложившейся ситуации краха финансов и денежного обращения. И, разумеется, речь прежде всего шла об антиинфляционных мерах. Первый вариант — жестко тоталитарный, предполагал подавление «инфляции с 10–12% в месяц до 2–3%. Анализ и расчет показывают, что реализация этого сценария невозможна без практически полного возврата к командной экономике образца примерно 1978 года. Возврат к этой модели возможен только с широкомасштабным применением мер, использованных в 1929 году при сворачивании НЭПа и «раскулачивании» крестьянства, затем восстановления методов планирования, примененных в период 1940–1944 годов, для перевода народного хозяйства на военный режим работы. Только после мер такого характера, проведенных в течение 3–4 месяцев, возможно «смягчение» механизма управления до модели конца 70-х годов. Понятно, что в политической области не обойтись без применения репрессий». Проработка этого сценария, докладывает первый зампред правительства, прекращена.

Второй вариант — прямо противоположный. Он «основывается на признании не только неизбежности инфляционных процессов, но их активного использования по принципу: рынок так или иначе отрегулирует пропорции». Сценарий предполагает и спад экономики на 20–25%, и безработицу (чего, к слову, не произошло в тех масштабах, которых опасались, — рынок создавал рабочие места). Практические меры реализации этого сценария «состоят в немедленной либерализации всех цен… Необходимым условием оживления экономики является проведение денежной реформы рестрикционного характера и 3–4-разовой девальвации официального курса рубля к доллару… Все это неизбежно отразится на жизненном уровне населения. Но при условии снятия всех ограничений с индивидуальных заработков и доходов предприятий инфляция может стать дополнительным стимулом мотивации производительного труда… Запас времени (2–3 месяца) в 1991 г. позволяет принять необходимые решения при реализации этого подхода, с тем чтобы заблаговременно подготовиться к новым условиям работы в 1992–93 годах, включая и переход к конвертируемости рубля».

Два-три месяца — это максимум до конца октября. Собственно, в начале ноября и началось формирование правительства Гайдара.

И наконец: «Вынужден со всей серьезностью и ответственностью за сказанное предупредить, что непринятие крупных, радикальных антикризисных мер антиинфляционного характера, реализуемых в короткий (2–3 месяца) срок и при высокой скоординированности действий всех уровней власти и управления, через 3–4 месяца сделает этот ход событий уже по отношению к 1992 году безальтернативным».

Так оно и получилось. Это НЕ Гайдар пишет, не молодой либеральный экономист из академического института, которого потом все, включая Абалкина и Щербакова, пригвоздят к позорному столбу, а советский начальник-хозяйственник, который с высокой степенью скепсиса, как к конкурентам и радикалам, относился и к Явлинскому, и к Гайдару.

У Щербакова есть и третий вариант — «управляемого кризиса». Но он требует высокой степени согласованности и синхронизации действий союзных республик. А добиться этого уже невозможно. Тем не менее первый зампред союзного правительства предлагает такие меры, как рестрикционная бюджетная политика — расходы не должны превышать доходы; сокращение социальных программ; меры по избавлению от денежного навеса — от денег, не обеспеченных товарами; изменение системы налогообложения; с 1 сентября — заморозка зарплат; с 1 декабря 1991 года — переход к «преимущественно свободному ценообразованию». Вопрос только один — как согласовать эти меры с союзными республиками. Ответа на него нет.

А в это время… В это время Горбачев в отпуске в Форосе, непосредственный шеф Щербакова Валентин Павлов вовлечен в заговор, предполагавший реализацию — в лучшем случае — первого сценария.

VI.

Развязка

В конце сентября Ельцин дал поручение группе Гайдара готовить план российских реформ без оглядки на другие республики.

В то же самое время группа министра экономики РСФСР Евгения Сабурова продолжала свою работу над еще одной экономической программой. Вскоре, когда Россия уже пойдет по пути реализации реформ без Союза, будет считаться, что Сабуров — еще один кандидат на пост премьер-министра, хотя Ельцин едва ли рассматривал всерьез его кандидатуру. Осенью 1991-го планировалось скрещивание программных документов — Евгения Сабурова (от имени «Гражданского союза», объединившего лоббистов-производственников) и Юрия Яременко (от имени Института народнохозяйственного прогнозирования). Акцент в программе делался на отраслях-локомотивах, что в условиях развала хозяйства, конечно, было технократической утопией. Вряд ли Ельцину все это было интересно.

В обстоятельствах развала разговор об осмысленной «промышленной» политике в принципе был невозможен. Кроме того, страна прочно, как наркоман, села на иглу иностранных кредитов, которые лягут долговым бременем на Россию. «В 1990–1991 годах потребительский рынок пытались сбалансировать за счет многомиллиардных иностранных кредитов, дававшихся западными правительствами под политические реформы Горбачева, — вспоминал Андрей Нечаев. — После августовского путча 1991 года, когда власть фактически развалилась, иссяк и кредитный источник, оставив стране внешний долг более 120 миллиардов долларов. А ведь именно на поставках зерна и продовольствия в счет кредитов в последние три года существования СССР базировалось практически все снабжение городского населения многими продуктами питания и другими потребительскими товарами. Сохранилась лишь гуманитарная помощь. Люди старшего поколения наверняка помнят посылки с гуманитарной помощью. Достаточно сказать, что даже армия частично снабжалась продовольствием за счет гуманитарной помощи, включая консервы из запасов бундесвера. Трагедия, внешне походившая на фарс».

Словом, работа группы Сабурова, человека весьма привлекательного и артистичного, который быстро передвигался по казенным коридорам правительственных дач, роняя пепел из трубки, превращалась в нечто абсолютно сюрреалистическое. Гайдар к нему хорошо относился, тем более что часть его команды — прошлой, настоящей и будущей — работала с Евгением Федоровичем: замами у министра экономики РСФСР были Владимир Лопухин, будущий министр топлива и энергетики в команде Гайдара, и Иван Матеров, оставшийся и в новые времена замминистра экономики. Сабуров настаивал на казавшейся многим логичной схеме реформ — сначала приватизация, потом либерализация цен. Та самая схема, более правильная, для которой время уже было упущено. Что и сам Сабуров, казалось бы, понимал, настаивая на стадиальности процесса реформ. Впоследствии, критикуя реформы Гайдара, он тем не менее признавал: «В 1989 году было еще вполне реально говорить о стадийности в процессе либерализации цен, который бы осуществлялся параллельно с процессом приватизации».

В 1989-м, не в 1991-м! Но ведь и приватизация, кроме малой, стояла на месте, чтобы запустить ее мотор, нужен был твердый и бескомпромиссный рыночник и администратор.

В начале ноября новое правительство России было сформировано. 15 ноября состоялось его первое заседание. Впоследствии, после дискуссий, на 2 января 1992-го была намечена либерализация цен. Та самая мера, на которую в предыдущие годы никто не решился. Как, впрочем, и на масштабную приватизацию, демонополизацию экономики, свободу торговли.

События, как в обществе, так и в политике и экономике, развивались обвально, руководство страны не успевало на них реагировать. В результате проблемы наслаивались одна на другую, а регулирование экономики осложнялось расползанием политической ткани Союза. Горбачев был вынужден учитывать позиции самых разных сторон, примирять их и все время вынужденным образом маневрировать.

От более радикальных шагов руководство страны удерживали опасения социального недовольства, политические расчеты, но и естественные идеологические ограничители мышления руководителей, сформировавшихся в советскую эпоху. Даже самые широко мыслящие из них и не могли думать иначе: для них свободные цены, приватизация, преобладание частной собственности, безработица были понятиями не то что абстрактными — недопустимыми.

А время уходило, нужно было решаться на радикальные шаги, иначе экономика прекратила бы свое физическое существование. Реализовывать эти шаги — понятные уже практически всем, но крайне болезненные — было суждено другой команде под политической крышей иного руководства.

* Признан властями РФ «иноагентом».