Фото: Светлана Виданова / «Новая газета»
Одним из важнейших сюжетов эпохи Михаила Горбачева была судьба «возвращенцев», то есть русских эмигрантов, в разные годы покинувших СССР. Это было в свое время выразительным знаком того, что историческая справедливость все-таки существует. Пусть не сразу, постепенно, но возвращались на родину и книги, и идеи, и сами люди. Но сама идея возвращения на родину из эмиграции — имеет в нашей стране огромную и трагическую историю. О том, как это было, — мы вспомнили на примере двух недавно вышедших книг.
Обложка книги «Парижские мальчики в сталинской Москве»
В документальном романе Сергея Белякова «Парижские мальчики в сталинской Москве» (АСТ, реш, 2022) есть два главных героя: сын Марины Цветаевой Георгий (Мур) Эфрон и сама, собственно говоря, «сталинская Москва».
В книге этот мир предвоенной (все-таки!) Москвы описан не просто подробно, а феерически подробно: все сорта мороженого, меню ресторанов и кафе, программы джазовых и классических концертов, мода, книжные лавки, цены на все практически продукты, съемного жилья и одежды, перипетии первых чемпионатов СССР по футболу, нравы девушек того времени, песни, танцы, джаз — даже для меня, родившегося в Москве в конце 1950-х и вроде бы хорошо знакомого с этим миром, эта информация была порой абсолютно новой, захватывающей дух и даже фантастической, насколько много всего удалось собрать автору в этом почти 700-страничном томе.
И собрать вроде бы по делу: для того, чтобы лучше понять загадочного, трагического, овеянного легендами (порой довольно темными), мальчика Георгия Эфрона (а его дневник, изданный еще в 1990-е годы, давно стал интеллектуальным бестселлером), — надо, действительно, хорошо понимать, где, в каком мире, в каких обстоятельствах пишет он свои юношеские откровения.
И тем не менее один вопрос все же у меня к книге остался.
Почему так мало про «возвращенцев»? Что это было за движение? В чем его корни?
У Белякова получается так: Сергей Эфрон, муж Марины Цветаевой, отец Мура, бывший белогвардеец, был завербован НКВД (это факт общеизвестный), участвовал в тайных операциях «зарубежного отдела»: похищения, покушения на «врагов советской власти» — именно этим определялось его стремительное бегство из Франции, именно это определило и дальнейшую судьбу его самого и его семьи. Определило само возвращение.
Все вроде бы так, но что-то осталось и за кадром.
Марина Цветаева и Сергей Эфрон с дочерью Ариадной и сыном Георгием. Фото из открытых источников
«Союз возвращения на родину» возник в Париже еще в 1925 году. До поры до времени он влачил не слишком заметное существование.
Тогда же возник термин «возвращенчество».
Он оказался связан с именами четырех талантливых русских публицистов, выступивших осенью 1925 года с призывом «засыпать ров» между эмиграцией и Россией. Они проповедовали идею возвращения домой — и долг русского интеллигента разделить со своим народом все испытания. То были А.В. Пешехонов, бывший редактор дореволюционного журнала «Русское богатство», известная публицистка Е.Д. Кускова, ее муж экономист С.Н. Прокопович и писатель М.А. Осоргин. Свои идеи они выдвинули в связи с истекшим официальным сроком трехлетнего изгнания из СССР в 1922 году известной группы писателей, ученых и общественных деятелей.
«Роман Гуль в книге «Я унес Россию» привел убедительные свидетельства того, что уже это выступление первых «возвращенцев» было искусно инициировано Дзержинским — через Екатерину Пешкову, возглавлявшую в эти годы Красный Крест, которой все доверяли и которая сама с простодушным доверием попалась на удочку. Ей и в голову не могло прийти, что все затеяно вовсе не ради возвращения высланных, а ради внесения смуты в умы и сердца эмигрантов и дробления русской эмиграции», — пишет авторитетнейший исследователь жизни и творчества Марины Цветаевой Ирма Кудрова.
«Внешне «Союз» был закамуфлирован под культурную организацию, — продолжает она. — В нем и на самом деле велась разнообразнейшая культурная работа. В Латинском квартале Парижа, на улице де Бюси, в нескольких комнатах второго этажа почти каждый вечер «возвращенцы» собирались то на очередной семинар, то на лекцию, то на занятия в хоровом кружке.
Воскресные собрания были посвящены современной советской культуре. В библиотеке «Союза» можно было подписаться — на льготных условиях! — чуть ли не на все советские издания. В читальном зале были представлены свежие номера советской журнальной периодики…
Устраивались выставки русских художников, живших во Франции. А также просмотры новых советских кинофильмов. Ленты Пудовкина, Довженко, братьев Васильевых, Герасимова, Эйзенштейна пользовались ошеломляющим успехом, их крутили по многу раз.
Поразительно:
при своих крайне скромных доходах «возвращенцы» умудрялись подписываться на советские займы и собирали деньги на строительство советских самолетов-гигантов.
Так, 1 июля 1935 года они перечислили в фонд постройки таких самолетов — на адрес редакции газеты «Правда» — три тысячи франков…
В одной из комнат «Союза» располагалась редакция журнала «Наш Союз».
Зная, что Сергей Эфрон, муж Марины Цветаевой, и его дочь Аля несколько лет редактировали «Наш Союз» — я решил поискать эту газету, главный орган «возвращенцев», в московских библиотеках. В «Историчке» нашел микрофильм с целой коллекцией эмигрантских газет. Прокрутил до нужных сканов ветхих страниц «Нашего Союза». Прочитал. И пришел в настоящий ужас. Муж Марины Цветаевой… Образованный, глубокий человек. Как говорится, «из хорошей семьи». Как же такое возможно? Это был самый кондовый, самый лубочный пропагандистский листок из всего, что мне доводилось читать в этом жанре, — даже «Голос Родины», издававшийся в СССР после войны и ненавидимый всеми идейными противниками советской власти, и то был как-то потоньше.
«8 марта международный женский день, революционный праздник тружениц. В самых различных точках земного шара: и там, где свистят фашистские бичи, где в поту и крови трудящихся куется золото богатым, где под покровом демократического парламентаризма женщины остаются рабынями капитала, — повсюду в этот день революционные труженицы соберутся под знаменем борьбы за социализм» (выпуск «Нашего Союза» от 10 марта 1929 года №20(162)).
Скан газеты «Наш союз»
Продолжаю цитировать Ирму Кудрову:
«Мне приходилось встречаться с бывшими «возвращенцами».
Они в один голос рассказывали, каким теплым домом стал для них «Союз» к середине тридцатых годов. …Тут царила такая дружелюбная, даже веселая атмосфера, что вечерами ноги сами вели эмигрантов на эту узенькую уютную улочку. Они получали здесь наслаждение уже от самого звука русской речи. В этом пространстве, облученном доброжелательством и тоской, советские газеты и журналы в мощном содружестве с талантливыми фильмами… делали свое дело… Кипучая плодотворная энергия — там, чувство хозяина жизни — там, в то время как здесь, на Западе, гниль и бесперспективность. И неизбывное ощущение «метека», чужака.
Правда, эмигрантская «Иллюстрированная Россия» публиковала фотографии вымерших от голода украинских деревень, статьи в других эмигрантских журналах приводили данные о заключенных, погибших на строительстве Беломорского канала. И из России шли сдержанно-кислые письма от ранее уехавших… Но чары любви и веры броней закрывали от сомнений русских, истосковавшихся на чужбине».
Ностальгия. Тоска. Но все это, конечно, слишком просто. Слишком очевидно.
Я случайно прокрутил микрофильм, сидя в просторном зале «Исторички», на одну единицу вперед. Эмигрантские газеты собраны по алфавиту — и сразу за газетой «советских организаций в Париже» идет газета «Наш путь», орган российского фашистского союза в Харбине.
Прямо в шапке каждого номера газеты — мощная свастика. Статьи полны дремучего антисемитизма… и любви к Гитлеру, к фашистской идее. Но зато — все авторы газеты искренне и люто ненавидят советскую власть.
Такие вот идейные «ножницы», такая развилка.
Именно в ней находились многие эмигранты тогда. В том числе и те, кто жил в Китае — в Харбине, Шанхае и так далее.
Отсюда, из Китая, шла еще одна волна «возвращенцев».
Обложка книги «Дороги и судьбы»
«А вообще, мамочка, все хорошо, у меня светлые надежды на будущее».
«Живем в Находке без особых удобств, но прилично… К морозу привыкла, почти не мерзну. Старикам и детям наша жизнь в бараках все же тяжела. То, что для меня интересное приключение, для тебя было бы нелегким путешествием. Морально чувствую себя прекрасно. Выпустила здесь стенгазету. Верю в социализм. Верю в себя», — так писала Наталия Иосифовна Ильина в 1947 году матери, оставшейся в Китае. Сама она, молодая женщина 33 лет, с группой «возвращенцев», которые получили (после долгих лет ожидания) советское гражданство, — направлялась в Россию, где первые годы жила в Казани.
Книга Ильиной «Дороги и судьбы» вновь переиздана в конце 2022 года.
Очень яркие, обладающие массой психологических деталей, невероятно живописные портреты людей русской эмиграции — матери, сестры, актрисы МХТ Натальи Корнаковой, Александра Вертинского. Практически классика русской литературы.
И тем не менее, читая сегодня эти страницы, невозможно избавиться от противоречивого ощущения: но ведь что-то не так! Пафос «возвращения на родину» в 1930–1950-е годы в прямом смысле погубил буквально десятки тысяч жизней. А он в этой книге — чуть ли не главный мотив. Не просто фон, а фундамент, на котором все строится.
«20 сентября 1937г. появились два документа, подписанных наркомом внутренних дел СССР Н. Ежовым: «Оперативный приказ №00593 «О мероприятиях в связи с террористической, диверсионной и шпионской деятельностью японской агентуры из харбинцев» и «Закрытое письмо №60268 «О террористической, диверсионной и шпионской деятельности японской агентуры из харбинцев».
Согласно документам НКВД, в СССР насчитывалось до 25000 так называемых «харбинцев». К ним относились бывшие служащие Китайско-Восточной железной дороги и реэмигранты из Маньчжоу-Го, которые в тот момент работали на железнодорожном транспорте и в промышленности СССР. Среди харбинцев, подвергшихся репрессиям, было немало и тех, кто на момент репатриации не имел прямого отношения к КВЖД.
Харбинцы. Фото из соцсетей
Как считает исследователь Н. Аблажей, в ходе «харбинской» операции репрессиям подверглось 42 507 человек, в том числе к высшей мере наказания приговорено 28 348 человек, — эти данные содержатся и на ресурсах закрытого ныне «Мемориала»*, и на сайте «Русского генеалогического древа», где люди ищут своих родственников.
Естественно, на этом фоне относительно благополучная судьба Наталии Ильиной, которая была среди «возвращенцев» 1947 года, всегда вызывала обоснованные подозрения.
В книге Михаила Ардова «Вокруг Ордынки» есть такие строки:
«Я уже упоминал, что свою приятельницу Наталию Ильину Ахматова считала осведомительницей. Свое мнение Анна Андреевна объясняла весьма убедительно и просто:
— Все те люди, которые вместе с нею вернулись из Китая, отправились или в тюрьму, или в ссылку. А она поступила в Литературный институт на Тверском бульваре.»
Ум и интуиция редко подводили Анну Андреевну. Теперь, спустя полвека с той поры, как Ильина стала приходить на Ордынку, у меня появилось косвенное подтверждение ахматовской правоты. Сорок с лишним лет назад, 12 октября 1957 года, парижская газета «Русская мысль» напечатала «Открытое письмо Наталии Ильиной, автору романа «Возвращение». Журнал «Знамя», Москва». Начинается эта публикация так:
«Милая Наташа!
Могу Вас поздравить, Ваш роман «Возвращение» читается в Рио-де-Жанейро русскими, прибывшими с Дальнего Востока, нарасхват.
К сожалению, должна отметить, что читают его главным образом как документ из секретного отдела НКВД. Не там ли Вы и писали его, Наташа, и не был ли он Вашей платой за право проживания в Москве и прочие блага?»
Наталья Ильина. Фото из открытых источников
Мне кажется, Наталия Иосифовна Ильина таких слов не заслужила — достаточно прочитать ее книгу, чтобы это понять.
Если попытаться понять феномен «возвращенцев» в целом — получится довольно сложная картина. Это и Алексей Толстой, «советский граф», прекрасный писатель, создатель «сталинской» литературы — и не «предвоенной», а именно сталинской, к сожалению. Какие бы талантливые вещи он ни писал, все это удачно ложилось в общую идейную канву того времени. Кстати, сыну Цветаевой Муру — Толстой пытался помочь как мог.
Горький — тоже хрестоматийная история «возвращенца», вернулся в СССР с помпой, создал Союз писателей, развернул кипучую деятельность, попал в «золотую клетку», умер при таинственных обстоятельствах.
Большинство работников Китайско-Восточной железной дороги, вернувшихся на родину из Китая в 1930-е годы, были репрессированы, больше половины расстреляны. Дмитрий Святополк-Мирский, офицер царской армии, один из самых ярких критиков и историков русской литературы. Тоже идейный «возвращенец», один из авторов философии русского «евразийства». Расстрелян в 1937 году.
Но все это — годы тридцатые.
А вот в 1940-е, после войны, были и другие судьбы, куда более обнадеживающие. Например, Александр Вертинский. Гастролировал по всей стране, собирал огромные залы, получил от советской власти квартиру на улице Горького. Покупал продукты в «Елисеевском». Правда, далеко не все песни разрешалось ему петь в концертах. Ну что ж… В 1960-е, уже после его смерти, они разошлись по стране миллионными тиражами на пластинках фирмы «Мелодия».
О Вертинском знают многие, но не все знают, что среди «возвращенцев» из Китая были, например, и братья Олег и Игорь Лундстремы, создатели едва ли не лучшего в СССР джазового оркестра. Первые годы жили в Казани, играли танцевальную музыку в кафе и в небольших залах.
Но, как говорится, и у них все постепенно наладилось.
Больше того, в главе «Моя неведомая земля» Ильина рассказывает поразительные факты: была официальная установка от партийных органов — помогать «возвращенцам», устраивать их на работу, даже опекать. И опекали, и устраивали.
Но ни слова не пишет Ильина о том, как к ним, «возвращенцам», относились «компетентные органы», и тут ее можно заподозрить в «ловкости рук», в утаивании главного, но…
Для меня главным аргументом в этом споре является то, что по поводу Ильиной вы не найдете ни одного упоминания о ее доносах, о том, что она якобы лично на кого-то стучала и кого-то погубила.
Только предположения (очень понятные на том фоне, о котором я выше писал).
Для меня книга Наталии Ильиной — человеческий документ, важный именно сегодня потому, что в нем подробно, глубоко описывается механизм возникновения самой идеи — идеи возвращения на родину из эмиграции, описывается «сила судьбы», которая за этим эпическим возвращением стояла.
О том, что сама она знала об СССР, Ильина пишет так: «Мы, конечно, слышали. Но, конечно, не верили. Впрочем, живя в Харбине, я вряд ли что-нибудь слышала. Газет не читала. Политикой не интересовалась. Это, видимо, уже в Шанхае (то есть после 1936 года. — Б.М.) я от кого-то разговорилась с двумя пожилыми людьми — мужем и женой. Они были чудом уцелевшие «кавэжедеки».
«Неужели никто из вернувшихся не избежал ареста?» — спрашивала я. В ответ пожимали плечами: «Откуда нам знать? Но впечатление такое, что процентов девяносто-девяносто пять были репрессированы».
Услыхала, что из вернувшихся «кавэжедеков» никто не уцелел, всех арестовали! Уже гораздо позже, уже будучи в СССР, я узнала — так оно и было! В 1962 году на пароходе Москва–Астрахань я случайно
Это писала Ильина в восьмидесятые годы — вспоминая шестидесятые. До новой волны «возвращенцев» оставалось несколько лет. Первым вернулся Юрий Любимов, главный режиссер Театра на Таганке. Май 1988-го. Есть потрясающая фотография Юрия Феклистова: Любимов, красивый, еще совсем не старый, но седой человек, сидит на корточках возле бродячей собаки, растянувшейся на земле Ваганьковского кладбища. Он пришел сюда на могилу к Высоцкому.
Юрий Любимов на Ваганьково. 9 мая 1988 год. Фото: Юрий Феклистов
В 1987 году газета «Московские новости» перепечатала так называемое «письмо 10-ти», опубликованное в «Нью-Йорк таймс», в ряде европейских газет.
«Что представляет собой новая политика Михаила Горбачева — тот самый исторический поворот, о котором мы мечтали, знаменующий собой конец угнетения и нищеты в Советском Союзе? Или мы стали свидетелями лишь короткой «оттепели», тактического отхода перед новым наступлением, как выразился Ленин в 1921 году?
Да, сегодня из лагерей и ссылки возвращен ряд ведущих правозащитников. Этот жест можно только приветствовать, однако нельзя не отметить, что подобное «избирательное милосердие» на то и рассчитано, чтобы произвести максимум впечатления на общественность при минимуме настоящих уступок.
Если отношение к таким людям в СССР действительно меняется, почему бы просто не объявить амнистию всем узникам совести, вместо того, чтобы принимать решения по некоторым особо нашумевшим делам одно за другим, в течение года?» — писали тогда Василий Аксенов, Владимир Буковский, Эдуард Кузнецов, Юрий Любимов, Владимир Максимов, Эрнст Неизвестный, Юрий Орлов, Леонид Плющ, Александр Зиновьев и его жена Ольга.
Не все из тех, кто подписал это письмо, вернулись в 80-е и 90-е. Но большинство все-таки вернулись. Пусть не сразу, «наездами», пусть с оговорками и условиями, но процесс пошел. Любимов, Аксенов, Буковский, Зиновьев, Войнович — стали в Москве и в СССР в целом частыми гостями, а потом кое-кто переехал и навсегда. Им возвращали гражданство, возможность публиковаться и выступать по телевидению, собирать полные залы, получать премии и награды, наконец, даже отнятые квартиры им тоже вернули.
Буквально в день августовского путча (19 августа 1991 года) в Москве состоялся «конгресс соотечественников». Сюда приехали самые разные люди — и потомки первой, «белогвардейской», как принято было считать в СССР, эмиграции. И люди из последующих «волн» (всего 700 человек из 22 стран). Конгресс должен был знаменовать начало огромного процесса «нового возвращения»: выставка во Дворце молодежи, международная конференция, юридические, политические, экономические аспекты проблемы — все тут было намечено обсудить с участием членов российского правительства, а само открытие конгресса показать торжественно — по телевидению.
Москва. 18 августа 1991 г. Участники конгресса — потомки Л.Н. Толстого (слева направо): правнук Петр Петрович , правнук Даниил Никитович , внук Никита Львович (все из Швеции), правнук Илья Иванович (Франция). Фото: Алексей Жигайлов / Фотохроника ТАСС
…И тут на улицы Москвы вышли танки.
Для многих участников «конгресса соотечественников» (например, для потомков бывшего председателя Государственной думы Родзянко) это стало громом с ясного неба.
Тем не менее люди все-таки начали возвращаться. Приезжать. Обживаться, пускать корни на «исторической родине». Тому есть масса примеров.
Какую-то важную точку в этом процессе поставило невероятное возвращение Солженицына — через всю Россию, в обычном железнодорожном вагоне, в котором он ехал с востока на запад. Здесь, в России, его ожидала триумфальная встреча, регулярная программа на телевидении, попытка вручить ему государственную награду (им отвергнутая), создание Фонда русского зарубежья, полное собрание сочинений, встречи по всей России со своими читателями.
Какими глазами мы смотрим сегодня на те события? Вспоминать их горько. Надежды не сбылись. История повернулась вспять.
Но неизбежность возвращения — это, видимо, какая-то историческая данность. И к ней именно так и стоит относиться.
Буквально за несколько дней перед принятием закона об электронных повестках один известный оппозиционный блогер написал: «Я знаю, многие из вас хотят сегодня вернуться — мол, ничего не происходит, все затихло. Но это совсем не так».
И верно, в апреле-мае этого года началась довольно заметная тенденция к возвращению. Люди устали, отчаялись, изверились, им захотелось обратно — в Москву, Питер. Домой, домой.
Возвращение Александра Солженицына в Россию из эмиграции. Фото: Владимир Саяпин / ТАСС
В книге «Дороги и судьбы» есть страницы, в которых сквозит самая убедительная правда о мотивах «возвращенцев» — Ильина описывает унизительную нищету (отсутствие лишней пары туфель, нормальной одежды, новой юбки для молодой девушки), бесконечная, вечная долговая яма, в которой находится семья, полная зависимость от чужого, чуждого мира.
Но особенно убедительными показались некоторые фразы из писем Ильиной, адресованные матери тогда, в начальный период возвращения на родину, в 1947-м: «Ведь я еду в страну, где от энергии, труда и активности человека зависит все!» И еще на ту же тему: «Не будет больше комплекса неполноценности, который нас мучил в Шанхае, где мы были «граждане без национальности».
Почему сейчас я пишу об этом так подробно?
Да, в общем, все очень просто — потому что мы постепенно вползаем в ту же ситуацию. Есть новая волна эмиграции и есть дети, «второе поколение», которые постепенно растут, ощущая себя снова «гражданами без национальности». Что с ними будет?
Сегодня мы все надеемся на «поворот колеса» истории, на то, что возвращение возможно — но уже в другую страну, в другую историческую эпоху. Ну а если нет?
Снова — трагедия разделенных на годы семей. Снова — проблема «второго поколения», идентичности «граждан без национальности», которая затем встанет очень остро: проблема языка, проблема очень неполного и очень субъективного знания о той стране, которую оставили их родители. Рискованные и нервные переходы через границу. Свара между уехавшими разных политических «направлений». У большинства — неустроенный, тяжелый быт. Проблема денег. Проблема адаптации к новым условиям.
Многие уехавшие из России живут с ощущением, что «вот-вот», надо потерпеть, и все изменится…
И здесь хочется воскликнуть: нужно что-то делать! Не повторять ошибок истории. (Хотя не повторять их практически невозможно.)
Учить детей русскому языку и культуре, не поддаваться на провокации и искушения, создавать общественное движение, которое убедит правительства стран, где живут покинувшие Россию, предоставлять им пакет минимальных прав, твердый юридический статус. Создавать горизонтальную сеть взаимопомощи. Не питать иллюзии.
Но самое главное — избежать той дихотомии ненависти, полюсов жгучей ненависти, которые возникают в эмиграции по любому поводу. Учиться вести диалог со всеми максимально уважительно.
Закончу еще одной яркой цитатой из Наталии Ильиной:
«Летом 1947 года в Шанхае по дешевке распродавалось американское военное обмундирование — полушубки, грубые рыжие полуботинки, брюки защитного цвета, а также армейские зеленые одеяла и полотенца. На многих из нас были удобные в пути, теплые легкие полушубки, внутри мех, сверху брезент, а на спине намалеваны черные несмываемые буквы U.S.N… Женщины в брюках, невиданная обувь, эти буквы на спинах — было от чего прийти в изумление. Старушка, у которой я однажды покупала молоко, прошамкала: «Милые ж вы мои! Вы кто ж будете? Не французы?» «Какие французы? Русские мы, бабушка, русские!» — твердила я, с наслаждением повторяя слово «русские» и едва удерживаясь, чтобы не обнять старушку. «Откуда путь держите?» — «Из Китая».— «Ишь ты. А хлеб белый там есть?» — «Есть, бабушка».— «Чего ж уехали?» — «Но… Но мы в России хотим жить!» — я тут несколько сникла, меркантильность собеседницы огорчила меня — разве хлебом единым? «Так, так», — неопределенно пробормотала отсталая старушка».
«Так, так…» — повторяю я вслед за этой старушкой.
