О Щусеве существует некоторое количество анекдотов, легенд, «побасенок», и я бы совершенно не удивился, если б, роясь в библиотечных фондах, наткнулся на такую книженцию.

Одну историю знает любой «старый москвич», да и не только старый — любой пытливый ум, которого интересует вопрос, откуда взялся этот архитектурный облик, это до чертиков знакомое лицо города, знает, конечно, историю о том, как Сталину положили на стол два альтернативных варианта фасада гостиницы «Москва» — и он, не задумываясь, подмахнул оба, в результате фасад получился асимметричным и странным, что, впрочем, абсолютно соответствует Щусевской эстетике — он любил асимметрию.

Момент этот не такой веселый, как может показаться, и имел в судьбе Щусева довольно драматические последствия. Впрочем, все кончилось, как всегда, для него хорошо…

Еще пару анекдотов о Щусеве услышал от куратора выставки «Рисовал архитектор Щусев» Юрия Аввакумова в Музее декоративно-прикладного искусства (повезло попасть на его кураторскую экскурсию).

— Недавно опять в интернете прочитал байку о том, что за свои «храмовые» проекты Щусев получал гонорар огромными мешками с «церковной мелочью», — сказал он. — Все это сущая ерунда. Никакой церковной мелочи не было, основную часть денег Щусев получал от крупных заказчиков, самым крупным из которых была царская семья.

Ну и вторая байка, тоже про деньги.

Был 1947 год, денежная реформа, обмен денег. Как и любая денежная реформа, проходила она конфискационным способом — там были какие-то считаные дни для обмена, и верхний предел не более трех тысяч рублей… Остальные по курсу один к десяти.

К Щусеву домой примчались молодые сотрудники, и его жена сказала им: Алексей Викторович, как вы знаете, хранит деньги в книгах, есть у него такая привычка, но в каких книгах именно, он не помнит. Ищите!

И она показала рукой на необъятную библиотеку.

К вечеру, вспоминают «молодые сотрудники», мы ходили примерно по щиколотку в денежных купюрах.

Да, Щусев был богат, Щусев был знаменит — когда он умер, вся улица (которая называлась, как и сейчас, Гранатным переулком, но уже в то раннее утро на домах висели другие таблички «улица Щусева») была забита людьми с венками, автобусами и лимузинами, пожизненная пенсия вдове, имена, присвоенные музею архитектуры и другим улицам и учреждениям СССР, звания лауреата Сталинской премии, академика архитектуры, негласное, пожалуй, но не менее ощутимое звание «архитектора номер один», создателя знаменитого «сталинского классицизма», обладателя государственных наград, человека, не только «обласканного» властью, но и «истинно великого», все это осталось навсегда неизменным, никто из архитекторов ни тогда, ни теперь не позволит себе бросить в него камень, и все же, все же, все же…

Все же вопросы остаются.

В Москве осенью открыли две выставки, посвященные 150-летию Щусева: в Музее архитектуры (она так и называется — «Щусев. 150») и в Музее декоративно-прикладного искусства — «Рисовал архитектор Щусев».

Так вот. На выставке в музее архитектуры на Воздвиженке целый зал был посвящен только наградам и званиям Щусева. Алексей Викторович — лауреат аж четырех (!) Сталинских премий по архитектуре, великий академик, орденоносец и прочая, прочая — однако вот удивительный факт: почти все самые престижные архитектурные конкурсы он проиграл — Центральный телеграф, Библиотека имени Ленина, Дворец Советов (правда, так и не построенный по выигравшему проекту Бориса Иофана), даже первую часть улицы Горького от Охотного Ряда до Страстной площади.

Ученики и коллеги Щусева — Посохин, Чечулин и другие — стали авторами самых знаковых проектов новой «сталинской» Москвы. Сам же он был удостоен Сталинской премии за театр оперы и балета имени Навои в Ташкенте, институт марксизма-ленинизма в Тбилиси, станцию метро «Комсомольская» и проекты послевоенного восстановления.

Есть и третья выставка в некоей закрытой галерее МАРХИ (института архитектуры), где, как говорится в анонсе, демонстрируется «дело Щусева».

Тут мы возвращаемся к истории о гостинице «Москва». Известно, что первоначально проект был поручен молодым, дерзким, талантливым представителям конструктивизма, но проект не был принят, а поступил на «доработку» к Щусеву. Он его переделал, поставил свое имя и передал в вышестоящие инстанции.

Два дерзких и молодых представителя «новой школы» архитектуры такого не стерпели, сели и настрочили статью в газету «Правда», где обвинили Щусева не просто в плагиате, но и во многих других грехах.

«Правда» донос с удовольствием напечатала, и для Щусева начались непростые дни, месяцы и годы.

Нет, он не стал фигурантом уголовного дела, он не сидел в кабинете у следователя под слепящей настольной лампой, его не мучали физически, но…Но «дело Щусева» все-таки было, о чем свидетельствует недоступный экспонат в галерее МАРХИ — власти предержащие с удовольствием подшивали в эту папочку все другие «письма» и «сигналы» о Щусеве, готовя для него большую и мрачную яму.

Он перестал быть председателем Союза архитекторов, был отстранен от руководства своими мастерскими, которые рисовали генеральные планы развития «новой Москвы», лишился он и части своих баснословных заказов.

Но Щусев выкрутился.

Ему помог Берия, ему помог ореол его славы — человека, в архитектуре незаменимого, ему помог Мавзолей Ленина, в конце концов.

Ну как сажать человека, который спроектировал Мавзолей?

Говорят, что во всей этой борьбе вокруг Щусева исследователи находят след академика Алабяна (который также спроектировал множество московских зданий и пытался отобрать у Щусева славу главного проектировщика столичных пространств).

Не мое дело — обсуждать эту версию здесь, но, конечно, помимо Щусева было немало значительных, влиятельных персон в сталинской архитектуре, и далеко не все были довольны тем, что Алексей Викторович вознесся так высоко. Одним словом,

Даже счастливчику Щусеву.

Возможно, сама власть не очень-то и хотела, чтобы все главные заказы доставались одному человеку, хотела сама определять, что хорошо и что плохо, без оглядки на высокие авторитеты, хотела сама ставить оценки и расставлять приоритеты.

Комментируя то самое антищусевское выступление в «Правде», куратор выставки «Рисовал архитектор Щусев» Юрий Аввакумов сказал: «Время было жестокое, и методы были жестокие».

Однако вряд ли это определение поможет нам разгадать в полной мере «загадку Щусева», если она была.

А она была!

Львиную долю экспонатов обеих выставок составляют проекты, планы. В том числе лично нарисованные и подписанные самим Щусевым (на выставке в Музее архитектуры). А что такое проект? Это линии — и воздух.

Архитектор рисует здание в воздухе. По сути дела, он автор воздуха, автор воздушных зданий.

В Музее декоративно-прикладного искусства эта тема решена необыкновенно изящно — Юрий Аввакумов создал бумажные макеты всех церквей Щусева, но… не снаружи, а изнутри. Эти бумажные макеты показывают нам не стены, купола, колокольни, окна и церковные приделы, а именно — воздух, находящийся внутри построек Щусева. Мы видим толщину стен и объемы, находящиеся под сводами, мы смотрим на то, чего в жизни просто нет.

И это — довольно удивительное ощущение.

Продолжая эту метафору, можно сказать, что

Именно с этой материей он работал, именно этот материал использовал, именно это сопротивление преодолевал.

Почему именно Щусев — автор Мавзолея? Потому ли, что до революции он строил в основном именно церкви и был известен этим? (Самый яркий пример — Марфо-Мариинская обитель на Большой Ордынке в Москве, но были и другие церкви в том же модернистском, «неорусском» стиле — церкви совсем не канонические, апеллирующие к очень древним образцам церковной архитектуры, недаром один из первых таких проектов Щусева — восстановление из развалин двенадцатого века церкви в Овруче.)

Есть другая версия, попроще: первый, деревянный мавзолей (всего их было три) нужно было построить очень быстро, на лютом морозе, больше всего подходили уже готовые проекты деревянных павильонов на Всероссийской выставке народного хозяйства в будущем парке Горького 1923 года, и был срочно выбран самый простой, самый строгий и самый подходящий (без «завитушек») — щусевский проект павильона «Сукно».

И все же, все же — в то жестокое время, время классовой борьбы и ненависти к классовому врагу, строителем Мавзолея становится архитектор, который строил именно церкви и именно на деньги царской семьи.

Я думаю, что Щусев тогда впервые уловил тот самый «воздух времени»: новой власти был нужен культ, но культ торжественный и строгий. Хоронили не политика, а бога, небесного царя. Посланника и мессию.

Вот почему выиграл проект Щусева, а не, например, Шехтеля.

Отметим, что проект Шехтеля отсылал посетителя к образам египетской пирамиды, более строгий же и «геометричный» проект Щусева — к гробнице Тамерлана и к другим образцам азиатского зодчества.

Надо сказать, что эту самую «гробницу Тамерлана» Щусев еще студентом во время командировки тщательно обмерил и задокументировал как дипломный проект. Пригодилось.

Он умел не разбрасываться, копить, собирать, это было его сильное качество.

Если уж говорить о Мавзолее (который, конечно же, навсегда составил и «визитную карточку», и «охранную грамоту» Алексею Викторовичу), то с сегодняшней точки зрения гораздо больший и даже в чем-то жгучий интерес представляют другие проекты, из второго, открытого «непрофессионального» конкурса. Так, например, один из его участников приложил к проекту маленький макет Эйфелевой башни, чтобы был понятен масштаб задумки — то есть мавзолей должен был представлять собой башню высотой с Эйфелеву, наконечником которой служила бы железная голова Ильича, которая бы крутилась во все стороны света — и ночью сверкала бы глазами-прожекторами.

Впрочем, гигантоманией, устремленностью, так сказать, ввысь было не удивить тогдашних членов архитектурных комиссий. Башни и монументы высотой в сорок, восемьдесят, сто сорок метров должны были образовать некое новое фантастическое пространство столицы СССР, и все в общем-то уже ждали, когда это наконец произойдет.

Проект Дворца Советов Бориса Иофана — яркий тому пример. Это должна была быть самая высокая архитектурная точка во всей Европе.

На вершине шпиля — огромный Ленин, по бокам — гигантские площади с парками и проспектами (долой Остоженку, Пречистенку, старые московские бульвары с их мерзкими особняками знати), ну и так далее. Иофан уже утвердил проект, спланировал и рассчитал, снес храм Христа Спасителя, дал подряды на металлоконструкции и поселил в неприметном конструктивистском здании на Остоженке свою архитектурно-планировочную мастерскую Дворца Советов — но помешала война.

…Интересно, кстати, сравнить их судьбы — Щусева и Шехтеля. В то время как Щусев еще в ранние годы советской власти делал проект за проектом, Шехтель в новой эпохе не прижился. Может быть, просто не успел стать востребованным. А может быть, и не мог им стать.

Да и то сказать — какие могли быть у него «заказы»?

Вся его архитектура осталась памятником прошлого, артефактом ушедшей эпохи, вся она лежит корнями именно в частной собственности и в частной жизни частного человека.

Он проектировал здания не для туманного «коммунистического» или «всемирно-исторического» (или нового имперского) будущего — а конкретно для сегодняшнего дня.

Если Щусев в течение своей жизни чего только не проектировал — станции метро и церкви, мосты и вокзалы, надгробья и чертежи «маскировочной архитектуры», которая должна была закрыть и защитить столицу от бомбежек, планировку сталинской Москвы с ее широкими проспектами и «зелеными зонами», гостиницы и проекты восстановления разрушенных войной городов, — то Шехтель всю жизнь рисовал и строил примерно одно и то же: «красивые дома».

В них должны были жить и работать его заказчики — богатые и состоятельные люди. Да, увы, Шехтель практически не строил дома для трудящихся масс, это был «не его профиль», но тем не менее все воздушные, нежные и изящные фасады (будь то частные особняки, доходные дома, типографии и конторы), которые он оставил после себя, отсылают нас именно к будущему. Но к другому. К тому будущему, в котором Москва предстает европейским богатым, цивилизованным и красивым городом, где все «сделано по уму». Где все для человека.

Тут можно приводить разные примеры этой врожденной, как будто инстинктивной «европейскости» Шехтеля: это и кинотеатр «Художественный» (электротеатр Ханжонкова), и здание и отделка фасада Художественного театра, и «скоропечатня» Левенсона, и, конечно, многочисленные особняки и усадьбы: особняк Морозовых на Воздвиженке, особняк Смирнова на Тверском бульваре, особняк Рябушинских (ныне музей Максима Горького) на Малой Никитской, и многое другое.

Шехтель был старше Щусева, и он смертельно заболел — в 1926 году скончался от рака желудка, рассылая по инстанциям буквально мольбы о помощи, чтобы большевистское правительство не оставило попечением его семью и купило хоть какую-то толику его частной коллекции живописи и художественных изделий. А сложись иначе, возможно, он бы не умер в безвестности, а проектировал, например, Днепрогэс? (А Федор Осипович действительно в конце жизни брался за этот подряд и даже спроектировал несколько зданий гиганта первой пятилетки.)

…Так вот, продолжая сравнение, — если говорить формально и плоско, Щусев и Шехтель шли рядом, бок о бок. Просто одному при советской власти «повезло», а другому «не повезло». Один «пробился», «развернулся», а другой нет.

Оба до революции строили храмы, увлекались именно церковной архитектурой (у Щусева была Марфо-Мариинская обитель, храм Сергия Радонежского на Куликовом поле, православная церковь в итальянском Бари, у Шехтеля — Никольская часовня и церковь Спаса Нерукотворного в Иваново). Оба строили вокзалы и станции (Щусев — Казанский, Шехтель — Ярославский, Щусев — вестибюль метро «Комсомольская», Шехтель — «царскую станцию» в Одинцово). Оба имели прекрасных заказчиков. Были знамениты. Иногда их пути просто-напросто пересекались в одной точке — например, Шехтель строил городскую усадьбу миллионера-сахарозаводчика Харитоненко в Москве (теперь там резиденция английского посла), а Щусев — изящную «частную» церковь в его харьковском имении в Натальевке.

Были, конечно, и отличия — если Щусев еще совсем юношей получил деньги на образование от богатых меценатов, учился в Петербурге в Академии художеств, ездил за границу как стипендиат, как лучший ученик, то Шехтель вообще не имел диплома архитектора и долгое время не мог подписывать свои проекты.

Если Щусев — из Молдавии и приехал в Петербург завоевывать столицу своим талантом, то Шехтель неотделим от Москвы, это московский, и только московский архитектор.

Но было еще что-то, какая-то незримая черта, отделявшая их друг от друга…

На щусевской выставке в Музее архитектуры среди многочисленных и важных текстов есть одна строчка, которая показалась мне самой важной — в ней говорится о том, что в новой советской эпохе перед Щусевым «открылись новые возможности» в связи с полной отменой частной собственности. Другими словами — теперь можно было строить что угодно и где угодно, новая власть стала единственным заказчиком, и ей принадлежало абсолютно все вокруг. Не только Щусев, но и другие архитекторы начали проектировать дома и сооружения, которые раньше были просто невозможны, — какие-то невероятные по размаху государственные дворцы, с невероятными по высоте башнями, дома-циклопы, дома-миры, дома-корабли.

И казалось, что сам космос, сама вселенная приблизилась к ним — и теперь человек стал богом, и ему нужна соответствующая его внутренней мощи и амбициям коммунистического строительства архитектура — архитектура будущего. Щусев проектировал символы нового времени, пересоздавая и ломая окружающее пространство, строил советские миры, угадывая и предвосхищая воздух новой эпохи.

В его мастерских рисовали и проектировали совершенно новую советскую Москву — с ее улицей Горького, с новыми площадями и вертикалями.

Москву, отчасти пугавшую тогдашних москвичей, но и заставлявшую их восхищаться, трепетать, подчиняться, признавать силу новой власти.

Шехтель строил, причем в больших, очень больших количествах — то, что было нужно старому городу, старому миру, прежней России.

У Шехтеля, в сущности, было два основных стиля в течение его творческой жизни — неоготика и модерн. Оба стиля служили единой задаче — собрать город вокруг одной эстетической точки, придать всем этим бессистемным московским улицам и переулкам, хаотичной застройке новую жизнь. Смотреть на волшебные фасады Шехтеля можно бесконечно.

…Со Щусевым совсем другая история.

Его здания — это в какой-то мере наша биография, прожитая нами жизнь. Это привычные интерьеры советской действительности, глобальной «советской квартиры», которые родились вместе с ней и в ней живут, а порой и умирают, как старый шкаф или диван, отправленный на помойку, — в новой отремонтированной квартире они больше не нужны.

Так, например, случилось со зданием той самой гостиницы «Москва» — мэр Лужков приказал разобрать скандальный щусевский шедевр, чтобы построить нечто «отдаленно похожее».

Так случалось порой и с другими эпическими щусевскими постройками — например, в бывшем Институте марксизма-ленинизма в Тбилиси теперь находится грузинский «музей оккупации».

…Правда, в Театре имени Навои по-прежнему поют и танцуют.

Щусев оставил немало примечательных зданий в Москве — например, военно-политическую академию на Большой Садовой (по иронии судьбы буквально рядом с отобранным у Шехтеля его домом-мастерской), дом Наркомзема на Садовой-Спасской. Но вот что интересно — эти два дома типичные «образцы московского конструктивизма». Тогдашний советский «воздух времени». Строгие и прямоугольные, поражающие геометрией и аскетизмом.

Другие проекты — дом архитекторов на Ростовской набережной, перестроенный Театр Мейерхольда (ныне филармония), метро «Комсомольская»-кольцевая, Большой Каменный мост, наконец, начатый до революции и достроенный в 1940 году «неорусский» Казанский вокзал не назовешь главными вершинами стиля — того ли, другого, третьего, четвертого, но что бы это ни было, они оказались навсегда въевшимися, вживленными в Москву, как ее клетки, стали частью ее старого и изношенного, но вечного организма. И в каждом — тот самый щусевский воздух. Все и ничто. Мы уже не смотрим на эти щусевские творения. Мы просто в них живем.

…И, наконец, проект перестроенного здания КГБ.

С этим последним связана своя история — на выставке в Музее архитектуры представлены два проекта Щусева, первый — сороковых годов, не одобренный Берией (высоким покровителем Щусева, который, возможно, и спас его в 1937 году от расправы), и последний, реализованный через много лет после его смерти.

Так вот, тот «неодобренный» проект КГБ очень любопытен. На нем, например, есть немаленькие часы. Часы, соответственно, на башне. Башня, соответственно, возвышается над совершенно асимметричной постройкой. Все довольно яркое, «живое».

А вот последний, реализованный проект — холодный, непроницаемый, бездушный и «классический», то есть именно то, что и было нужно. Он был реализован через много лет после смерти Щусева.

Я абсолютно не сомневаюсь, что, доживи Щусев, скажем, до 1956 года, до хрущевской борьбы с излишествами, до новых материалов и пропорций — он и тут бы не пропал, а стал автором какого-нибудь здания из стекла и бетона, образчика «советского модерна», гигантского и слегка абсурдного (а ведь именно этот стиль архитектурные критики сегодня так любят). И возможно, именно он построил бы гостиницу «Россия» или кинотеатр «Россия».

Строить здания из «воздуха времени» ему было не привыкать.

Творчество Щусева — это какая-то неимоверная дистанция между началом и концом, удивительный путь от Марфо-Мариинской обители к проекту здания КГБ (через вокзалы, мосты, институты и оперные театры).

Щусев — это в каком-то смысле советское «всё» и в то же время советское «ничто», пустота. Тот самый воздух времени. Времени, которое вместило бесчисленное множество проектов, пламенные мечты, большие иллюзии, кровь и грязь террора, адские муки войны.

Буквально всё.

Самая, возможно, благородная часть наследия Щусева — это проекты послевоенного восстановления разрушенных городов и кварталов: киевского Крещатика, Сталинграда, Новгорода, Кишинева, Туапсе и других городов. В частности, именно щусевская мастерская проделала огромный труд по обмерам и планам реконструкции Ново-Иерусалимского монастыря.

…Кстати говоря, эти самые «обмеры» были важной частью работы «щусевских мастерских».

Он знал, что уничтожение церквей неизбежно, по крайней мере, это не всегда можно остановить, — но «старое наследие» советские архитекторы сохранять были обязаны, в том числе и для того, чтобы строить новые, советские здания, «храмы жизни и культуры».

Так, например, люди из советской «архитектурной мастерской» сделали обмеры и зафиксировали на фотопленку и графические планы — здания монастыря в Калязине, полностью затопленные при строительстве канала Москва–Волга. Вообще, я думаю, что основная часть его наследия — это как раз эскизы, проекты.

Воздух предвоенной Москвы, Москвы сталинских домов, Москвы проспектов и прямых новых улиц, рожденный в мастерских Щусева.

Нет, он не проектировал «высотки», и это не он (а, скажем, академик Жолтовский) сочинял наиболее яркие проекты домов той эпохи, все эти величественные фасады, украшенные башенками и каменными цветами, но кажется, что все это сделал именно Щусев. Его жизнь, его путь как бы «обнимают» весь этот неоклассический стиль. Стиль старой советской квартиры, из которой теперь бодро делают музей. Музей «красивого и благородного» СССР.

В этом воздухе Щусева есть и своя заразная бацилла. И о ней тоже необходимо сказать.

Куратор щусевской экспозиции в Музее декоративно-прикладного искусства Юрий Аввакумов сказал, что, приступая к созданию юбилейной выставки, он воспринимал Щусева «упаковщиком» высокого уровня, то есть архитектором, способным красиво упаковать любой заказ, любое пожелание власти. Но «это оказалось не так», и действительно Щусев интегрировал в свои проекты огромное количество мыслей, идей, «местного материала». При строительстве Оперного театра имени Навои он собрал в него творчество узбекских мастеров, все национальные техники, орнаменты, узоры, какие было возможно; при строительстве Марфо-Мариинской обители — русские орнаменты на тканях, которые собирал годами, и так каждый раз…

Все так, и все же «упаковка» у Щусева была, вернее, она постепенно возникла как раз в тот момент, когда он начал проектировать новые кварталы и города по всему Союзу, стал строить сам «неоклассический стиль» в его уже промышленном повсеместном изводе.

Это был имперский стиль. Не случайно один из разделов выставки в Музее архитектуры так и называется — «От авангарда к советской империи».

Да, это была именно империя, и именно имперскую идею закладывал Щусев во все свои «ложно-классические портики» и «колонны». Идея невероятной, сильной, бесконечной власти — которая гордо и с выражением превосходства возвышается над окружающей ее жизнью.

Эти бесконечные обкомы партии и областные драмтеатры, дома культуры и проходные заводов и фабрик — с портиками и колоннами, как близнецы, как каменные матрешки, опоясавшие всю нашу огромную страну, да, это тоже Щусев. Я бы сказал, это именно Щусев. Псевдо-Щусев, ложный Щусев — но Щусев.

Конечно, что-то «должно было стоять на этом месте».

Но — это ли?

Щусев оставил после себя не только воплощенные и невоплощенные проекты, некую щусевскую легенду и загадку, — но и вполне себе конкретные поступки. Он спасал людей — например, архитектора Барановского, который приковал себя цепями к храму Василия Блаженного (Покровский собор на Красной площади) и не дал его взорвать. Например, художника Шухаева, благодаря своим связям определив его на место главного художника Магаданского театра. Он писал письма, просил, защищал. Благодарности и памяти заслуживает и такое его наследие, как сам Музей архитектуры его имени, ставший со временем важнейшей культурной институцией страны.

Этого у него не отнять.

С другой стороны — он, генерал архитектуры, мог себе все это позволить.

И позволял.

И все же главный урок его жизни, как мне кажется, был в другом.

Человеком работающим. Человеком, создающим и творящим. Человеком, выполняющим профессиональные задачи. Даже в то дикое, жестокое время. Даже при Сталине. Даже при Большом терроре. Даже в годы войны и свирепого идеологического диктата.

…А вот Шехтель, например, этого не смог.

Выбор между «позицией Шехтеля» и «позицией Щусева» сегодня предстоит сделать многим из нас — писателям и художникам, учителям и ученым.

Это важный выбор.