Иосиф Сталин. Фото: Федор Кислов / ТАСС
Рассуждая о задачах истории и долге историка, Ломоносов писал, что историограф «должен быть человек надежный и верный и для того нарочно присягнувший, чтобы никогда и никому не объявлять и не сообщать известий, надлежащих до политических дел критического состояния… природный россиянин, чтоб не был склонен в исторических сочинениях ко шпынству и посмеянию». Его вечный оппонент академик Миллер придерживался диаметрально противоположной точки зрения: историк «должен казаться без отечества, веры, без государя… все, что историк говорит, должно быть строго истинно, и никогда не должен он давать повод возбуждению к себе подозрения в лести».
Кто же прав? Великий русский ученый-патриот Ломоносов — или иностранец этот, Миллер, склоняющий нас «ко шпынству»? Правда, как раз в науке истории Михаил Васильевич отличился куда меньше, чем в химии, металлургии или, скажем, в литературе отечественной. А работы Герхарда Фридриха Миллера, например, о Сибири, где он провел годы в экспедициях, общепризнанно стали «первым правильным ученым трудом по сибирской истории». И вообще…
И почему, кстати, «иностранец»? Официально нашим соотечественником Миллер стал с 1748 года, когда перешел в российское подданство. Умер в 1783-м.
Или соотечественником нашим может считаться только тот, кто «родится правильно», в Холмогорах, например? А учился, как Ломоносов, например, в Германии, да женат на немке?
И еще цитата.
«…Особенно тяжело несут свой крест те, кто так старался, так старался всегда идти в ногу со временем (да еще при этом на цыпочках). Самое неприятное было то, что слишком часто приходилось переменять ногу. Но ведь не все могут это делать легко и быстро, гуляючи, припеваючи, играючи, напевая, танцуя, плюясь и сморкаясь…»
…Но — «истина остается истиной, независимо от того, что существует и ложь».
Так писал в своей преисполненной сарказмов книге «Сдача и гибель советского интеллигента. Юрий Олеша» ее автор Аркадий Белинков.
«Во главе с русским народом»
С первых лет после революции взгляд на историю России был (вполне объяснимо) несколько упрощенным: отсталая, «тюрьма народов», беспощадной метлой вымести все рецидивы проклятого прошлого… И это, признаться, многим нравилось, особенно — про беспощадную метлу. При этом, правда, границы Российской империи старались сохранить, насколько возможно, — незыблемыми. И даже расширить их. Потому что — не тюрьма уже, чай, понимать надо, а не понимаешь — заставим.
В 1930 году состоялось знаменитое «академическое дело», когда по надуманным предлогам по нелепому обвинению в подготовке к «свержению советской власти и восстановлению монархического строя» разом было арестовано несколько десятков крупнейших российских историков с дореволюционным научным прошлым. (В частности, такие величины отечественной исторической науки, как С.Ф. Платонов, М.М. Богословский, Е.В. Тарле, М.К. Любавский, В.И. Пичета, С.В. Бахрушин, Ю.В. Готье… Причем идейным вдохновителем этих репрессий стал только что избранный академиком «историк-марксист» М.Н. Покровский, позже, уже после своей смерти, обвиненный, в свою очередь, в «вульгарном социологизме» и «очернительстве» российской истории — в связи с очередным виражом политической конъюнктуры во второй половине 30-х годов. — Ред.) Истории, собственно говоря, самой и не было; ее не изучали в школе, памятники рушили, все начинали с самого начала. Жили настоящим и будущим. Ими и гордились. Впрочем, к некоторым фигурантам «академического дела» вернемся позже.
Потом грянула война, естественно, подстегнувшая патриотизм, которым скоро стали именовать нечто совсем другое.
В первом номере журнала «Славяне» за 1943 год в редакционной статье впервые была высказана новая важная идея, говорившая о дальнейшей эволюции партийно-государственной идеологии.
«Русский народ предстает перед всем славянским миром как мститель за оскорбление, нанесенное всей славянской семье народов. Есть центр для объединения славян в отпоре наглым немецким разбойникам. Это Россия. Народы Советской страны во главе с русским народом создали государство нового типа, равного которому нет по прочности. В Великой Отечественной войне советского народа изжито и былое недоверие славянских народов к старшему в их семье — к русскому народу»…
Другими словами, от идеи союза равных славянских народов, провозглашенной в трудную минуту 1941 года, начался переход к давней идее союза во главе со старшим братом — русским народом, то есть идея славянского объединения стала принимать русоцентристский характер. Наименование русского народа «старшим братом» с течением времени становилось все более привычным и частым.
Летом 1944 года в Москве было проведено совещание власти и историков. Компетентные органы сочли, что настало время «сверить часы». Потому что стали заметны отклонения от (выбранного наверху) курса.
Еще в феврале секретарю ЦК А.С. Щербакову сообщили о том, что профессор Московского университета Михаил Тихомиров (будущий академик) проявил непростительную близорукость при написании работы «Ледовое побоище и Раковерская битва». Очевидно, обладая более сильным критическим интеллектом источниковеда по сравнению с Тихомировым и лучше него ориентируясь в средневековых документах, некий партработник Е. Леонтьева зорко подметила следующее:
«Сбитый с толку немецкими источниками» (!) историк неверно «утверждал вслед за немцами, что отношения… русских князей с народами Прибалтики якобы преследовали грабительские цели, что русские грабили и разоряли западные области ливов и эстов. Профессор на протяжении многих страниц своей книги охотно цитирует высказывания немецких историков (Генриха Латвийского, онемеченного латыша, кстати, но Леонтьева этого не знала), по существу, направленные на утверждение фашистской легенды о превосходстве германской нации. Автор… утверждает, что «в 1210 году немцы ходили на приморских эстов со вспомогательным отрядом русских из Пскова. Набег сопровождался страшными грабежами и насилиями. Немцы с их союзниками (т.е. русскими), обходя все кругом, разоряли и сжигали, что находили, а коней и бесчисленные множества скота угоняли за собой»…
Михаил Тихомиров. Фото: В. Егоров, В.Шаровский / ТАСС
Леонтьева не объяснила, Тихомиров ли выдумал этот факт, немецкие ли фашисты, жившие в XII веке, фальсифицировали историю. Важен был обнаруженный идеологический вывих.
Книга Тихомирова была запрещена. С другой стороны, тревогу вызывали и те, кто, казалось бы, никаких тревог вызвать не мог: ортодоксальные большевики типа заслуженного академика Анны Михайловны Панкратовой, явно недопонимавшие новых задач, вставших перед страной.
Из письма Панкратовой в ЦК:
«Профессор Смирнов П.П. заявил, что «теперь перед нами другая задача — возвеличение нашего прошлого, и нам необходимо реабилитировать не только ИванаIV и ПетраI, но и других царей XVIII, XIX веков, так как они действовали в своей внешней и колониальной политике в интересах укрепления Российской державы и ее расширения, а массовые народные движения, в частности, крестьянские и национальные восстания, подрывали государственное могущество России. Профессор Яковлев объявляет прогрессивной всю колониальную политику царизма в XVIII–XX веках. С целой программой «пересмотра» истории СССР выступил на заседании авторов коллектива второго тома учебника по истории СССР для вузов руководитель Высшей дипломатической школы профессор Бушуев С.К. Мотивируя необходимость этого пересмотра условиями Великой Отечественной войны, он выдвинул лозунг: «Добить национальный нигилизм!»…
Собственно, Панкратова была обижена неприсуждением Сталинской премии двухтомнику «История Казахской ССР», где она была руководителем авторского коллектива. Так что у нее на грядущее совещание были свои планы.
Но письма Панкратовой обратили на себя внимание работников идеологического аппарата ЦК партии. И 18 мая 1944 года начальник Управления пропаганды и агитации ЦК Александров, редактор «Правды» Поспелов и заместитель начальника Управления пропаганды и агитации Федосеев подписали служебную записку под названием «О серьезных недостатках и антиленинских ошибках в работе некоторых советских историков».
Анна Панкратова. Фото: А. Батанов. В. Шаровский / ТАСС
Документ был направлен секретарям ЦК Маленкову и Щербакову.
Сама Панкратова была обвинена в том, что она в школьном учебнике «вслед за немецкими историками начинает русскую историю с Рюрика и навязывает советским людям немецкие фальсификации о варяжском происхождении русского государства».
Далее, анализируя статьи и учебники по истории России, критики обвиняли авторов (Панкратову, Бахрушина, Лебедева, Нечкину) в том, что в их трудах
«умаляется и принижается великое историческое прошлое нашей Родины, замалчивается и искажается роль выдающихся деятелей русского народа».
К этим деятелям были отнесены такие прихотливо соединенные фигуры, как Иван Грозный, Минин и Пожарский, Суворов, Кутузов, Ушаков, Нахимов, Радищев, декабристы, Белинский, Чернышевский и Добролюбов. Особенно партийные критики вступились в защиту царя Ивана. Все описания отрицательных черт грозного правителя, данные Бахрушиным в школьном и вузовском учебниках, партийные идеологи с возмущением цитировали, считая чуть ли не клеветой на этого героя российской истории.
Авторы записки подчеркивали цивилизующую роль России в истории нерусских народов, попавших в ее состав. Эта мысль сопровождалась явным принижением культурного уровня других стран. О казахской государственности, например, говорилось, как о «зачаточной», о китайцах (а казахи могли быть завоеваны не русскими, а китайцами) — как о «варварских племенах Востока». Такой прием призван был оправдать завоевание Казахстана именно Россией.
В общем, совещание историков собралось. В нем приняли участие наряду с учеными аж три секретаря ЦК ВКП(б) с командой идеологических работников меньшего ранга. На совещании (продолжавшемся с огромными — до двух с лишним недель — перерывами) выступили все. Чтение завораживающее; жаль, что за отсутствием места нельзя многого привести.
Мнение партийного руководства было поручено огласить С. Ковалеву, заведующему отделом Управления пропаганды и агитации ЦК. Ковалев имел ученую степень кандидата наук, видимо, поэтому был выдвинут для выступления перед почтенными академиками и директорами институтов именно он.
Ковалев, в частности, сказал:
«Авторы (учебника для исторического и неисторических факультетов) не нашли ничего лучшего, как характеризовать развитие русской культуры в течение всего XVII века словами изменника Родины Котошихина. Известно, что Котошихин, будучи служащим в одном из приказов, продавал государственной важности документы иностранцам, затем бежал за границу и там… написал пасквиль на русское государство и русский народ. Авторы учебника цитируют наиболее отвратительные места этого пасквиля. Вслед за высказываниями Котошихина авторы приводят писания другого изменника родины князя Хворостинина. Непонятным становится, почему эти писания изменников родины Котошихина и Хворостинина отнесены к русской культуре XVII века и зачем привели авторы их высказывания для характеристики развития русского народа»…
Откуда же было знать людям, не изучавшим русской средневековой истории, что при всей неприглядности нравственного облика Котошихина он — автор сочинения, в котором наиболее обстоятельно были описаны московские порядки, что его произведение — это единственное в своем роде свидетельство о жизни правительственных учреждений тогдашней России. Вопрос о ценности исторического источника для кандидата исторических наук Ковалева не вставал. Слова «изменник Родины» в условиях третьего года Великой Отечественной войны звучали грозно и страшно. Преступно было цитировать любое сочинение изменника.
Итоговый документ совещания готовил Александров, потом дело поручили Жданову. Сталин контролировал, вдумчиво читал и правил варианты (одиннадцать!). Последняя редакция текста, которую удалось обнаружить в архиве, относилась к 9 сентября 1944 года.
Григорий Котошихин. Автограф сочинения, ныне известного как «О России в царствование Алексея Михайловича». Фото: Википедия
В целом содержание тезисов сильно менялось; их, что называется, качало с борта на борт. Но итоговая правка Сталина была незначительной. Можно полагать, что основное содержание тезисов уже не вызывало возражений с его стороны. Однако они так и не были опубликованы.
И хотя тезисы ЦК по ходу работы над ними наполнялись идеями славянского единства и дополнялись мыслями о солидарности с югославскими партизанами, они, увы, включали в себя и не подходящие для текущего момента идеи и характеристики. Советская армия к тому времени вышла на границы СССР, вступила в Польшу. Стоило ли напоминать полякам о том «общеизвестном факте, что царизм был угнетателем трудящихся, а царская Россия — тюрьмой народов», сообщать о том, что среди российского руководства есть люди, которые оправдывают реакционную колониальную захватническую политику царизма, отрицают прогрессивное значение национальной освободительной борьбы угнетенных народов (в том числе и польского народа), возрождают «реакционные, великодержавно-националистические воззрения» или находятся в идейной зависимости от «немецких историков-норманнистов»? У Сталина могли быть различные причины, чтобы воздержаться от публикации тезисов. Несомненно, что действительность была богаче высказанных здесь предположений, нет сомнений также и в том, что принять решение об отказе от опубликования тезисов мог только Сталин.
Но главное, что еще раз показало совещание (прежде всего — самим историкам), это то, что любая окончательная оценка исторических событий, пусть и свершившихся многие столетия назад, может быть сделана лишь в единственном месте — в ЦК партии, властью. В связи с целесообразностью или тем, что под целесообразностью понимается.
Петр Шамшин. Вступление Иоанна IV в Казань. Источник: Википедия
Где вскрывались серьезные ошибки
9 августа 1944 года. ЦК ВКП(б) вынес постановление «О состоянии и мерах улучшения массово-политической и идеологической работы в Татарской партийной организации». В этом постановлении ЦК партии заявил о «серьезных ошибках идеологического характера в исторической науке, в литературе и искусстве Татарии». В резолюции постановления говорилось:
«Предложить Татарскому обкому ВКП (б) устранить допущенные отдельными историками и литераторами серьезные недостатки и ошибки националистического характера в освещении истории Татарии (приукрашивание Золотой Орды, популяризация ханско-феодального эпоса об Идигее). Обратить особое внимание на исследование и освещение истории совместной борьбы русского, татарского и других народов СССР против царизма и помещичье-крепостниического гнета, а также на историю социалистического преобразования Татарии в период Советской власти и популяризацию выдающихся деятелей, ученых и революционеров татарского народа и его сынов — героев Отечественной войны».
Кроме того, именно в этом постановлении впервые ясно была высказана мысль об опасности преклонения «перед военной мощью, техникой и культурой буржуазных стран».
7 декабря 1944 года работник ЦК А. Назаров, побывавший в Мордовской АССР, сигнализировал Маленкову:
«За время своего пребывания в Мордовии мной просмотрены некоторые исторические книги, изданные за последние годы Мордовским научно-исследовательским институтом. При ознакомлении с этой литературой обращает на себя внимание то, что в освещении истории Мордовии имеют место серьезные извращения националистического порядка. Переход Мордовии под господство русского государства историками Мордовии рисуется как сплошная разорительная колонизация мордовского народа. Господство Московского государства отождествляется с татарским игом. Опричнину рассматривают не как исторически необходимое средство в борьбе с реакционной частью боярства за укрепление многонационального русского государства, а как реакционное явление в истории русского государства. Историк т. Максаев… восхваляет «богатыря» Сабана лишь потому, что он являлся непримиримым противником опричнины Московского государства. В мордовской литературе отрицается прогрессивная роль для того времени крещения мордвы и идеализируется дохристианское язычество».
По этому сигналу началась широкая проверка. Была составлена итоговая справка «Состояние и задачи изучения истории Мордовской АССР». Ее авторы — директор Мордовского научно-исследовательского института языка, истории и литературы и заведующий сектором истории института, оправдываясь, указывали на то, что о завоевании мордвы ИваномIV и превращении края в колонию Московского государства говорится как в первом, так и во втором томах учебника по истории СССР для вузов. То есть освещение событий в главном советском обобщающем труде — учебнике — тождественно пониманию этих же событий мордовскими историками, что и служило им оправданием.
Кажется, отговорились…
В декабре 1945 года ЦК партии отметил, что в «Истории Казахской ССР» (привет академику Панкратовой!) приукрашиваются национально-феодальные отношения казахов и, наоборот, недостаточно показывается угнетение трудящихся масс со стороны казахских султанов и ханов. Вопреки историческим фактам казахское государство XV–XVIII веков объявляется прочным и могущественным государством, тем самым объективно умаляется значение Великой Октябрьской социалистической революции, создавшей подлинно независимое государство — Казахскую ССР, являющуюся неразрывной частью Советского Союза. В «Истории Казахской ССР» дана однобокая оценка присоединения Казахстана к России. Этот факт рассматривается в «Истории» только под углом зрения завоевательной политики русского царизма. Авторы не учли исторической обстановки, сложившейся в Казахстане в момент его присоединения к России, и не показали по-настоящему прогрессивное значение вхождения Казахстана в состав Российской империи. В книге совершенно недостаточно показываются экономические и культурные связи между казахским, русским и другими народами СССР, их совместная борьба с царским произволом и насилием, способствовавшие сближению народов нашей страны и их сплочению вокруг великого русского народа».
ЦК поставил задачу коренным образом переработать книгу.
В отчете, который был представлен в ЦК группой работников Управления агитации и пропаганды, содержались резкие формулировки в адрес ЦК компартии Казахстана, в частности, секретаря ЦК компартии Казахстана Абдыкалыкова, который «пытался всячески смазать допущенные ошибки». На предложение одного из проверяющих провести собрание партийно-советского актива и интеллигенции с докладом «Об ошибках, допущенных в «Истории Казахской ССР» и задачах улучшения идеологической работы» Абдыкалыков ответил: «Если кто захочет, пусть проводит, а я выступать больше не буду. Мне это уже надоело».
Проверочная комиссия предложила отстранить Абдыкалыкова от должности, что, скорее всего, и было сделано.
Доклад Александрова 1 августа 1945 года. «О некоторых задачах общественных наук», с которым он выступил на курсах преподавателей социально-политических дисциплин, был опубликован в журнале «Большевик» и стал директивным.
«Ни один из учебников по истории Средних веков не говорит о роли Киевского государства в истории Европы… Роль восточных славян, остановивших и опрокинувших монгольские полчища и спасших тем самым цивилизацию Европы, остается невыясненной. Подобное выключение восточных славян из истории Средних веков не дает возможности научно разработать историю этой эпохи».
Намекая на работу А.И. Яковлева о холопстве на Руси, Александров и в ней увидел тлетворное влияние немецких историков. Яковлев сближал название славян с восточным и западноевропейским названием раба. Партийные идеологи увидели в этом прямой результат воздействия немецких фальсификаторов — «клеветническое положение о рабском характере славянских племен, якобы нашедшее свое выражение в психике, культуре и государственности славянских народов». Эту часть своего доклада Александров завершал постановкой очередной задачи для историков — «до конца разоблачить немецкую фальсификацию истории происхождения славян, воссоздать полную картину истории и многогранной духовной и политической жизни славянских народов, что сослужит большую службу делу единства и прогресса славянских народов в наше время».
Что же написал Яковлев в своей многострадальной книге?
«Славянские рабы становятся одним из самых ходовых товаров на среднеазиатских, месопотамских и на всех средиземноморских рынках… Особенно значительные массы славянских рабов появились на рынке после ударов, нанесенных славянству Карлом Великим, Людовиком Немецким и имп. Оттоном I, победы которых над славянами повыбрасывали на итальянские, испанские и африканские невольничьи базары огромные партии военнопленных славянских невольников. Вот почему и на востоке, и на западе нарицательным термином для обозначения невольника вообще сделалось племенное название именно «славян», произошедшее через ряд видоизменений и укоренившееся в разных вариантах едва ли не у всех западноевропейских народов».
Действительно, как можно подобное написать — о величайшем среди народов мира, ведомом от победы к победе товарищем Сталиным?!
Начавшаяся в 1947 году дискуссия о движении Шамиля обострила внимание историков к теме присоединения тех или иных территорий к России, заставила задуматься над оценкой этого явления, над применимостью ходячей формулы «наименьшего зла», выдвинутой еще в 1937 году в постановлении жюри по итогам конкурса на лучший учебник по истории СССР для школьников.
Гейдар Гусейнов. Фото: Википедия
В 1950 году власть начала открытое наступление на историков, которые выдвигали положительную оценку движения Шамиля.
6 мая 1952 года «Правда» сообщила читателям, что азербайджанский историк Гейдар Гусейнов лишен Сталинской премии (причем посмертно. — Ред.), которую ему присудили за книгу «Из истории общественной и философской мысли в Азербайджане в XIX в.».
Современник события, историк С.С. Дмитриев, с изумлением отметил в своем дневнике, что это был «случай беспрецедентный в своем роде». Некоторые книги, удостоенные премии, подвергались суровой критике, но авторов премии не лишали.
«Вину Гусейнова… усмотрели в том, что в этом труде идеализирован мюридизм Шамиля и сам Шамиль, показанные как явления социального порядка, борьба народно-освободительная», — писал Дмитриев.
«Но ведь все это было в Дагестане! — восклицал Дмитриев. — И удельный вес этого вопроса в книге, трактующей Азербайджан, ничтожен. И наконец, ведь во всех учебных пособиях Советского Союза (в том числе и авторов, и редакторов, являющихся лауреатами Сталинской премии Нечкиной и Панкратовой) именно так и трактуется Шамиль. Так же дело обстоит и с учебником Шестакова, и с хрестоматиями, и пр. и пр.».
16 мая Дмитриеву позвонила Панкратова с предложением подписать письмо, составленное ею и Нечкиной и обращенное к сыну Жданова Юрию, тогда возглавлявшему отдел науки ЦК. В письме содержалась почтительная просьба собрать совещание историков в связи с отменой премии Гусейнова и вопросами об освещении борьбы горцев. Историкам, оказывается, необходимо было объяснить, как они должны писать дальше и о чем.
Как же!.. Сами должны догадываться!
Дмитриев предполагал, что идея письма принадлежала Нечкиной:
«Она еще вчера в МГУ об этом заговаривала». Встретив Панкратову 17 мая и побеседовав с нею, Дмитриев воочию увидел, что она «совершенно не понимает ничего в связи с решением о книге Гусейнова. Участвовал в этом разговоре и Бушуев, также подавленный».
Сравнение первого тома учебников по истории СССР для вузов 1939 и 1948 годов издания привело к следующему наблюдению.
В издании 1948 года была исключена фраза о психопатологических извращениях Ивана Грозного. Учебник 1939 года говорил о том, что жестокости Ивана только «в ряде случаев (!) были вызваны упорным сопротивлением крупных феодалов», а в 1948 году речь шла о том, что «как правило (!), его жестокости были вызваны» таким сопротивлением.
Из второго издания учебника выпала такая нелестная характеристика Грозного: «Разврат и пьянство, которым он предавался без удержа, рано его состарили, и он умер далеко не преклонных лет».
Текст под названием «Историческое значение петровских реформ» вырос в три раза.
В издании 1948 года появился новый фрагмент — «Великий русский полководец А.В. Суворов».
Очень сильно был сокращен текст, освещавший «греческий проект» Екатерины Второй (завоевание Турецкой империи), исключена обширная цитата из работы Энгельса «Внешняя политика русского царизма» и шесть строк авторского текста, в которых говорилось об агрессивном характере внешней политики России. В обстановке холодной войны эти материалы, с точки зрения власти, были неуместны. С другой стороны, затушевывание агрессивности России также способствовало идеализации русского народа и его истории.
«Какая концепция понравится Ему?»
В 2005 году брянский профессор Александр Дубровский издал замечательную книгу «Историк и власть. Историческая наука и концепция истории феодальной России в контексте политики и идеологии (1930–1950 гг.)». Очень многого нигде больше прочитать мне не удалось — только в этой книге; какие-то факты из нее я здесь и использовал. И отдельной главой в книге даны наброски к портретам ведущих деятелей отечественной науки, людям, которые в глазах массового читателя определяли облик прошлого страны. Портреты вызывают, мягко говоря, горечь.
Борис Дмитриевич Греков. Фото: Владимир Савостьянов / ТАСС
«Идеологическая дань», которую платил власти каждый из ученых, была разной. Разными были цены и меры компромисса с властью у этих людей. Поэтому разной оказалась и ценность сделанного ими.
Академик Борис Дмитриевич Греков, лауреат Сталинской премии; в 1930 году был осужден по «академическому делу».
Сохраняя порядочность в отношениях с коллегами, он то и дело был вынужден приспосабливаться к велениям власти. Характерна фраза, запомнившаяся коллеге Грекова и содержащаяся в книге историка В.Б. Кобрина. Греков спрашивал:
«Вы же партийный, посоветуйте. Вы должны знать, какая концепция понравится Е м у». И показывал на портрет Сталина, висевший на стене…
Написанные Грековым книги сейчас читать трудно. По мнению того же Кобрина, «в трудах Б.Д. Грекова сегодняшнего читателя поражает сочетание широкой эрудиции и высокой профессиональной культуры со схематизмом выводов, точно укладывающихся в прокрустово ложе формационного учения в том виде, в каком оно было изложено в «Кратком курсе истории ВКП(б)».
Член-корреспондент АН СССР Сергей Владимирович Бахрушин, лауреат Сталинской премии; был осужден по «академическому делу», в 1933 году амнистирован.
Сергей Владимирович Бахрушин. Фото: Владимир Савостьянов / ТАСС
В 20-х годах, занимаясь историей Сибири, он написал работу «Русские переселенцы в прошлом». Оказалось, что картина взаимоотношений русского населения и местных жителей, настолько была наполнена жестокостями, что она никак не соответствовала стремлению власти в 1930-х годах показать благотворность присоединения тех или иных народов к России. Ясно, что эта работа оказалась нежелательной для опубликования и не появилась в печати.
Во второй половине 30-х годов Бахрушин выступил в Институте истории с докладом «Восстание в Западной Сибири в 1662–1665 годах». Это восстание носило антирусский характер, имело целью отделить значительную часть территории Сибири от России. По недосмотру власти материал об этом восстании еще не был вычищен из учебной литературы. Поэтому, с точки зрения Бахрушина, тема вовсе не была запретной или сомнительной в политическом отношении. Будь у автора хоть малейшее сомнение в этом, он, напуганный «академическим делом», никогда бы не пошел на выступление с подобным докладом.
Понятно, что тема борьбы любого нерусского народа в пользу образования собственного государства была запретной при жизни Бахрушина. Да и в 1980-е годы, когда профессор Дубровский готовил к печати сборник неопубликованных трудов Бахрушина, эта работа давно покойного историка была сочтена «неуместной» для издания.
Академик Лев Владимирович Черепнин.
Профессор Дубровский приводит немаловажное свидетельство о его судьбе. Это письмо И.С. Макарова Бахрушину от 20 декабря 1932 года.
«…Лев Вл. находится по-прежнему близ с. Копачево на Двине в 120 верстах от Архангельска. Он перенес тиф и как будто до сих пор еще не может перейти на конторский труд; летом занят на каменных разработках, а зимой — на заготовках леса. Для него самое лучшее было бы перебраться, по крайней мере, в Архангельск: с Копачевым очень плохое сообщение, и посылки задерживаются по 2 месяца. Сначала у него было очень мрачное настроение, но теперь он, кажется, преодолел его и крепится. Во всяком случае, его искус оказался самым тяжелым.
…Мне следователь Брауде прямо заявила, что мои фашистские убеждения ей хорошо известны. Я обвинялся в участии в организации, а Лев Владимирович лишь в недоносительстве, причем ему было обещано освобождение в том случае, если он возьмет на себя определенное амплуа. Наши доклады у Вас на квартире рассматривались следствием как одно из звеньев организации, причем спорить и опровергать всю вздорность этих построений было совершенно бесполезно. Но на вопрос относительно участников наших собраний мы с Л.В. ответили по разному. Л.В. отказался их назвать, а я, как это ни было неприятно, назвал фамилии, так как был уверен, что все сидят. Следовательница лишила Л.В. передач, и я допускаю, что ссылка под Архангельском была следствием его, без сомнения, наиболее принципиальной, но, по-моему, все же неправильной позиции: ведь для следователей не секрет, что ссылку на Север можно сделать гораздо тяжелее лагеря».
Итак, Черепнин отказался сотрудничать со следствием, стать доносчиком (принять «определенное амплуа», как выразился Макаров), и наказание ему последовало особенно тяжелое.
Власть низвела историка до положения арестанта, чернорабочего, а затем изгоя, боящегося чуть ли не каждого милиционера на московской улице. Он, как и все историки, проходившие по «академическому делу», был напуган на всю жизнь.
Черепнин как будто следовал совету из письма Тарле: обязательные молитвословия — литании — произнесены, а далее начинается настоящая работа.
Эту сторону произведений Черепнина помогают понять воспоминания историка А.А. Зимина, современника событий.
«Прибегает в сектор ответственный редактор «Феодальных архивов» С.В. Бахрушин с корректурой первого тома в руках. Беда! После августовской сессии ВАСХНИЛ поступило указание выявить и вытравить идеализм в науке. Чем эта кампания кончится, никто предугадать не мог. Но опыт 1930 года Сергея Владимировича и Льва Владимировича говорил о многом. И вот появляется заключение к тому (подписан к печати 11.09.1948) под названием «Критика буржуазных трудов по актовому источниковедению раннего феодализма». В нем досталось и А.С. Лаппо-Данилевскому, и С.Б. Веселовскому, и — не успел трижды прокричать петух — А.А. Шахматову. Бросив вскользь одну фразу о «технических приемах» Шахматова, автор задался целью определить, «в какой мере эти приемы представляют научную ценность».
И оказалось, что эти приемы применялись Шахматовым «в ограниченном плане буржуазной методологии», ведь он не ставил задачи «за историей текста выявить движущие социальные силы». Уже второй том «Феодальных архивов» был испорчен вульгарным социологизмом (первый в основном тексте не пострадал). Он уже начинается с «Марксизма и языкознания» Сталина. Затем шло подряд шесть цитат из других работ классиков».
Во второй части своего труда при анализе социальных отношений Черепнин почти на каждом шагу обнаруживал проявления классовой борьбы и цитировал высказывания основоположников марксизма. Мало того. В последнем параграфе последней главы он охарактеризовал Судебник 1497 года как «выдающийся памятник юридической мысли, превосходящий современные ему европейские собрания законов»…
И стоящий наособицу человек, не согнувшийся, не поддавшийся. Академик Сепан Борисович Веселовский.
Впервые он довольно обстоятельно высказался об Иване Грозном и его внутренней политике в большой статье «Синодик опальных царя Ивана как исторический источник», опубликованной в 1940 году. Опубликование работы Веселовского облегчалось тем, что она была предназначена для академического сборника статей и носила источниковедческий характер. В ее названии не содержалось никакой оценки правления Грозного. Автор писал о казнях в период правления Грозного. Однако их в то время не замалчивали и апологеты царя. Репрессии и жестокости Ивана были оправданы, в частности, в учебнике для университетов тем, что эти жестокости ничем не отличались от тех, которые допускали другие правители, современники Грозного, а также и тем, что царь осознал необходимость создания сильного государства и не останавливался ни перед чем для достижения этой цели.
Степан Борисович Веселовский. Фото: Википедия
«В одних случаях (казни) происходили по суду и публично, в других — без суда, без объявления вины, внезапно; в одних случаях сопровождались пытками, мучительством и затем издевательством над трупами, в других все ограничивалось смертью и конфискацией имущества, — писал Веселовский. — Со времени учреждения опричнины в 1565 году казни приобрели характер организованного террора, направленного уже не столько против виновных, сколько против самых широких слоев населения, но в первую очередь, конечно, против тех, кто подвертывался под горячую руку царя, кто составлял его ближайшее окружение и был исполнителем его распоряжений, будь то боярин, приказный дьяк или псарь, поставленный на заставе. Через них царь Иван распространял ужас в низшие слои населения, а иногда производил непосредственные погромы. Террор принимал характер системы»…
Веселовский отвергал мысль о важной роли царя Ивана в проведении реформ в 1547–1550 годах. В это время Иван был юношей, проводил большую часть времени в поездках на охоту и богомолье, а затем находился под опекой своих советников.
«Мы не имеем никаких оснований приписывать реформы Ивану, они совершены его именем, с его одобрения, но ссылаться на них в доказательство мудрости и государственных талантов Ивана нет оснований… Его действия, поступки в частном и целом, в большом и малом обличают в нем не прозорливого и передового государственного деятеля, а, наоборот, человека старых понятий, хозяина вотчины-удела доброго старого времени, волею судеб поставленного во главе огромного государства в очень тяжелый период его переустройства из вотчины московских князей в европейское государство…
Последние два-три года жизни Ивана можно рассматривать как годы крушения всей его внешней и внутренней политики… Попытка царя Ивана «в Европу прорубить окно» окончилась после продолжительных войн, потребовавших от населения огромных жертв, неудачей…
Годы его самостоятельного государствования — с 1560 г. и до смерти — были едва ли не самым темным и тяжелым периодом во всей истории Московского государства. По бедствиям, перенесенным народом в это время, этот период не уступал лихолетью Смутного времени с его дворцовыми переворотами, самозванщиной, гражданской войной и польской интервенцией»…
Кадр из фильма «Иван Грозный. Сказ второй: Боярский заговор»
4 сентября 1946 года оргбюро ЦК партии вынесло постановление, в котором говорилось:
«Режиссер С. Эйзенштейн во второй серии фильма «Иван Грозный» обнаружил невежество в изображении исторических фактов, представляя прогрессивное войско опричников Ивана Грозного в виде шайки дегенератов, наподобие американского Ку-Клукс-Клана».
Партийный документ точно цитировал высказывания Сталина на беседе с авторами фильма. Таким образом, его мнение приобретало характер директивы.
С 1945 года до самой смерти историка, последовавшей в 1952 году, Веселовский не опубликовал ни строки об опричнине. «Есть основание думать, что работа была прервана по какой-то внешней причине, быть может, по боязни доноса и обыска» … И уже после его смерти (в 1952 г.) в архиве академика нашли подготовленный им цикл очерков. Собранные в огромный том и изданные в 1963 году «Исследования по истории опричнины», наверное, лучшее, что было когда-либо написано об эпохе Ивана Грозного. С тех пор книга не переиздавалась.
Зато сейчас Ивану Грозному в России установлены уже несколько памятников.
* * *
«История состоит из разделов. Первый раздел, второй раздел, третий раздел. И хоть бы кто-то одел… Вот такая история».
Так написал сатирик Феликс Кривин.
