На прощание с председателем Верховного суда Вячеславом Лебедевым в Колонный зал 28 февраля приехал президент, и было подвезено 12 автобусов судей, а в главном храме столицы его отпел патриарх. Но все равно эти похороны прошли не так заметно, как через два дня того, кого созданная Лебедевым система в конечном счете и упекла в Харп.

Високосный февраль столкнул два, как сказал бы Макс Вебер, «идеальных типа» карьер и жизненных стратегий. Оба умерших «в идеале» были юристами и выдающимися организаторами, но один для согласных, а другой — для несогласных. А если смотреть в корень, все переворачивается:

Тип несогласных хорошо знаком нашим читателям, поэтому остановимся на согласных: «А судьи кто?» Прежде всего это те, кто обладает монопольным правом реализовать монополию государства на легитимное насилие.

На улицах нередко увидишь машину с красной полосой и надписью «Следственный комитет», но никогда с надписью «суд». Крепкие мужики в полицейском камуфляже тоже заметней, особенно когда тащат несогласных в автозаки. Но эти машины поедут в суд, где, как правило, женщины средних лет в черных халатах, именуемых мантиями, раздадут задержанным штрафы или «сутки».

Их же разрешение необходимо для производства обыска, который (со взломом двери) покажут по телевизору, и даже на прослушивание телефона, хотя такая «санкция» выдается негласно. И только судья обладает правом вынести уголовный приговор, подписав его своей рукой. На иконе легитимного государственного принуждения он (а чаще — она) занимает центральное место. Что же это за человек? И человек ли?

Лебедев, в 90-е годы высказывавшийся за открытость судейского сообщества, впоследствии создал непроницаемую систему: о рядовых судьях, кроме дат их назначения указами президента, из открытых источников нельзя узнать ничего. Последнее релевантное исследование судейской профессии по согласованию с председателями судов проводили социологи Института проблем правоприменения (ИПП) в 2013–2015 годах, оно было опубликовано отдельной книгой в 2016-м. На нем (а также на собственных сведениях, почерпнутых в не столь давние времена, когда представители судейской верхушки с нами еще разговаривали) мы и будем основываться: социологи группы Вадима Волкова уже тогда увидели тренды, действующие по сей день.

В первой части этих заметок мы дадим краткое описание того, что представляет собой судебная система с формально-юридической и антропологической точек зрения, а во второй — возьмем на себя смелость экстраполировать некоторые выводы на другие части разветвленной бюрократии сегодняшней РФ.

«Судебная нагрузка»

Изнутри судебная система предстает совсем не так, как ее видит телезритель, пугаемый уголовщиной, или пользователь интернета, где новости связаны большей частью с уголовными и административными делами с политической составляющей. Термин, который чаще всего звучит на совещаниях судей, бюрократичен и безлик: «судебная нагрузка».

По данным Судебного департамента, в первом полугодии прошлого года российские суды рассмотрели 580 тысяч уголовных дел, осудив по ним 295 090 человек, 13 млн 73 тыс. 632 гражданских дела и 748 012 административных.

В 99 случаях из 100 ответчики по этим делам в суды не приходят. Значительная часть дел связана не со спором, а с тем, что закон не предусматривает иного способа выхода из ситуации (развод при наличии несовершеннолетних детей). Часто судебное решение — лишь удобный способ для бухгалтерии списать безнадежный долг. Как в конце прошлого года успел рассказать Лебедев, судебная нагрузка по гражданским делам возросла еще на 9% — это новые сотни тысяч дел, на судью в среднем их приходится по пять-десять в день.

По данным ИПП, уголовные дела занимают не более 5% в общем объеме, хотя в силу длительности их доля в судебной нагрузке выше. Но не менее двух третей рассматриваются в упрощенном порядке: подсудимые признали вину еще на этапе следствия, и судья лишь закрепляет этот факт приговором, не вникая в доказательства вины, — это конвейер.

По таким делам работа судьи — тягомотина и рутина. Можно говорить, что законы и практики, ее регламентирующие, весьма несовершенны, но политической составляющей здесь практически нет — нет и причин для отступления от закона, не считая опять же чисто рутинных или уж откровенно коррупционных.

Протестно-митинговые волны влекут авралы, по административным статьям судьи нередко выносят решения в выходные и в позднее время. Здесь появляется политическая составляющая «лайт», которая заставляет судью ориентироваться не только на закон, но в целом это тоже конвейер, и когнитивный диссонанс у закаленного судьи тут не возникает.

Основная масса «нагрузки» ложится на плечи мировых судей и судей районных судов. Физически они не в состоянии с этим справиться и часто лишь подписывают решения, которые готовят (в том числе методом копипаста) помощники, а иногда и секретари судебных заседаний. Вот кто «рабы на галерах», и при этом трудятся они за очень умеренную заработную плату.

Вопрос о качестве судебного аппарата поднимался на совещаниях судей еще в 90-е годы. С тех пор многократно повышались зарплата и гарантии судьям, Судебный департамент выстроил и оборудовал для них дворцы в большинстве регионов, но для улучшения положения помощников и секретарей судебных заседаний не было сделано практически ничего.

Возможно, эта политика сознательна. В условиях жесточайшего и в каком-то смысле унизительного отбора в аппарате судов остаются лишь те, кто твердо решил добиться «приза» в виде судейской должности, что возможно при стаже работы по специальности не менее пяти лет и при наличии высшего, но, в том числе заочного, юридического образования. По данным ИПП, на 2013 год уже треть судей имела опыт работы только в аппарате суда, перелом в этом отношении наступил примерно в 2006 году, после чего кривая резко пошла вверх. Более свежих данных нет, но не будет преувеличением предположить, что именно бывшие «девочки» — секретари судебных заседаний — в возрасте 30–45 лет составляют сегодня костяк судебной системы.

Работа в нижней части пирамиды зарегламентирована бюрократическими показателями, а какой-то смысл, выбор и продых в ней появляются лишь по мере карьерного роста. Мечта обычного судьи — быть назначенным из районного в областной суд, но это, как правило, и потолок его карьеры.

Зато судьи, ушедшие в отставку (с сохранением статуса), при стаже работы судьей не менее 20 лет, в который засчитывается также работа в аппарате суда, имеют право на не облагаемое налогом пожизненное содержание, достигающее 80% оплаты труда по последнему месту работы.

Судьям нужны патроны

Одна помощница зампредседателя областного суда на мой вопрос, почему спустя 20 лет работы ее так и не назначили судьей, ответила: «Наверное, я слишком умная». Она переросла эту перспективу лет 10 назад, хотя и не сбежала от «своего» судьи (в самом деле порядочного и умного человека).

Но это исключение: по данным ИПП, бывшие помощники становятся судьями в среднем после 10 лет в аппарате. Примерно зная время открытия и число будущих судейских вакансий, председатель суда формирует кадровый резерв, подбирая трудолюбивых, надежных и неконфликтных претендентов. В резерв, сдав квалификационный экзамен комиссии, которую формируют органы судейского сообщества, могут попасть и сотрудники прокуратуры, часто работающие на процессах в этом суде, но с большей вероятностью — сотрудники его аппарата. Число вакансий меньше числа помощников, поэтому им надо заранее угождать — в первую очередь «своему» судье.

Представление в квалификационную коллегию судей (ККС) о назначении судьи в конкретный суд вносит его председатель, а на позиции председателей районных и областных судов и их замов — председатель вышестоящего суда. На основании этих рекомендаций указ о назначении издает президент, который, конечно, не может обладать данными о 25,5 тысячи судей одной только общей юрисдикции.

Кадровая комиссия, которая готовит президенту представления на судей и руководство судов, полностью непрозрачна, о ней мы знаем лишь, что в нее, наряду с руководителями самой судебной системы, входят также главы ФСБ и других силовых ведомств. Один председатель областного суда в доверительном разговоре сказал мне: «Если на кандидата вообще нет компромата, это выглядит подозрительно».

Между направлением представления в кадровую комиссию и назначением на должность рядового районного судьи обычно проходит от полугода до двух лет. За это время спецслужбы просвечивают биографию кандидатов и круг их связей насквозь. Нет данных, какая часть кандидатов получает отказ, но такие случаи есть, причем узнать о причинах часто невозможно.

Уже в 2013 году профессия судьи была преимущественно «женской», матроны средних лет занимали две трети штата, хотя нечасто пробивались на руководящие должности. Сейчас, вероятно, их доля стала больше: между набором преимущественно из помощников и расцветом в судах прекрасного пола есть несомненная корреляция.

За это время будущие судьи теряют дружеские связи во «внешнем мире», если не считать сотрудников прокуратуры: на личную жизнь остается мало времени, а не­осторожные контакты за стенами суда могут исключить карьерный рост или привести к увольнению с должности судьи.

Занять должность судьи и повысить статус в системе непросто, а потерять легко. Начиная с уровня районного суда судьи назначаются «пожизненно», но по решениям ККС по представлению председателя могут быть лишены статуса, например за волокиту, неизбежную при такой нагрузке (тем более что она может быть увеличена искусственно) или за отмену вынесенных решений, а также за проступки, «несовместимые со статусом судьи».

В значительной степени изолированная от общества судебная система изнутри пронизана патрон-клиентскими отношениями. Речь идет о коррупции в том широком смысле, в котором этот термин изначально переводится как «порча». В некоторых случаях о коррупции, например, в арбитражных судах, можно говорить и более предметно, но сейчас механизм «порчи» для нас не принципиален. Важно понять: система «испорчена» в той части, где она охраняет политический режим, и по сравнению с законным образцом — но с точки зрения тех, кто настраивает ее именно таким (неявным) образом, она, напротив, отрабатывает поставленные политические задачи практически безошибочно.

Лояльность, в первую очередь председателю суда, — залог спокойной, хотя и не такой уж сладкой, жизни рядового судьи, а дело с политической составляющей где-то в провинции к нему может никогда и не попасть. Даже в крупных городах такие дела (не считая мелких административных) обычно достаются лишь определенным судьям. Общая рутина, вероятно, влечет снижение качества выносимых решений, но покрепить эту достаточно очевидную гипотезу конкретными данными невозможно.

«Нам тут прилетело»

По поводу второго — к реальному лишению свободы — приговора оставшемуся в России лидеру «Мемориала»* Олегу Орлову**, который был вынесен как раз накануне похорон Лебедева, мало кто сомневался, и меньше всех он сам. Все было предрешено уже в тот момент, когда обвинение обжаловало «за мягкостью» декабрьский приговор, не связанный с лишением свободы, о чем на первом процессе оно само же и просило. Вдобавок прокуратура Москвы еще и обвинила судью в невнимании к «отягчающим обстоятельствам», вопрос о которых на первом процессе она вообще не поднимала.

У всех, кроме судей и прокуроров, сам собой возникает вопрос: «Как это возможно?!» Давайте не оставим его чисто риторическим. Но его правильнее поставить не в отношении второго, абсолютно предсказуемого, а в отношении первого, выпадающего из ряда аналогичных приговора. Сам факт, что он был показательно пересмотрен с репутационными издержками для суда, свидетельствует, что это был сбой в программе. Как он мог возникнуть? И кто (ну не прокуратура же) своим решением исправил этот «баг»?

Здесь мы продолжим исследовать явление неправа, которое обозначили так в заметке «МТМ: Машина тоталитаризма модернизированная» (см. в № 5 журнала «Горби»). Латентные отношения неправа разворачиваются внутри публичной сферы права, решения выносятся в его терминах и освящаются его тенью, внешний наблюдатель видит их как законные, и лишь инсайдер различает привнесенную логику «понятий». Легальные операторы неправа по политическим делам (как и права по неполитическим) — это судьи.

На возникновение отношений неправа великий и могучий откликнулся идиомой «нам тут прилетело» — она появилась, и то не сразу, уже в путинской РФ. «Прилетает» как бы ниоткуда, само собой и обычно не за то, за что на самом деле. Орлова в интересующем нас случае просто «закрыли», а «прилететь» может в первую очередь судье Головинского районного суда Кристине Кострюковой за отмену ее «мягкого» приговора.

Зная о судьях то, что изложено в первой части этой заметки, мы предполагаем, что судья Кострюкова (назначена указом президента в марте 2003 года) заранее договорилась с прокуратурой и не могла не посоветоваться с председателем суда, а тот наверняка «провентилировал вопрос» с куратором в Мосгорсуде.

При всем уважении к Орлову, о котором все сказал суду и в «Новой» его общественный защитник Муратов**, в игре правоохранительных сил он разменная пешка. На примере этого дела даже не прокуратура указала суду на его место — так расставил фигуры на доске некто, находящийся за пределами их (рядовых шестерен «машины») и тем более нашей видимости, вне контура собственно МТМ на так называемом политическом уровне.

Зато мы понимаем другое: коллега Елена Астахова (назначена указом президента в июле 2008 года), которая выписала Орлову 2,5 года лишения свободы, уже не могла сделать ничего другого, а Кострюкова по-человечески, видимо, хотела вынести приговор, тождественный в нынешних условиях оправдательному. И в ближайших к ней звеньях система отнеслась к этому сочувственно — может быть, ей за это даже ничего и не будет.

«Люди как люди, и милосердие иногда стучится в их сердца». Но если для этого надо совершать какие-то подвиги, то извините. В отличие от Орлова, готового жертвовать собой ради убеждений, в судебной системе все, кто был хотя бы потенциально готов действовать таким образом, сбежали отсюда еще на самых ранних стадиях отбора.

Негативная лояльность

По нормам закона судья «процессуально самостоятелен», он актор действий, а не агент структур. По понятиям неправа — он агент, «винтик», и в такой перспективе судебная система — обычная бюрократия.

Архаика бюрократии, которая повторяется на всех уровнях и во всех звеньях машины тоталитаризма, включая политический, состоит не в заклинаниях о традиционных ценностях, образующих лишь ее внешний слой, а в том, что эти структуры построены на патримониальных, феодальных принципах.

Тот известный судьям факт, что отказы кандидатам в назначении со стороны президентской кадровой комиссии чаще всего обосновываются (когда вообще обосно­вываются) «конфликтом интересов» — наличием в системе родственников до седьмого колена, — лишь подчеркивает ее патримониальное устройство: коррупция («порча») должна производиться строго по служебным, а не по каким бы то ни было иным линиям.

Упомянутый в начале заметки Макс Вебер был первым, кто описал принципы построения бюрократии и стал в некотором роде ее певцом. По сравнению с другими, архаичными формами государственного устройства, бюрократию он превозносил за ее рациональный характер. Критики ему возражали, отталкиваясь именно от «человеческого фактора» патроната и клиентелизма, что Вебер и сам, конечно, понимал.

Надо, однако, уточнить, что Вебер предпочитал говорить о «целерациональном» поведении — и в этой точке при сохранении рациональной мотивации как у политических акторов, так и у бюрократических агентов системы, их цели расходятся. Большинство судей принимают идеологию политического руководства, но лишь потому, что это позволяет им избежать когнитивного диссонанса и попадания в психушку. Но их цели, в большей мере определяющие ценности, чем декларируемые «скрепы», с целями условной АП не совпадают: никто тут не помышляет о русском мире и «денацификации» у соседей.

В отличие, может быть, от наиболее рьяных «силовиков», в судейском сообществе, как и в большинстве других бюрократических структур, преобладает не активная, а негативная лояльность. Тут привыкли воздерживаться от действий, которые могут не понравиться «патрону», но не готовы проявлять инициативу и что-то сами выдумывать. Да и лишний грех без крайней необходимости на душу незачем брать.

Это скорее более или менее образованный чеховский человек в футляре, подаривший русской культуре бессмертное «как бы чего не вышло».

Такой тип судьи, по-видимому, интернационален. После Нюрнбергского процесса 1946–1947 годов над шестнадцатью нацистскими юристами и судьями (кроме одного покончившего с собой, все они были затем освобождены досрочно) организовавшие трибунал союзники уехали, а судебная система ФРГ продолжила работу в прежнем кадровом составе. Судья — профессия востребованная и требующая основательной подготовки, других взять было негде, а прежние перестроились и стали применять новое законодательство ФРГ с той же аккуратностью, с какой применяли законы Третьего рейха.

Есть, правда, еще неписаное неправо: теневые практики, в первую очередь патроната, не перепишешь как текст. Но обычная коррупция-«порча» в виде желания одеваться в «фирму», ходить на хорошие спектакли и ездить в отпуск не только в Сочи подтачивает и размывает насаждаемую сверху политическую «порчу»-коррупцию. Выстроенная В.М. Лебедевым за последние лет двадцать судебная вертикаль не так надежна и долговечна, как кажется на первый взгляд. Эти рабы(ни) потенциально готовы восстать, хотя и не за свободу, а чтобы вернуть себе утраченное законное положение не под, а над «силовыми структурами». И это, в общем, тоже вполне рационально.

* Признан «иноагентом» и ликвидирован.

** Признаны «иноагентами».