Истоки

Понятие «традиционных духовно-нравственных ценностей» было впервые четко сформулировано и законодательно закреплено в «Стратегии национальной безопасности Российской Федерации», принятой в 2012 году. Впервые — и наконец-то: задолго до этого словосочетание ушло в народ, и мало кто понимал, что же именно оно подразумевает. К тому же давно возникла, так сказать, терминологическая путаница: чуть раньше ценности назывались не традиционными, а духовными, а еще раньше появились вообще не ценности, а духовные скрепы. Пропаганда явно находилась в тяжелом положении: нужно было что-то проповедовать, а что именно — неясно. Впрочем, она имела возможность опереться на многовековую, простите за тавтологию, традицию проповеди традиционных ценностей — и истоки она берет в XVI веке.

Именно к этому времени, а точнее к 1523/24 году, принято относить послания монаха Филофея, в которых он сформулировал надолго полюбившуюся и прижившуюся установку «Москва — Третий Рим». В двух письмах — к дьяку Михаилу Мунехину и к князю Василию III — Филофей рассуждает о том, что на смену утопающему в грехах и ереси Западу (тогда еще просто католическим странам) во главе мира должна стать несущая истинную православную веру Русь:

Приведенная цитата так или иначе знакома большинству россиян — но при этом у посланий Филофея есть две особенности, которые вспоминать не принято и о которых знают куда меньше.

• Во-первых, это контекст исторический: письма написаны в период объединения русских княжеств, и концепция «Третьего Рима» — мощного центра империи, наследника богатой и долгой традиции — была тогда как нельзя кстати (и по сей день она начинает звучать во всех правительственных речах именно тогда, когда внутри государства возникают серьезные проблемы и снова приходится искать мотивации к объединению).
• Вторая особенность — контекст внутритекстовый: достаточно пробежаться взглядом по посланиям, чтобы понять, что Филофей пишет князю отнюдь не оды, а скорее учит, какой должна стать страна в будущем — пока же она, как и весь тогдашний мир, по мнению монаха, погрязла в грехах. Характерно, что главный и повальный на Руси грех, против которого выступает Филофей, — это… пропаганда ЛГБТ (признано международным экстремистским движением и запрещено в России). Естественно, с поправкой на тогдашнее словоупотребление. Послание Василию так и называется: «Послание к великому князю Василию, в немъже о исправлении крестного знамения и о содомском блуде». Проблемы российской власти, как видим, за четыре века не изменились нисколько — правда, тогда назвать распространение мужеложства на Руси тлетворным влиянием Запада еще никто не догадался.

Тему Третьего Рима подхватила и развила известная на Руси «Повесть о новгородском белом клобуке», пользовавшаяся тогда огромной популярностью. Сюжет у этой повести следующий: в первой части (в послании Дмитрия Толмача архиепископу Геннадию) рассказывается, как приехавший в Рим Дмитрий Толмач за ужином и патриотическими разговорами с одним книгохранителем римской церкви узнает, что существует некая легенда, которая изначально была записана в древних греческих книгах, потом вывезена в этих книгах из павшего Константинополя в Рим и переведена там на латинский.

Причем содержание легенды было настолько неприятно римлянам, что греческие книги сожгли, а саму историю хранят в строжайшей тайне. Легенда гласит: белый клобук — головной убор, который носит православный патриарх, символ духовной власти — был создан в Риме. Но, увы, Запад, говорит «Повесть…», оказался недостоин владеть символом духовной власти и чистоты веры, поскольку Рим погряз в ереси, а Константинополь был завоеван — тоже из-за своих грехов. Поэтому, по велению посланников Бога (которых в «Повести…» очень много), клобук должен был быть передан в Новгород, поскольку Русь — это все тот же Третий Рим:

О датировках этой похожей на романы Дэна Брауна легенды спорят до сих пор. Основная версия — она не могла быть создана раньше посланий Филофея и утверждения патриаршества Борисом Годуновым. В любом случае появилась она не менее своевременно, чем формула «Третьего Рима», и очень помогла, что называется, формированию национального самосознания. Надо ли говорить о том, что никаких письменных источников или намеков на существование этой легенды в Риме не обнаружилось. Более того: в 1667 году Московский собор расставил точки над «и», назвав легенду о клобуке «лживым писанием» Дмитрия Толмача, «еже писа от ветра главы своея». Но сюжет и мораль сей повести оказались, видимо, настолько симпатичными, что она спокойно дошла до наших дней, и сейчас особо патриотичные граждане относятся к ней с куда меньшим скепсисом, чем в 1667 году.

И формула Филофея, и «Повесть о клобуке» на долгие годы вперед определили три главных «ценности»:

• во-первых, духовное лидерство как программу и основу государства,
• во-вторых, сакральность правителя и,
• в-третьих, богоизбранность народа и его «особый» путь.

Во всей славянофильской риторике последующих веков эти ценности так или иначе повторялись. После войны с Наполеоном, когда в Россию из Европы пришел романтизм, добавилась и еще одна: идея принадлежности к великому народу. Именно тогда Россия, и так не имевшая большого опыта индивидуализма, с помощью философии славянофилов научилась оперировать абстракцией «народ» и ставить ценности этой абстракции выше прав и свобод каждого отдельного гражданина.

Дальше, в 1833 году, министр просвещения Сергей Уваров сформулировал еще одну установку, которую сегодня тоже любят вспоминать ревнители «традиционных ценностей» — и которую прямо называл год назад в ряду этих ценностей, в частности, глава СК Бастрыкин: «Православие, самодержавие, народность». Эта триада была явным противопоставлением девизу Великой Французской революции «Свобода, равенство, братство» и легитимизировала репрессивно-консервативную политику Николая I. Формулу активно поддержал главный идеолог этой политики Константин Победоносцев: триада стала символом того, что народ должен объединиться вокруг помазанника-царя на основе безусловной и истинной православной веры — и, конечно же, против растлевающего влияния Запада. Эта же триада стала главным девизом всех последующих поколений консерваторов.

(и которое еще с нулевых годов постоянно мелькает в работах филолога Есаулова — наряду с изобретенным им самим термином «пасхальность»). И вот на этом этапе сходство между современным Z-патриотизмом и традиционной философией славянофильства заканчивается. Дело в том, что славянофильство — это все-таки сложное и системное течение, которое от сегодняшней, как увидим дальше, невероятно поверхностной и лоскутной идеологии отличается процентов на девяносто. В частности, даже пресловутая «соборность» у Хомякова предполагала, скажем, отсутствие сакральной иерархии: земная православная церковь, утверждал он, свята и светоносна тогда и только тогда, когда ведет себя свято. Но подобные уточнения — тоже как будет видно дальше — главы Российской империи разных ее изводов привыкли пропускать.

Забавно наблюдать за тем, как сегодняшние идеологи отзываются о советском периоде: бывает, что в одной и той же диссертационной работе о ценностях, которых — работ — выходит сейчас чуть ли не по библиотеке в год, СССР называется сначала средоточием мирового зла (потому что лишил страну и самодержавия, и православия), а через десяток страниц — примером стойкости и величия русского народа в противостоянии все тому же Западу. Как бы там ни было, чем-чем, а антизападной риторикой, повышенной подозрительностью и лексиконом современная власть полностью обязана советской эпохе. Помимо этого, она обязана позднему СССР и истоками своей философии: в 1970-е годы, во время особой распространенности и популярности всевозможных эзотерических, теософских, спиритуалистских и прочих кружков, активно развивался и известный «Южинский кружок» Юрия Мамлеева, куда вместе с Гейдаром Джемалем, Евгением Головиным и другими входил и главный современный философ всея Руси Александр Дугин. Каким образом из адепта мистицизма и эзотерики получился центральный идеолог православных «традиционных ценностей», будет сказано чуть ниже — сначала закончим следить за становлением самого термина.

После развала Союза то, что теперь принято называть традиционализмом, стало постепенно распространяться и укрепляться: потерявшее твердую почву под ногами общество искало идейную и идеологическую опору в чем-нибудь привычном — и голоса тех, кто позиционировал себя наследником прошлого, звучали очень привлекательно. Чтобы в этом убедиться, достаточно вспомнить риторику тех лет: знаменитое название фильма «Россия, которую мы потеряли» (1992, Говорухин) или название печально известного националистического общества «Память» (чей девиз, кстати, был «Бог! Царь! Нация!»). Перечисленные выше — и усвоенные очень отрывочно — ценности постепенно реализовывались через законопроекты и открытые письма, апеллировать к традиции становилось все более и более модно. Наконец, после краткого периода медведевской «модернизации» и тем более после Болотной потребность объединить взбунтовавшиеся «княжества»-регионы и вообще призвать народ к благочестию стала особенно острой — и тогда в послании Путина Федеральному собранию 2012 года прозвучало сакраментальное сочетание «духовные скрепы»:

Тогда же, в 2012 году, была сформирована «Стратегия государственной национальной политики РФ на период до 2025 года», в которой был взят курс на сохранение «традиционных духовно-нравственных ценностей» — правда, что эти ценности в себя включают, определено не было. Тем не менее начиная с этого времени сам термин прочно вошел и в законодательство, и в обиход.

После этого Путин стал апеллировать к ценностям почти в каждом своем послании и обращении. В 2013 году он сказал, что Россия «возвращается к себе», «выступает против пересмотра норм морали и нравственности, против стирания национальных традиций, против признания равноценности добра и зла». Как видим, сам гарант ценностей тогда еще плохо понимал, что несет в себе придуманный термин. Под это размытое понятие в рамках «Стратегии…» принимались законы с еще более размытыми понятиями — скажем, закон об «оскорблении чувств верующих».

В 2020/21 году в Конституцию были внесены поправки, суть которых кратко сформулирована в статье 114:

В конце концов, 9 ноября 2022 года указом президента были утверждены «Основы государственной политики по сохранению и укреплению традиционных российских духовно-нравственных ценностей» — и наконец-то примерный перечень этих самых ценностей был назван:

Не то чтобы все вышеприведенное многое прояснило: лексика закона, как нетрудно заметить, очень метафорична и вряд ли приемлема для юридического документа (правда, Z-идеологи очень быстро нашли аргумент в защиту этих лексических неточностей: мол, у нас законодательство пишется таким сухим казенным языком, что давно пора было его разнообразить). Тем не менее жизнь пропагандистов после закона явно стала легче: теперь хотя бы в общих чертах понятно, что пропагандировать.

Вопросы терминологии

Надо сказать, что сам по себе термин «традиционные ценности» используется далеко не только в России. Формально — но только формально — он наиболее близок к лексикону Макса Вебера, для которого понятие «ценности» было одним из центральных и который ввел это понятие в социологию. Ценность для Вебера — это общая установка какой-либо исторической эпохи, то есть общественная норма, которая имеет значимость для социального субъекта. Но в лексику Кремля «ценности» пришли, судя по всему, не от Вебера — как писали Ильф и Петров: «Если б Остап узнал, что он играет такие мудреные партии, он крайне бы удивился». Источники терминологии на самом деле вполне предсказуемы: это все тот же любимый в Кремле философ Иван Ильин.

Строго говоря, источников, похоже, три: к Ильину, который отвечает больше за смысловое наполнение, добавляется Николай Бердяев, тоже неоднократно Путиным цитировавшийся, а за ними и любимый Дугиным Рене Генон — правда, в дугинском же изводе.

Бердяева Путин, как известно, называет своим любимым философом наряду с Ильиным — но если у Ильина он позаимствовал все, начиная с философии и заканчивая слогом, то отчетливых следов Бердяева в кремлевской риторике все же не видно. По сравнению с Ильиным, которого можно назвать философом только с очень большой натяжкой — он, скорее, в первую очередь публицист, — Бердяев именно ученый, его философия сложна и малопригодна для разговора с «народной массой». Из его философии были взяты, может быть, только самые простые и понятные (и привычные по другим консервативным учениям) идеи — вроде убеждения, что технический прогресс = бездуховность, что демократическое равенство ведет к усреднению личности, что современный (Бердяеву) мир находится в духовном кризисе, «Франция изъедена культурным скепсисом, в Германии кризис опрокидывает все ценности» и т.п. А главное, что, видимо, позаимствовал у Бердяева Кремль, — это слово «ценности». Правда, Бердяев использует его без прицепов в виде прилагательных «духовный» или «традиционный» — зато с прицепом «сверхличный».

Судя по тому, насколько здесь лексикон Бердяева похож на употребление «традиционных ценностей» в разных их скрепных вариантах, второй своей частью сочетание обязано именно ему. Но сходство современной идеологии и бердяевской философии на этом заканчивается: смысловым центром для Бердяева всегда была личная свобода, а главной целью жизни любого человека и любого гражданина — творчество. Ни того, ни другого в риторике Кремля как-то не наблюдается. И уж точно никому не приходит в голову цитировать, например, такие высказывания:

А ведь это тоже Бердяев — и тот же Бердяев.

Первой своей частью сочетание «духовные ценности», как уже было сказано, обязано Ильину, у которого слово «духовный» встречается примерно раз по шесть на каждой странице каждого произведения. Вообще, кажется, что именно он обеспечил примерно половину современного словарного запаса властей: у него встречается и «русофобия», и «национальная идея», и даже — ?«единая Россия». Неудивительно, что именно этот философ стал любимым для современной власти — пишущий абсолютно публицистично, просто, не особо церемонясь с терминами и выводами, он отлично подходит для того, чтобы дергать из него цитаты.

— а пустоты заполняют очень хорошо стилизованными под него вставками. И, конечно, именно из его книг почерпнуты идеи о духовных основах русского народа:

Как видим, Ильин называет все те качества и явления, которые почти дословно повторены в нынешнем законодательстве о ценностях. В том же сборнике — да и в других — он подробно пишет и об устройстве семьи (и эти его идеи тоже почти дословно повторены в поправках к Конституции), и о патриотизме, и о любви к родине, и о том, что все сферы жизни, от образования и науки

до медицины, должны строиться на православной вере и духовности, а не на рационализме. Очевидно, власть почему-то принимает публицистические труды Ильина за учебники по государственному управлению — а заодно и учебники истории, и учебники риторики. Три в одном — да здравствует триединство.

Есть у Ильина и еще одна невероятно важная тема, о которой власти стараются особо не упоминать, — это национализм. Симпатии Ильина к нацистскому режиму не секрет ни для кого — и он действительно очень поддерживал политику Гитлера до войны, в 1933-м пел его идеям дифирамбы, а после войны сказал только, что у нацистов явно были перегибы, но в общем и целом они были правы.

При этом не хочется выступать адвокатом Ильина, но все-таки надо сказать, что его националистические взгляды были довольно умеренными: мол, да, народ у нас многонациональный, но надо сохранять русские традиции, суверенитет культуры, не поддаваться влиянию Запада, но никаких иноверцев и людей других культур ни в коем случае не притеснять. Единственная форма дискриминации — важные государственные посты в России должны занимать исключительно русские. Вообще, малознакомый с Ильиным читатель удивится, что и для него — как для Бердяева — категория личной свободы человека и гражданина была одним из центральных понятий. Для Ильина принципиально, чтобы все эти планы по строительству прекрасной (для него) России будущего — так, между прочим, называется одна из глав сборника «Наши задачи» — осуществлялись исключительно добровольно, «по любви». Но все рассуждения Ильина о свободе власть, очевидно, тоже предпочитает пропускать.

Именно поэтому, судя по всему, в концепции «традиционных ценностей» появился третий компонент — собственно традиционность, точнее, традиционализм. Родоначальником традиционализма принято считать Рене Генона — метафизика, эзотерика, закончившего свой жизненный и философский путь в суфийском ордене. (На последней книжной ярмарке Non/fiction вдруг появились его издания в большом количестве.) Генон видел развитие мира не как процесс эволюции, а как процесс регресса — и в его системе, которую он частично взял из индуизма, мир уже несколько тысячелетий живет в эпоху Кали-юга — время демона Кали, когда боги отвернулись от людей, нравы и умения пали и т.д., и главное, чем теперь должен заниматься человек, — это следовать Традиции, которая является основой всех времен и эпох. Добавим в скобках, что, в отличие от Ильина, прибившегося к нацистской идеологии, скорее, случайно, Генон был прямым предшественником этой идеологии (впрочем, тоже непреднамеренно).

Здесь проблема даже не в том, что современная российская власть пытается черпать свои идеи из учения эзотерика Генона — само по себе это учение не является чем-то совсем уж сектантским, и его последователи есть среди политиков всего мира (кстати, и в команде Трампа тоже). Проблема здесь больше в том, что власть черпает идеи не из Генона — а из его апостола Дугина, который в изначальном учении изменил многое. О том, в чем Дугин противоречит Генону, здесь говорить не место, но что все-таки сказать надо — так это то, что попытка скрещения Генона с православием, которая предпринимается много лет, — это, конечно, чистое притягивание за уши. Ничего христианского в учении Генона нет и не может быть — и чтобы в этом убедиться, можно открыть любую из его немногочисленных статей о христианстве. Например, статью «Христианство и инициация», где сказано, что христианство изначально было учением эзотерическим, требующим инициации. И далее в том же духе.

к «традиционным ценностям», к попытке следовать какой-то несформулированной Традиции и рисованию образа страны как государства-катехона (Дмитрий Быков* обратил внимание на то, что это важное для дугинской философии понятие оказалось центральным и для «Наказа» РПЦ о строительстве «русского мира», вышедшего 27 марта). И все это на фоне абсолютно пустых по содержанию слов, которые можно наполнять любыми удобными «смыслами». Все это выглядит довольно апокалиптически — хотя как еще оно должно выглядеть, если главной составляющей всех надерганных из разных книг философий, составляющих «традиционные ценности», является именно близость «конца света»? Кстати, именно так называется один из составленных Дугиным — еще в девяностых — сборников эсхатологических текстов, «учебного пособия по истории религий», где вперемешку с рассуждениями о христианстве идут статьи об алхимии, масонстве, каббале, а также тексты Мирчи Элиаде, Рене Генона, Юлиуса Эволы, Алистера Кроули.

Изобретенная традиция

К сожалению, не надо быть философом и богословом, чтобы понять: «традиционные духовные ценности», ставшие основой российской государственной идеологии, мало общего имеют и с реальной традицией, и с духовными ценностями православия. То, что проповедуют сейчас с экранов телевизоров, а часто и с амвонов, больше похоже на «христианский эзотеризм», как честно назвал один из разделов вышеупомянутого сборника Дугин. Единственная реальная традиция, которой четко придерживаются идеологи, — это повторение вековых мантр про падшесть Запада и непобедимость окруженного врагами русского народа.

Вообще, все, что сейчас происходит, точно описано в книге Хобсбаума «Изобретение традиции»:

С учетом многовекового опыта такого изобретательства, процесс идет вполне успешно.

Остается надеяться только на то, что когда-нибудь Россия сможет изобрести себе какую-нибудь новую традицию — не милитаристскую, не тоталитарную, не репрессивную. Но пока приходится ездить на новоизобретенном полуразвалившемся велосипеде.

* Признаны Минюстом РФ «иноагентом».