О холоде — с теплотой

Фритьоф Нансен — будущий великий дипломат и великий путешественник — родился 10 октября 1861 года. Все его детство прошло на хуторе Стуре-Фрён (см. сноску 1.) под Христианией (после 1877 года — Кристиания, с 1925 года — Осло). Родители — небедные и довольно знатные люди — детей принципиально не баловали, воспитывали в суровости, даже игрушки были у них не покупные, а самодельные. Обратной стороной такого спартанства была свобода — эдакая вольница-робинзониада на природе, в лесу и на озерах, вот только не в южных широтах, где господину Крузо и набедренная тряпочка нужна была не всегда, а в северных — с их снегами, морозами, льдами и полярными сияниями нужно было основательно одеваться. Впрочем, к холоду Нансен относился очень… тепло: не топил в кабинете, а зимой все норовил выходить на улицу в одном шерстяном костюме.

Мать Фритьофа была первой в Норвегии лыжницей-спортсменкой, так что не удивительно, что и сам Фритьоф, вставший на лыжи и на коньки в два года, дюжину раз становился чемпионом Норвегии по лыжам и много раз — призером по конькам (а однажды побил национальный рекорд на дистанции в одну милю). Побеждал Нансен и в прыжках с трамплина, а еще он отлично стрелял, но биатлон тогда еще не придумали.

Он легко учил и хорошо знал языки — английский, немецкий, французский, шведский (выучил и гренландский, то есть эскимосский), он разбирался в театре и литературе, выделял Ибсена, Гамсуна и Байрона, да и сам он превосходно владел пером.

Однажды, на свой страх и риск, он совершил сложнейший и довольно безрассудный одиночный лыжный переход из Бергена в Кристианию, во время которого мог и погибнуть. Порицали его тогда все — и отец, и менторы-коллеги, но занятия спортом и этот поход выработали в нем важный антидот — стойкое отторжение от адреналина «высших достижений» и рекордов ради рекордов, любой ценой. Физическая сила, закалка, ловкость, вера в себя — все то, для чего нужен спорт, сами по себе не самоцель, а инструмент для достижения настоящих, серьезных целей, например, научных, дипломатических или гуманитарных.

Именно наука — зоологические, географические и океанографические исследования и открытия — первая сфера, которая привлекла Нансена всерьез и надолго. В 1881 году он поступил в Кристианийский университет и уже в 1882 году совершил свое первое путешествие в Арктику — на тюленебойном сейнере «Викинг». Побывал на Шпицбергене, в Исландии и в Гренландии, у берегов которой корабль попал в ледяной плен и вынужден был дрейфовать. Это зацепило, заронив тем самым в начинающем полярнике первые собственные мысли, догадки, планы и мечты.

К их реализации он и приступил, но только в 1888 году. В промежутке — занятия микробиологией, в частности, гистологией, и центральной нервной системой беспозвоночных: сначала — в качестве препаратора в городском музее Бергена, потом стажера в Германии и Италии, в частности, в Неаполе, на морской биостанции профессора А. Дорна.

Прогулки по Арктике

Гренландской же мечтой Нансена было — пересечь этот крупнейший на Земле и почти необитаемый ледяной остров с его издевательским названием («Зеленая страна»!) с востока на запад. Смета экспедиции — 5000 крон. Родное правительство отказало, да еще с нехорошей язвительностью: мол, зачем Норвегии финансировать «увеселительную поездку частного лица»? Деньги нашлись, но какие-то непатриотические — от датского предпринимателя.

Экспедиция стартовала 2 мая 1888 года, а за четыре дня до этого Нансен, не моргнув, защитил в Кристиании кандидатскую диссертацию: «Нервные элементы, их структура и взаимосвязь в центральной нервной системе асцидий и миксин». На восточный берег Гренландии шестеро полярников, впрягшись в 600 кг груза, высадились только 17 августа. Преодолев в 40-градусный мороз на лыжах 470 км снежно-ледяного купола острова (а перед этим еще и 20 км прибрежных паковых льдов) и ведя ежедневные метеонаблюдения, на западный берег они вышли только 3–6 октября, опоздав к концу навигации. Начала следующей им предстояло дожидаться в столичном поселке Готхоб (совр. Нуук).

Вежливо отказавшись от приглашения датского губернатора зимовать в его доме, Нансен поселился в эскимосской яранге и примерил на себя тяжелейшую жизнь этого народа, включая специфическую его охоту, специфическую рыбную ловлю и разящий наповал запах «копальхена» (перебродившая моржатина, закопанная в промерзлый грунт от силы на 30–40 см). Из зоолога, так сказать, он переложился в антрополога, а эскимосы стали первым народом, в чью отчаянно трудную жизнь он пристально и внимательно всмотрелся, не поленившись для этого окунуться и в их язык. Для Нансена, сумевшего погрузиться в столь далекий и непривычный для себя эскимосский мир, разговаривать после этого со всякими там королями, президентами и премьер-министрами было уже проще. А вековыми эскимосскими приемами выживания в суровостях Севера — такими, как плаванье на каяках или езда в нартах на собаках — Нансен воспользовался во время своего штурма Северного полюса на «Фраме».

Возвращение Нансена на материк в апреле-мае 1889 года было триумфальным: Фритьофа ждали британская, шведская, датская и норвежская награды, почетная синекура в университете и даже учреждение на волне триумфа собственного Норвежского географического общества в 1890 году.

Но то, что для публики смотрелось лишь отчаянно тяжелым и рискованным спортом, для самого Нансена и его ученых коллег было ощутимым вкладом в науку — с десятками поверженных гипотез и десятками новых, возникших им на смену, — например, о трансполярном подводном восточно-западном течении под паковыми льдами Ледовитого океана (см. сноску 2).

Последняя гипотеза и легла в основу главного географического путешествия Нансена — его экспедиции на корабле «Фрам». «Фрам» (или, по-русски, «Вперед») — специальный компактный корабль с бортами округлой формы — потому округлой, чтобы давление льдов не расплющивало корпус, а выжимало его на поверхность. Задача — «подкрасться» к полюсу с юго-востока, со стороны Берингова пролива, и, поднявшись как можно выше (севернее) по открытой воде, уткнуться во льды и, оседлав их, дрейфовать с ними по воле течений на северо-запад, а при приближении к полюсу — прогуляться туда пешком. Растянувшись на четыре долгих года (1893–1896), все примерно так и произошло, кроме концовки: полюс к себе Нансена не пустил. Все окончилось бы и вовсе трагически, не встреть Нансен и Йохансен на мысе Флора Земли Франца-Иосифа экспедицию Фредерика Джонсона — полярника-англичанина, которого норвежец Нансен в свое время отказался взять в свою сплошь норвежскую команду. Моя гипотеза: в этот спасительный момент Нансен обжег себе обе щеки — со стыда!

И вот в августе 1896 года в Норвегию возвратились — целыми и невредимыми — все 13 человек экипажа «Фрама». Да, Северного полюса они так и не достигли (это произойдет еще через 13 лет), но других открытий было так много, что хватило на десятилетия. Само же их возвращение стало величайшим норвежским триумфом столетия.

Несколько последующих лет ушли на описание и публикацию результатов экспедиции. Научный отчет появился уже в 1897 году, причем на английском, что еще не было мейнстримом в европейской научной литературе. Научно-популярная версия вышла чуть позже и на норвежском, с посвящением жене, Еве Нансен, — той самой, в брачном договоре с которой имелся удивительный пункт — о невозражении против похода мужа на Северный полюс (см. сноску 3).

После экспедиции на «Фраме» Нансен внутренне перестроился и в рамках науки — отныне он воспринимал себя как океанографа, и именно по океанографии столичный университет присвоил ему специально под него созданное профессорское звание. Экспедиция же, которую так поддержала — собаками, базами, картами — та же Россия, экспедиция, которая избежала своего трагического конца благодаря англичанам, отчетливо показала, что покорение Северного полюса и исследования Арктики могут вестись только интернационально, только сообща. И если после прогулки по Гренландии в Норвегии возникло Национальное географическое общество, то после «Фрама» одна за другой стали возникать международные комиссии, комитеты и лаборатории полярников и, как правило, с Нансеном во главе. Что в конечном счете и предопределило покорителям как Северного, так и Южного полюсов неизбежность их успеха.

Растапливая дипломатические льды

В 1861 году, когда Нансен родился, Норвегия была еще связана унией с королевской Швецией (примерно так, как Финляндия с Россией). Сами Нансены из датчан, а с Данией у Норвегии до 1814 года была другая уния, распавшаяся после неудачных для Королевства Дании и Норвегии Наполеоновских войн.

Но не были безоблачными отношения и со Швецией. Как же тут быть бедной Норвегии? Очень просто: искать собственного короля. Где? В Дании. Такой вот скандинавский антиколониализм!

Нансен был одним из тех, кого Норвегия посылала в 1905 году в Копенгаген уговаривать принца Карла Датского принять норвежскую корону (см. сноску 4). Карл соглашался, но ставил условием плебисцит. Плебисцит состоялся в 1905 году, после чего уния со Швецией была разорвана, и принц Карл стал королем Хоконом VII. Трон ему настолько понравился, что он расстался с ним только спустя 52 года — аж в 1957 году!

Это была не первая чисто дипломатическая работа Нансена, но первая удачная. Первой и неудачной была неформальная миссия в Санкт-Петербург в 1898 году, когда он, триумфатор Арктики, встречаясь с Николаем II и всемогущим премьером Витте, обсуждал с ними российско-норвежскую торговлю и мировую геополитику.

В 1906 году, после обретения Норвегией независимости, король назначил Нансена своим посланником в Лондон. В этой должности он пробыл целых два года, поставив на ноги посольство и прекрасно организовав визит своего короля к британскому Эдуарду VII. Пребывание в Лондоне Нансен использовал для занятий в его богатейших библиотеках и архивах, где он собирал материал для книги о полярных исследованиях и исследователях.

В Норвегии же его ждали вдовство, университет и океанография, короткие вылазки в море на собственной шхуне и поездки с лекциями в разные страны. В 1913 году, за год до Первой мировой, он совершил большое путешествие по Северному морскому пути, по Енисею и по всей России — от Владивостока до Санкт-Петербурга. Знакомство с российской антропологией и контакты, завязавшиеся во время этого путешествия, премного помогли Нансену в его дальнейших — и труднейших — гуманитарных миссиях в 1920-е годы, в том числе и в России. Свою книгу о России он, перефразируя Толстого, назвал «Россия и мир» (1923), а о Сибири — «В страну будущего» (1930).

Мандат на репатриацию

Война (Первая мировая. — Ред.), в которой Норвегия держала нейтралитет, принесла Нансену неожиданное назначение — президентом Норвежского союза обороны. В этой должности он одержал свою первую победу над голодом — пусть еще только приближающимся голодом в своей собственной стране. Причина — панъевропейское эмбарго США по продовольствию. Нансен добился для Норвегии серьезнейших послаблений, что, правда, не избавило страну от ввода продовольственных карточек.

В октябре 1918 года, на излете войны, новое назначение — председателем Норвежского комитета по созданию Лиги Наций. Каковая и была создана и, так сказать, пущена в ход 10 января 1920 года. Повивальной бабкой этой невиданной экспериментальной постройки, как, например, Вудро Вильсона или Роберта Сесиля, Нансена не назовешь. Но Норвегию при ее родах он все же представлял. Именно с Лигой Наций будет связан весь остаток кипучей Нансеновой жизни. Ему, почти 60-летнему уже человеку, Лига Наций принесла второе дыхание и второе, совершенно новое, поприще. Поприще, на котором он себя чувствовал столь же уверенно и суверенно, как и за полярным кругом.

Это было еще то время, когда слова что-то значили, когда они еще не обросли ракушками оруэлловских оксюморонов типа «война — это мир». Нансен горячо хвалил юную Лигу Наций за то, что она добилась отмены итальянской оккупации Корфу, и горячо осуждал за то, что она не вмешалась в Советско-польскую войну летом 1920 года.

Первый официальный мандат Нансена от Лиги Наций датирован апрелем 1920 года. Задача стояла в выявлении и репатриации миллионов военнопленных воевавших стран, разбросанных буквально по всему миру: на то она и мировая, эта война. Из них большинство — российские военнопленные. Засучив рукава, Нансен уже в ноябре отчитывался перед Ассамблеей о первых 200 тысячах репатриированных. В окончательном отчете от 1922 года он подвел итог — 427 886 военнопленных из более чем 30 стран. Интенсивность и эффективность этой деятельности не может не поражать!

Мандат на борьбу с голодом

Был у Нансена в Лиге Наций и другой мандат и, соответственно, вторая сердечная (не головная!) боль — это борьба с голодом в России, который — в обстановке Гражданской войны — не сможет не затронуть десятки миллионов человек. И он бросился биться за то, чтобы минимизировать эту опаснейшую из угроз.

Сама эта борьба весьма «повредила» репутации Нансена: антибольшевистские организации и некоторые страны сразу же стали обвинять его в «пробольшевизме» и отстаивании интересов Советов (см. сноску 5).

В результате Лига Наций как институция отказалась принять участие в помощи голодающим в России, и Нансену пришлось обратиться за помощью к частным организациям: его усилия возымели результат, но результат довольно скромный. Другое дело, что его филантропический пул имел мощнейшего конкурента в лице правительства США во главе с Вильсоном и американской организации АРА (American Relief Administration) во главе с Гербертом Гувером. Объем американской помощи под ее эгидой был более чем в 10 раз больше (42 млн долларов против четырех, по состоянию на февраль 1922 г.). Если, по состоянию на май 1922 г., Гувер кормил 6,1 млн человек, то Нансен — только 138 тысяч.

Так что Нансену было за что обличать Лигу Наций на ее Ассамблее 30 сентября 1921 года.

Нансеновские паспорта

Но Нансену выпал от Лиги Наций и еще один «русский» мандат — быть может, самый резонансный. Это проблематика русских, то есть российских, беженцев.

Их общее число, по разным оценкам, — от 1 до 2 млн человек, из-за перипетий русской революции и Гражданской войны разбросанных по самым разным странам мира.

20–24 августа 1921 года в Женеве прошла первая конференция по русским беженцам с участием 10 стран — Болгарии, Китая, Финляндии, Франции, Греции, Польши, Югославии, Румынии, Швейцарии и Чехословакии, а также Международного Красного Креста, Международного бюро труда и Международного общества помощи детям. Конференция учредила должность Верховного комиссара по делам русских беженцев и сеть его представительств в странах — членах Лиги Наций.

И снова русские эмигранты-антибольшевики были против «большевика» Нансена и продвигали другого кандидата — полковника Ольдса, директора представительства американского Красного Креста в Европе. Но Совет Лиги выбрал норвежца.

В задачи Нансена как Верховного комиссара входило определение правового статуса беженцев, организация их репатриации, если таковая желательна и возможна (тут у Нансена уже был опыт), размещение беженцев в тех странах, что были готовы их принять и оказывать необходимую помощь, в том числе правовую.

Между тем 15 декабря 1921 года правительство РСФСР объявило, что все эмигранты, покинувшие Россию после 7 ноября 1917 года, как и те, кто воевал против советской власти, лишаются российского гражданства, то есть переходят в апатриды.

Русским (российским) беженцем «признавалось лицо русского происхождения, не принявшее никакого иного подданства» (см. сноску 6). Для них был разработан специальный документ, удостоверяющий личность. В сущности, это «сертификат для беженцев», то есть удостоверение апатрида, более известное как «нансеновский паспорт». Паспортами, а не удостоверениями они назывались еще и потому, что на них могли быть наложены такие визы, как право постоянного жительства, право на въезд и выезд, или транзитная. Среди их счастливых обладателей — Деникин и Набоков, Шагал и Бунин, Рахманинов и Стравинский, Анна Павлова и многие другие.

К сентябрю 1922 года конвенцию Лиги Наций о паспортах и представительствах признали 12 стран, в июле 1923-го — 30, а к концу 1930-х гг. — уже 51 страна (см. сноску 7).

У многих не было при себе никаких документальных свидетельств происхождения или гражданства, как не было и юридического статуса в стране своего пребывания. Доходило до того, что местные власти правдами и неправдами удерживали у себя русских беженцев как дешевую рабсилу, пользуясь их бесправием и бездокументностью (см. сноску 8).

Но в некоторых странах отношение к русским иммигрантам было совсем иным — самым что ни на есть положительным. В частности, в Чехословакии, где уникальная правительственная «Русская акция» была направлена на сохранение и развитие русской культуры и науки. В Прагу, которую иногда называли «русским Оксфордом», и другие чешские города потянулись ученые, экономисты, инженеры, агрономы, писатели, театральные деятели и вообще молодежь — для получения образования за счет Чехословацкого государства

С марта 1921 года к русским беженцам добавились и 320 тысяч армянских — спасшихся бегством из бывшей Османской империи, где и при младотюрках возобновилась резня, то есть армянский геноцид. «Нансеновские паспорта» выдавались и им, а сама Комиссия была переименована в «Комиссию по делам русских и армянских беженцев».

В 1926 году сфера действенности «нансеновских паспортов» была распространена и на страны, их выдавшие. Наконец, на Женевской конференции 1928 года у русских и армян была отнята их беженская эксклюзивность: на «нансеновские паспорта» отныне могли претендовать и другие категории беженцев. И претендовали. К «нансеновским паспортам» прибегали и отдельные немецкие евреи, бежавшие прочь из Германии, и даже французы — после немецкой победы на плебисците в Сааре.

Греко-турецкая война 1919–1922 годов, начавшаяся интервенцией Греции и окончившаяся ее поражением, привела к бегству турецких греков от угрозы такой же резни, как и у армян. Нансен отправился в Стамбул с оригинальной по тому времени и экспериментальной идеей взаимного обмена титульным друг для друга населением. Более миллиона греков переселяются из балканской части Турции (куда они бежали из Причерноморья) в Грецию и примерно полмиллиона турок — из Греции в Турцию, в опустевшую без греков Малую Азию. Нансену удалось преобразовать эту идею в рабочую схему обмена населением. Денежные пожертвования ряда стран (вособенности Великобритании) и частных лиц, собранные им поразительно быстро, позволили обеспечить даже компенсацию части имущественных потерь и затрат на интеграцию в новых местах проживания.

«За оказание помощи беззащитным…»

На своем посту Верховного комиссара Лиги Наций Фритьоф Нансен оставался до самой своей смерти 13 мая 1930 года. На похоронах присутствовали король Хокон VII, представитель от Лиги Наций, соратники по путешествиям, члены семьи.

Сценарий похорон прописал сам покойный. Речей не было, звучал только оркестр, без перерыва игравший квартет Шуберта «Девушка и смерть», который так любила исполнять Ева Нансен. Урна с прахом была захоронена под одной из берез в его усадьбе «Пульхёгда».

Как некогда многим другим викингам, всем этим Эрикам, Рюрикам и Харальдам, Фритьофу стало тесно в Норвегии и даже в Арктике с Антарктикой, как стало тесно ему и в науке, после чего он с радостью переключился на глобальные проблемы и проекты.

При этом решительно поменялись не только масштаб и его личный калибр, поменялась и сама «методология». Он уже не соглашался годами плыть по течению с дрейфующим «Фрамом» в ожидании того, проплывет мимо тебя Северный полюс или не проплывет. Отныне он врубался в проблему как ледоруб в ледяную стенку. И часто — не всегда, но очень-очень часто — он свою миссию исполнял и доводил до конца.

Кем он был, собственно говоря, этот Фритьоф Нансен?

Был он героем, но героем не войны и даже не миротворцем, а героем мира. Он чувствовал себя в ответе за гуманитарные аспекты и последствия войн — за издержки плена и несправедливость изгнаний, за смертный ужас преступлений, которым тогда еще и имени не было, — таких как геноцид, резня. Он чувствовал себя не абстрактным гуманистом, а конкретным чистильщиком — устранителем вызванного войной вреда и устроителем на ее руинах полезного мира.

В 1922 году Фритьофу Нансену была присуждена Нобелевская премия мира.

Но знаете ли, за что?

За многолетние усилия по оказанию помощи беззащитным!