Тени реванша

Нельзя утверждать, что казус ГКЧП абсолютно противоречил духу времени. К лету 1991 г. в (пост)советском обществе уже начал накапливаться определенный потенциал «разочарования в перестройке», который через несколько лет выльется в реальную угрозу победы коммунистов на президентских выборах. Поскольку РПЦ (наравне, может быть, с КГБ) оставалась наименее затронутым реформами институтом советского общества, естественно было ожидать от нее как минимум неоднозначной реакции на события 19–21 августа 1991 г.

Собственно, ГКЧП не успел сформулировать свою программу «по церковному вопросу». Но вероятные ее элементы можно найти в документах ЦК КПСС и реваншистских сил, опубликованных в преддверии путча. Они свидетельствуют о попытке консервативного разворота после довольно радикальной либерализации церковной жизни, старт которой положило празднование 1000-летия Крещения Руси в 1988-м. 19 апреля 1991 г. секретариат ЦК КПСС принимает постановление «О политике КПСС в религиозном вопросе». Его главная идея — возвращение «последовательной линии на формирование у советских людей научно-материалистического мировоззрения».

Менее чем за две недели до путча, 6 августа, появляется записка идеологического отдела ЦК с таким же названием — «О политике КПСС в религиозном вопросе». Она соткана из противоречий, но на фоне торжества «русского мира» и «духовных скреп» местами звучит сверхпрогрессивно. Осуждая «идеализацию религии» и связанные с ней нападки на Ленина и коммунизм, авторы записки обеспокоены «тенденцией смыкания клерикализма с национализмом». Идеологический отдел осуждает некие зарубежные клерикальные центры (Русскую зарубежную церковь, Ватикан?), которые привлекают «экстремистов» внутри СССР, чтобы «внести раскол в религиозные организации, стоящие на позициях лояльности по отношению к советскому государству». Уважая, с одной стороны, права верующих и признавая позитивный вклад религии в культуру, с другой — КПСС сохраняет за собой право на распространение светского мировоззрения. Допуская, с одной стороны, право членов КПСС быть верующими, с другой — ЦК требует «формирования у советских людей научной картины мира и материалистического мировоззрения». Как неожиданно актуально звучат такие слова записки: «КПСС отстаивает светский характер государства и образования, осуждает любые попытки клерикализации в социально-политической и духовной жизни общества, навязывания людям, особенно молодежи, религиозных взглядов».

В отличие от внутрипартийных документов, широкое распространение получило опубликованное 23 июля в «патриотической» прессе «Слово к народу», которое подписали будущие члены ГКЧП (Варенников, Стародубцев и Тизяков), влиятельные коммунисты и лидеры мнений из антиперестроечного лагеря. Авторы этого «манифеста разочарованных» не питали никаких иллюзий насчет роли КПСС, а, наоборот, критиковали ее, обращаясь к «партиям большим и малым… к певцам национальной идеи» и весьма высоко оценивая роль РПЦ. Среди подписантов был тогдашний идеолог «сепаратистской» КПРФ Геннадий Зюганов.

Идеология ГКЧП, которую можно уловить в его первом обращении к народу 19 августа, также не была партийно-коммунистической. Путчисты обещали продолжения «истинно демократических процессов», «последовательной политики реформ». Другое дело, что их первые меры — запрет политических партий и независимых СМИ — противоречили задекларированным ими же целям.

Патриаршая невнятность

Утром 19 августа, на праздник Преображения, патриарх Алексий II с сонмом духовенства совершал первую торжественную литургию в Успенском соборе Московского Кремля после более чем 70-летнего перерыва. На службе присутствовали участники открывавшегося в этот день в Москве I Всемирного конгресса соотечественников, в том числе представители Белой эмиграции. Они уже знали о госперевороте, совершившемся за несколько часов до литургии, и обратили внимание, что диаконы перестали произносить прошения «о властях и воинстве», которое заменили на прошение «о народе». Заменить литургическую формулу велел патриарх. Но доступ в Кремль был открыт, а после литургии по его территории даже прошел крестный ход. Как вспоминал участник этой службы прот. Александр Ильяшенко, «стало очевидным, что все происходящее — просто фарс».

Но сам патриарх не считал происходящее фарсом. Он обратился к собравшимся с кратким словом, поблагодарив за приезд и рассказав о евангельском сюжете Преображения. Затем вернулся в резиденцию в Переделкино, где отключил все телефоны и заперся наедине с телевизором. Звонившим в резиденцию архиереям и чиновникам помощница патриарха м. Филарета (Смирнова) устало отвечала: «Святейший не открывает». Зато молодой референт Алексия II Андрей Кураев* проявлял повышенную активность. Патриарх тайно поручил ему ответственную миссию: забить колышки на либеральной поляне — на случай провала ГКЧП. Как записал в своем дневнике священник Яков Кротов, «у Елоховского собора отец Андрей торжественно вручил мне страничку машинописного текста и объяснил, что Святейший Патриарх хотел бы публикации сведений, содержащихся в этом тексте, но «по понятным причинам» публикация должна исходить не от официальных кругов… В листке содержались абсолютно точные сведения о том, что митрополиты Питирим Нечаев, Филарет Денисенко и Ювеналий Поярков очень радовались ГКЧП и публично эту радость выражали. Эту информацию я успел проверить — тогда шел в Москве слет эмигрантов, и радостные восклицания Нечаева и Пояркова многих поразили. И к этим трем точным фактам был прицеплен один выдуманный: якобы митрополит Кирилл Гундяев тоже поддержал ГКЧП… Все четыре факта я и распубликовал в газете «Куранты». Спустя пару дней Кротов понял, что его «подставили». «Известия» со ссылкой на патриарха сообщили, что «информация, опубликованная в газете «Куранты» за подписью Якова Кротова, — ложная, все члены Синода были единодушно за Ельцина и против ГКЧП».

Спустя годы Кураев продолжал утверждать, что по крайней мере митрополит Питирим (ум. 2003) — старый патриархийный тяжеловес, многолетний председатель Издательского отдела РПЦ, друживший с Р.М. Горбачевой, — явно симпатизировал путчистам. Когда все уже закончилось, утром 22 августа Питирим якобы приехал на дачу министра внутренних дел СССР Бориса Пуго, покрестил и соборовал его (вскоре СМИ сообщили о самоубийстве Пуго). Эта версия подпитывает конспирологическую теорию, будто чета Горбачевых была заранее посвящена в планы заговорщиков. В изложении другого патриархийного тяжеловеса, председателя «военного» отдела патриархии протоиерея Димитрия Смирнова (ум. 2020), она звучит так: «Горбачеву я никогда, ни на секунду не верил, поэтому мне трудно придерживаться версий про Форос, про какие-то довоенные приемники, которые оказались на вновь построенной даче… Это похоже на события 11 сентября в Нью-Йорке».

Итак, позиция РПЦ 19 августа сформулирована не была. Зато священники главной в то время альтернативы патриархии — Русской православной церкви за границей (РПЦЗ) — отслужили на балконе полуосажденного Белого дома молебен новомученикам — жертвам советских антирелигиозных репрессий, еще не канонизированным в РПЦ. Как вспоминал позже церковный диссидент и тогдашний народный депутат о. Глеб Якунин (ум. 2014), в первые дни после падения ГКЧП Борис Ельцин передавал приглашение первоиерарху РПЦЗ митрополиту Виталию (Устинову) переехать из Нью-Йорка в Москву и возглавить процесс церковного возрождения. Говорят, после нескольких дней раздумий Виталий заявил: «Меня там убьют». Этим он подписал исторический приговор РПЦЗ, большую часть которой через 16 лет поглотила Московская патриархия.

Алексий II подал голос только под вечер 20 августа. По радио передали его краткое воззвание, составленное игуменом Иннокентием (Павловым) (ум. 2020), с призывом к воинству «проявить выдержку и не допустить пролития братской крови». По мнению о. Иннокентия, это воззвание «спасло лицо» РПЦ. Правда, как станет известно после падения ГКЧП, генералитет к тому времени уже принял решение не выполнять приказы о штурме Белого дома. Более развернутое послание Алексий II опубликовал в половине второго ночи 21 августа, когда становилось ясно, что штурм не состоится. «Всякий, кто поднимет оружие на своего ближнего, против безоружных людей, — писал он, — приемлет на душу тягчайший грех, отлучающий его от Церкви, от Бога… Церковь не благословляет, не может благословить беззаконные, насильственные, кровопролитные действия».

Наконец, 23 августа патриарх подписал присягу верности новой власти, которую составил Кураев. Наверное, он писал послание вполне искренне, но трудно не увидеть в нем «преемства традиции» — служить той власти, которая сильнее. «Кончился, Промыслом Божиим, период нашей истории, начатый в 1917 году, — говорится в послании.— [Это был период] отвержения всех абсолютных нравственных начал, забвения духовных истоков и смысла человеческого существования… То, что теперь есть, — это наступающее через десятилетия действительное прекращение гражданской войны в нашем исстрадавшемся от идеологических разделений обществе». В заключение автор пафосно восклицал: «Простим же друг другу, чтобы и Господь простил нам! Дорогие мои! С радостью освобождения вас!»

Однако нотки будущего ресентимента, ныне погрузившего РПЦ в манихейскую ересь агрессивного национал-мессианизма, звучали уже в том послании.

Дай Бог, чтобы, вопреки им, тот образ жизни, образ мысли и образ правления, которые установятся в Москве в ближайшем будущем, никого не отталкивали от совместной жизни в нашей возрожденной стране!»

Тайное, ставшее явным

В отсутствие покаяния РПЦ важнейшим итогом путча для церковных людей оказалось открытие архивов КГБ, доказывающих полное слияние Московской патриархии и ее иерархии с самым зловещим ведомством тоталитарного режима. Верховный Совет России сформировал в конце августа комиссию по изучению обстоятельств попытки госпереворота, ее возглавил депутат Лев Пономарев*. Члены комиссии первым делом направились в архивы КГБ, где с фондом 5-го управления (борьба с идеологическими диверсиями) работал о. Глеб Якунин. Как вспоминает Лев Пономарев, комиссии удалось поработать в архивах не более месяца — патриарх лично попросил Хасбулатова, тогдашнего главу парламента, отозвать у комиссии мандат. Якунин выявил в архиве отчеты руководства «церковного» подразделения 5-го управления о направлении агентов на разные мероприятия Всемирного совета церквей и вообще за рубеж. Сопоставление псевдонимов агентов с официальными сообщениями о зарубежных поездках иерархов в «Журнале Московской патриархии» позволило деконспирировать агентов Дроздова (Алексий II), Антонова (Филарет Денисенко), Михайлова (Кирилл Гундяев), Островского (Филарет Вахромеев), Аббата (Питирим Нечаев), Адаманта (Ювеналий Поярков) и других. Наставник нынешнего патриарха, митрополит Никодим (Ротов), разработавший учение об интеграции православия с коммунизмом, оказался агентом Святославом. Агенты-иерархи были даже награждены почетными грамотами и ценными подарками КГБ СССР. А некоторые «маршрутизировались» в РПЦ со штатных офицерских должностей в КГБ и носили под бутафорскими рясами реальные погоны. О масштабах явления, затронувшего практически сто процентов иерархии РПЦ после 1943 г., свидетельствуют документы из открытых архивов КГБ Украины, обзор которых опубликован в июльском номере «Горби».

Открыто, со страниц «Российской газеты», покаялся в сотрудничестве с КГБ лишь архиепископ Хризостом (Мартишкин), занимавший в 1970-е пост зампреда Отдела внешних церковных связей (агент Реставратор). Из работников ОВЦС о своей службе в КГБ рассказал переводчик Александр Шушпанов (агент Арамис). По его свидетельству, на КГБ работали практически все сотрудники ОВЦС, среди которых был и Кураев, «маршрутизированный» в 1988 г. в Румынию. По итогам своей работы комиссия Пономарева-Якунина призвала руководство РПЦ покаяться и внести в устав церкви запрет на негласное сотрудничество со спецслужбами. Этого не произошло, констатирует Пономарев, «и РПЦ осталась осколком тоталитарной системы». Патриархия так и сидит в матрице, в которую ее посадил учредитель Сталин.

Плач по ГКЧП

На президентских выборах 1996 г. большинство воцерковленных россиян голосовало «против Ельцина и дерьмократов». В своем исследовании «Социально-политические позиции верующих в России» религиоведы Мчедлов и Филимонов приводят социологические данные, показывающие, что доля сторонников демократических реформ и сближения с Западом среди православных в РФ к 199 г. снизилась до 7,7%. Число воцерковленных сторонников имперского национализма тогда же достигло почти 21%, а «православных коммунистов» было больше 18%. Если среди молодого поколения духовенства наблюдалась некоторая благодарность Горбачеву и Ельцину за свободу вероисповедания, то старое поколение высказывало ресентимент уже в середине 90-х. (Кирилл создал свой Всемирный русский собор, который теперь пугает мир ядерным апокалипсисом, еще в 1993-м.)

Обозревая 20-летний путь новой России, в 2011-м патриарх Кирилл называл события 1991-го «крушением исторической России», «упадком национального самосознания, национальной гордости, восприятия истории во всей ее совокупности, понимания огромного значения исторической общности людей». Спустя полгода, во время сомнительной с точки зрения Конституции президентской кампании Путина 2012 г., Кирилл скажет, что Путин исправил «кривизну истории» и вернул страну на исторические рельсы, с которых она происками врагов слетела в августе 1991-го.

Патриарх заклинает: «Чтобы никогда в истории России больше не повторилось то, что произошло в начале 90-х годов, и чтобы никакие ссылки на неудовлетворительное управление, неправильную идеологию не подталкивали людей к тому, чтобы разрушить государственность, потому что целились в режим, а попали в историческую Россию». Даже говоря о мрачных годах сталинских репрессий, Кирилл расставляет акценты не так, как подобает наследнику новомучеников: «Не было бы сегодня современной России, если бы не было подвига предшествующих поколений, которые в 20–30-е годы не просто пахали землю, хотя и это было важно, а создавали промышленность, науку, оборонную мощь страны» (из слова на открытии XIV выставки-форума «Православная Русь… От великих потрясений к Великой Победе»).

Мейнстрим РПЦ при оценке событий 1991 г. — сожаление о том, что не удалось скрестить СССР и РПЦ, заменив выхолощенный коммунизм в качестве госидеологии на православизм. «Советский Союз на тот момент был конкурентоспособен, — утверждает просвещенный московский протоиерей Александр Ильяшенко. — Союз выходил на самые передовые мировые рубежи. КПСС должна была найти в себе силы дать свободу РПЦ и другим традиционным конфессиям в сфере духовной, а в сфере экономической — свободу крестьянству и кооперации». По другую сторону от церковной ограды подобные идеи высказывает красный профессор Вардан Багдасарян: «Конфликт с религией явился трагической ошибкой советского руководства. В действительности альянс коммунизма и христианства был потенциально возможен. О такой возможности писал Ленин в работе «Социализм и религия»… При Сталине во время Великой Отечественной войны альянс большевиков с Православной церковью стал исторической реальностью».

Опыт 1991 г. и постсоветской истории РПЦ показывает: в целом эта структура, созданная в специфических условиях сталинизма и войны, не приспособлена для существования в формате свободной конкуренции и невосприимчива к демократическим ценностям. Ренессанс РПЦ начался не после дарования религиозной свободы, а после формирования новой «симфонии» с авторитарным режимом, в матрице которого церковное руководство чувствует себя привычно и комфортно.

* Внесен Минюстом РФ в реестр «иноагентов».