В «Газете выборчей» за 2 сентября 2009 года была помещена эффектная фотография премьеров России и Польши — Владимира Путина и Дональда Туска, мирно беседующих без переводчика на балтийском берегу в городе Сопоте. «На сопотском моле — хорошая погода, — сообщала шапка первой полосы. — Премьер Путин объявил о возможном открытии катынских архивов». В «Газете» была опубликована статья Путина, где заявлялось: «Без всяких сомнений, можно с полным основанием осудить пакт Молотова — Риббентропа». «Народу России, судьбу которого исковеркал тоталитарный режим, также хорошо понятны обостренные чувства поляков, связанные с Катынью», — отмечал в статье бывший и будущий президент России. В апреле 2010 года Путин преклонил колено перед мемориалом в Катыни. Правда, и статья, и выступления фактического руководителя страны при живом президенте Медведеве содержали множество оговорок: например, расстрел десятков тысяч поляков Путин оценивал как месть Сталина за гибель красноармейцев в польском плену во время Польско-советской войны 1919–1920 годов.

Трагедия, выданная за триумф

Спустя десятилетие оценки пакта Молотова — Риббентропа развернулись на противоположные. В официальной российской пропаганде вновь появились тезисы сталинского времени, согласно которым поляков расстреляли гитлеровцы, началось планомерное уничтожение мест памяти репрессированных. Ярким символическим жестом стала ликвидация в Твери (в советское время — Калинин) в мае 2020 года (в пандемию!) таблички памяти расстрелянных весной 1940 года в здании НКВД польских офицеров, захороненных в Медном. Это та самая «операция», в которой в течение более двух месяцев принимал участие лично главный палач органов Василий Блохин (его хорошо ухоженная могила с благо­образным портретом расположена прямо при входе на Донское кладбище, на самом «понтовом» месте): он надевал длинный кожаный фартук, кожаную кепку и перчатки с раструбом выше локтей, чтобы не запачкаться брызгающей кровью. И в Калинине, и в других местах массовых расстрелов нередко было принято перед выстрелом набрасывать на голову жертве шинель — брызг крови меньше. 22 мая 1940 года в штабном салон-вагоне Блохин закатил «командированным» банкет по случаю окончания действительно многотрудной расстрельной миссии.

Происходившее было прямым следствием заключенного пакта.

В путинской исторической политике оценочные знаки поменялись на противоположные:

Основные тезисы, аргументы, дискуссионные точки давно известны, но именно в последние месяцы 2019 года и в начале 2020-го жесткость и откровенность исторического дискурса, прямо «освященного» авторитетами высших государственных чиновников, достигла своего пика. Поводом для оправдания Сталина и толчком к борьбе с «фальсификаторами» стало 80-летие пакта. Поворот произошел, когда за три года до начала спецоперации государство в лице его высших чиновников сформулировало ключевые тезисы, толкующие историю Второй мировой войны.

22 августа 2019 года в «Российской газете» была опубликована статья Сергея Нарышкина — директора Службы внешней разведки Российской Федерации и руководителя Российского исторического общества (основанного в 2012 году, когда Владимир Путин вернулся на пост президента). Ключевой тезис статьи под названием «Иного выхода не было» такой: «Дальнейшие события подтвердили, что отказ от предложений Риббентропа мог бы поставить Советский Союз в гораздо худшие военно-политические условия». 23 августа был дан второй залп — статья министра культуры Владимира Мединского на сайте государственного агентства РИА «Новости» «Дипломатический триумф СССР». В ней негативная оценка пакта Молотова — Риббентропа II Съездом народных депутатов СССР в декабре 1989 года названа «истеричным шельмованием».

Цена пакта

Разберемся с «дальнейшими событиями». Пожалуй, лучшую их реконструкцию на основе архивных материалов составил известный историк Лев Безыменский, который среди прочего выполнял в 1988 году специальную миссию по поручению международного отдела ЦК — в поисках якобы пропавших оригиналов секретных протоколов к пакту Молотова — Риббентропа он даже был командирован для работы в архивах ФРГ. Один из лучших советских германистов выяснил: оригиналы протоколов погибли в марте 1944 года во время бомбежки Берлина, однако Риббентроп еще в 1943 году дал указание снять фотокопии с важных документов. Микрофильмы были обнаружены англо-американской розыскной группой в апреле 1945 года в Тюрингии. В подлинности микрофильмированных копий, в том числе подписи Молотова латиницей, что вызвало подозрения самого Горбачева, Лев Александрович не сомневался…

Весной и в начале лета 1939-го Сталин явным образом переориентировался с переговоров с Великобританией и Францией на установление более прагматических — прежде всего кредитных и торговых — отношений с Германией. Поверенный в делах СССР в Германии Георгий Астахов регулярно встречался с руководством немецкого министерства иностранных дел и даже получил предложение от статс-секретаря Эрнста фон Вайцзеккера по углублению сотрудничества и конвертации его в политическое сближение. 3 августа 1939-го заведующий восточноевропейской референтурой Карл Шнурре предложил Астахову подготовить секретный протокол о таком сближении. Поначалу эта идея была отвергнута, но она сама давно вертелась в голове диктатора — еще в мае 1939-го он затребовал все имеющиеся договоры с Германией начиная с 1926 года.

17 августа из Москвы ни с чем уехали делегации Англии и Франции, и в тот же день посол Германии фон Шуленбург получил от Сталина и Молотова меморандум об особом секретном протоколе. События развивались стремительно: 19 августа проект пакта был отправлен в Берлин. Сближение пошло на всех парах. Советская сторона была полностью в курсе планов Германии в отношении Польши (операция «Вайсс»), и планы эти Сталина абсолютно устраивали: как он потом заметит, «одним буржуазным фашистским государством станет меньше».

Договор о ненападении, он же пакт Молотова — Риббентропа, был подписан 23 августа. В секретном протоколе разграничивались сферы влияния: Латвия, Эстония, Финляндия, восточные области Польши, Бессарабия отходили Сталину, Литва оставалась — на время — за Германией.

За счет пакта Гитлер решил свою ключевую на тот момент задачу: по словам Безыменского, «при предстоящем вторжении вермахта в Польшу был обеспечен советский нейтралитет». И не просто нейтралитет, как выяснилось потом, а раздел Польши и еще одна коррекция сфер влияния между двумя государствами: Договор о дружбе и границе был подписан теми же Молотовым и Риббентропом 28 сентября, а секретные протоколы к нему делили Польшу и отдавали Литву Сталину. В сентябре уже никто не собирался оставлять в живых «остаточное польское государство».

29 октября в специальном обращении советский лидер даже сказал, что войну начали Франция и Англия, а не Германия.

Только получилось так, что, отодвигая границу войны, Сталин ее радикальным образом приблизил — СССР теперь граничил непосредственно с будущим агрессором. Что и стало одной из ключевых причин катастрофы 1941 года — ошеломляюще быстрого продвижения Гитлера на восток в первые месяцы Великой Отечественной.

Таким был результат «дипломатического триумфа», о котором, оправдывая Сталина, писали Нарышкин и Мединский и говорил и писал Путин в своих исторических речах и статьях.

Впрочем, согласно данным «Левада-центра»*, все больше наших сограждан верят в то, что причины первоначальных поражений сводились к неведению относительно планов Гитлера напасть на СССР, и одновременно стабильно снижается число тех, кто среди причин видит обескровливание руководства Красной армии репрессиями. И этот тренд в изменении общественного мнения, что характерно, начался после 2014 года…

Скелеты из сейфа Черненко

В 1968 году усилиями сотрудников МИДа, включая Валентина Фалина, будущего посла в ФРГ и заведующего международным отделом ЦК, к печати готовился сборник «Советский Союз в борьбе за мир накануне Второй мировой войны». Фалин вместе с коллегой вышел на Андрея Громыко с предложением опубликовать в книге секретные протоколы. Министр сообщил, что решение не в его компетенции, это вопрос уровня Политбюро. Вышестоящие начальники пришли к выводу, что публикация «несвоевременна». Спустя десять лет этот вопрос был поднят снова. Громыко тогда уже был членом Политбюро и мог самостоятельно произнести свое любимое слово «нет».

В 1982 году по поручению Андропова, который уже стал секретарем ЦК, Фалин, будучи первым замзавом отдела международной информации Центрального комитета, должен был подготовить предложения по реагированию советского руководства на приближающееся 40-летие Катыни. От него никто не ожидал, что он начнет искать подлинники документов в КГБ и поймет, что они где-то есть и их прячут. Гнев Андропова обернулся увольнением Фалина из ЦК.

Документы хранились не только в КГБ, но и в непосредственной близости от рабочего места Валентина Михайловича. Вероятно, в какой-то момент они были переданы в ЦК. Хранились в VI секторе общего отдела ЦК КПСС в закрытом пакете (то есть с соблюдением правил абсолютной конфиденциальности). Иными словами, в сейфе у Константина Черненко. Там же, где и подлинники секретных протоколов и пакта Молотова — Риббентропа.

24 сентября 1992 года «катынский» пакет был вскрыт. Там и находились широко известные теперь документы. Записка за подписью Берии № 794/Б, выписка из протокола № 13 заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 5 марта 1940 года — собственно решение об уничтожении поляков, рукописная записка председателя КГБ А.Н. Шелепина от 3 марта 1959 года № 632-Ш с предложением ликвидировать все дела по операции, проведенной органами НКВД в соответствии с постановлением ЦК ВКП(б) от 5 марта.

В записке т. Шелепина, адресованной т. Хрущеву, сказано следующее:

Вот в 1982-м впервые едва не расконспирировали. А в 1988 году уже Лев Безыменский слишком близко подошел к раскрытию секрета секретов — где хранятся документы. Чему способствовала атмосфера в стране — многие требовали уже не просто гласности, а правды по наиболее чувствительным вопросам. К ним относились секретные протоколы и Катынь.

Опись, протокол, сдал-принял…

На I Съезде народных депутатов вокруг «Молотова с Риббентропом» разгорелась дискуссия, которую пытался погасить Горбачев. Как он потом сам писал, слишком много было других проблем, а тут еще и эта, тем более связанная напрямую с балтийскими республиками. Подлинники пропали, в Германии их нет. Но в СССР-то они были… В уже упомянутом сейфе VI сектора общего отдела ЦК, в закрытом пакете № 34 находились все секретные материалы. Они хранились с 1952 года, когда были переданы в ЦК из МИД СССР, после того как Вячеслав Молотов оказался в немилости у становящегося параноидально подозрительным Сталина. За эти десятилетия пакет вскрывался лишь трижды: в 1977 и 1979 годах с оригиналов снимались копии и направлялись в МИД — явно товарищ Громыко проявлял интерес. В третий раз пакет вскрывался 10 июля 1987 года ближайшим сотрудником Горбачева, заведующим общим отделом ЦК, впоследствии руководителем аппарата президента СССР, а затем участником заговора ГКЧП Валерием Болдиным.

Значит, Горби не мог не знать о том, что подлинники существуют. Но тянул время. Как тянул он его и в случае с катынскими материалами: уже даже глава КГБ Крючков советовал в коллективной записке первому лицу признать правду.

Комиссия Яковлева

На I Съезде все-таки была создана комиссия по оценке пакта Молотова — Риббентропа. Главой ее стал Александр Яковлев. Нужно было обладать его искушенностью в дворцовых интригах и политической волей, чтобы довести работу до конца.

В пояснительной записке к проекту постановления о пакте говорилось: «Комиссия исходила из того, что перспектива строительства правового социалистического государства требует воспроизведения подлинной картины прошлого. Лишь полная историческая правда отвечает принципам нового политического мышления». С одной стороны, авторы записки признавали, что договор о ненападении соответствовал тогдашней дипломатической практике и имел одной из целей «отодвинуть нашу вооруженную схватку с нацизмом». С другой — подписание протоколов было «актом личной власти и никак не отражало волю советского народа, который не несет ответственности за этот сговор».

В самом докладе, который Яковлев предварительно не показал никому из руководства, все вещи назывались своими именами:

То есть центральным мотивом договора были имперские амбиции»; «Секретный протокол… точно отразил внутреннюю суть сталинизма. Это не единственная, но одна из наиболее опасных мин замедленного действия из доставшегося нам в наследство минного поля, которое мы сейчас с таким трудом и сложностями хотим очистить. Делать это надо».

Александр Николаевич представил свой доклад II-му Съезду народных депутатов 23 декабря 1989 года. Яковлев зачитал обнаруженный в архиве МИДа акт передачи подлинников секретных протоколов от одного сотрудника секретариата Молотова другому — с полным перечнем документов. Уныло-документальный, но убийственный характер этого сообщения добавил почти 400 дополнительных голосов «за» постановление, осуждающее пакт.

Всем, включая Александра Николаевича и Михаила Сергеевича, было очевидно, что доклад Яковлева открывает политические шлюзы, почти сопоставимые с секретным докладом Хрущева о культе личности на XX съез­де. Балтийские страны уйдут из Союза, Восточный блок, и так уже затронутый «бархатными революциями», раскачается окончательно. Прокрастинация теряла смысл, но что еще мог сделать в этих обстоятельствах Горбачев, надеявшийся сохранить СССР. Катынь и протоколы — дело рук советского государства, а он был его руководителем. Отмежевание, конечно, давало основание говорить о том, что советское государство — новое, отказывающееся от сталинского наследия. Но это уже мало кого интересовало: в глазах узнававших правду СССР оставался агрессором и оккупантом. Уже в августе 1989-го, в 50-летний «юбилей» пакта, республики Балтии соединила живая цепь длиной 670 километров — и без признания высшей властью преступных действий Сталина все было очевидно. В декабре 1989-го II Съезд народных депутатов принял постановление о политической и правовой оценке договора 1939 года (Съезд «признает секретные протоколы юридически несостоятельными и недействительными с момента их подписания»); 13 апреля 1990-го Горбачев передал Войцеху Ярузельскому документы по Катыни.

Такова эволюция отношения к во всех смыслах темному прошлому.

• До конца 1980-х, замалчивание. Правда была стыдной.
• Признание в 1989 году правды и осуждение даже с элементами покаяния.
• В 2014, после присоединения Крыма, число полагающих, что секретные протоколы — фальшивка, стало увеличиваться. 45% респондентов его оправдывали, а осуждали уже лишь 17%.
• Как минимум с 2019 года главным отношением к пакту стало не просто оправдание, но и гордость за содеянное. Разумеется, с обелением преступников.

Шельмование стран, оказавшихся врагами на поле битвы войны памяти, продолжилось до 2022: разобрались и с Польшей, и теперь еще с Финляндией, осудив ее в судебном порядке за геноцид советских военнопленных в годы Второй мировой. А заодно и осквернив в очередной раз при участии ряженых казаков, «молодогвардейцев» и людей в камуфляже Сандармох, место массовых захоронений репрессированных.

Она развернулась в открытой форме на официальном уровне сначала в дни 80-летнего «юбилея» пакта Молотова — Риббентропа, а затем усилилась после того, как Путина не пригласили в Варшаву на отмечание годовщины начала Второй мировой войны.

В обострении сыграла свою роль и резолюция Европарламента от 19 сентября 2019 года. В ней отмечалась решающая роль пакта Молотова — Риббентропа и секретных протоколов в планах раздела Европы между Гитлером и Сталиным и развязывании Второй мировой войны.

Потом основное внимание официоза и пропаганды переключилось на вопросы истории Украины.

А затем война памяти символическим образом, прямо перед СВО, завершилась ликвидацией хранителя национальной исторической совести — общества «Мемориал»**. С него начиналась эпоха открытости, возвращения к общечеловеческим ценностям и демократии, им она символическим образом и закончилась.

* Признан Минюстом РФ «иноагентом».

** Признан «иноагентом», а затем ликвидирован.