За последние годы, особенно за последние два-три года, мы то и дело стараемся находить в нашем настоящем времени рифмы с прошлым. Это вполне понятно: мы живем в столь непредсказуемую эпоху, что хватаемся за любую «соломинку», чтобы, вытащив ее, обрести надежду на то, что все «еще будет». Логика здесь понятна: если тогда, при схожих обстоятельствах, жилось несладко, а временами и ужасно, но постепенно как-то развиднелось, значит, и у нас «развиднеется».

И вот в погоне за этими совпадениями и рифмами мы теряем суть и смысл происходящего. Так рождаются мифы, мало имеющие отношение к реальному положению вещей. Один из таких недавних мифов: «дело Жени Беркович и Светы Петрийчук» похоже на «дело Даниэля и Синявского».

Утверждаю, что это не так, это миф, который можно развенчать, внимательно и детально разобрав каждый из кейсов. И тогда окажется, что они не похожи. Совсем.

Не похожи ни с точки зрения содержания выдвинутых в первом и во втором случае обвинений, ни с точки зрения отношения общества к этим судебным процессам.

Оттепель и псевдонимы

Начнем с «дела Даниэля и Синявского». Оно началось в судьбоносное время: только что прошел ХХ съезд партии — 1956 год; то было время, которое в исторической науке принято считать началом десталинизации, началом оттепели. В этом же 1956 году близкий друг поэта Юлия Даниэля литературовед Андрей Синявский рассказал ему, что он тайно передает на Запад свою прозу для публикации под псевдонимом Абрам Терц.

Возможность публиковаться без цензуры увлекла Юлия Даниэля, и он передал за границу два своих рассказа и две повести, которые там были опубликованы под псевдонимом Николай Аржак. Эти произведения — «Говорит Москва», «Рука» — чуть позже стали материалами уголовного дела. Сын писателя, Александр Даниэль, описывая метод, который его отец использовал в своей новой прозе, называет его «фантастическим реализмом», придуманным Андреем Синявским».

«Фабула повести «Говорит Москва» — это история о том, как советское правительство объявило в стране «День открытых убийств». Сквозная тема вины и ответственности. В рассказе «Рука» 1958 года, написанного от имени бывшего палача, — это конкретная кара за конкретную (хоть и неосознанную героем) вину: у рассказчика, исполнявшего в ЧК смертные приговоры, начинают дрожать руки», — пишет Александр Даниэль в книге «Энциклопедия диссидентства».

Андрей Синявский — Абрам Терц опубликовал на Западе несколько произведений. Обвинение признало крамольными некоторые из них — повесть «Суд идет», роман «Любимов» и фрагменты статьи «Что такое социалистический реализм». Абрам Терц был гораздо более известен, чем Николай Аржак, но КГБ разыскивал их обоих, и в результате чекистам удалось выяснить истинные имена и фамилии антисоветчиков.

«Дело писателей»

В сентябре 1965 года Даниэль и Синявский были арестованы. Историки называют этот арест одной из первых акций нового, послехрущевского, руководства в области культурной политики. Впервые после сталинских репрессий в СССР преследовали писателей, и либеральная творческая интеллигенция решительно встала на защиту своих коллег. Было все: петиции, письма протеста, митинг гласности на Пушкинской площади 5 декабря 1965 года, предложение 62 советских писателей взять обвиняемых на поруки. Поручительство подписали: Андрей Тарковский, Илья Эренбург, Корней Чуковский, Булат Окуджава, Вениамин Каверин, Варлам Шаламов, Владимир Войнович и другие.

Против Синявского и Даниэля высказывались Сергей Михалков, Константин Симонов, Константин Федин. Акции протеста в защиту гонимых писателей были беспрецедентны для того времени.

Но и ответ на петиционную кампанию не заставил себя ждать. Перед началом судебного процесса в советской печати появились статьи, клеймящие «отщепенцев» и «литературных оборотней». Это вызвало еще больший протест и новые петиции. Такая реакция была неожиданной для властей, но их не напугала, секретариат ЦК КПСС решил провести показательный судебный процесс, чтобы показать, что никому из писателей не позволено публиковаться за границей и «клеветать» на советскую власть.

Дело по обвинению писателей «в антисоветской пропаганде и клевете на советский строй» слушалось в помещении Московского областного суда 1–14 февраля 1966 года. Председательствовал в процессе глава Верховного суда РСФСР Лев Смирнов. Вот как о судебном процессе вспоминал Александр Гинзбург, который впоследствии собрал из документов по этому делу «Белую книгу», за составление и публикацию которой он получил в 1968 году свои пять лет лагерей: «…Туда, к суду, пришло в первый день с утра человек 50–60. Там я как раз и познакомился, например, с Людой Алексеевой. Там встретились — непосредственно вот около этого суда — несколько кругов, которые внутренне были близки друг другу, но до тех пор никак не связаны между собой…»

На процессе Даниэль и Синявской отказались признать вину. Юлий Даниэль сказал в своем последнем слове: «Мне говорят: вы оклеветали народ, страну, правительство своей чудовищной выдумкой о «Дне открытых убийств». Я отвечаю: так могло бы быть, но если вспомнить преступления времен культа личности, они гораздо страшнее того, что написано у меня и Синявского».

Даниэль получил пять лет лагерей, Синявский — семь лет.

Петиционная кампания 1966 года в их защиту существенно отличалась от аналогичной кампании в защиту Иосифа Бродского не только размахом, но и большей открытостью, письма, формально адресованные в советские государственные, партийные органы или в прессу, тут же становились достоянием самиздата.

Для многих активистов общественного движения того времени именно участие в протестной кампании вокруг «дела Даниэля–Синявского» оказалось первым диссидентским эпизодом в их биографии. И часто за этим «эпизодом» следовали и другие.

22 апреля 1966 года «предательскую антисоветскую сущность» Синявского и Даниэля разоблачил с трибуны съезда компартии нобелевский лауреат, писатель Михаил Шолохов. Он заявил, что ему «стыдно за тех, кто оболгал Родину и облил грязью все самое светлое для нас». Шолохов уверен, что «если бы молодчики с черной совестью» попались в 1920-е годы, то приговор бы им вынесли еще более суровый.

Юлий Даниэль отсидел весь свой срок от звонка до звонка, Андрей Синявский вышел на год и три месяца раньше окончания срока, в июне 1971 года. Через пару лет он эмигрировал во Францию, написал несколько книг, выпускал журнал «Синтаксис». Умер он 25 февраля 1997 года в пригороде Парижа.

Юлий Даниэль после освобождения жил в Москве, писал прозу и стихи, умер 30 декабря 1988 года.

Такова краткая история этого громкого дела, вошедшего и в историю литературы, и в историю диссидентского движения, но удивительным образом не изученного большинством наших современников. Когда я в начале двухтысячных годов работала в одной из московских газет, моим редактором в отделе «Общество» была молодая журналистка, не так давно окончившая журфак. И каково же было мое удивление, когда, прочитав один из моих текстов, который я отдала ей на редактуру, она спросила: а кто такой «Даниэль-Синявский», и призналась, что знает только американскую певицу Даниэль Бредбери. «Как странно, что на журфаке не проходят «дело Синявского и Даниэля», — подумала я тогда и довольно подробно объяснила моему молодому редактору, кто есть кто.

«Дело драматурга и режиссера»

Дело Жени Беркович и Светы Петрийчук — совсем свежий кейс. Его, думаю, тоже не изучают на журфаке, но я уверена, это дело войдет в историю российского театра и в историю российского суда как одно из самых необычных дел с точки зрения подоплеки его возникновения и как абсолютно беспрецедентное — ведь никогда в России еще не судили за пьесу и театральную постановку.

Сейчас, спустя несколько месяцев после приговора — шестилетнего срока для Беркович и Петрийчук, — мало кто может объяснить, почему антитеррористическую пьесу «Финист Ясный Сокол», поставленную по согласованию с СТД (Союз театральных деятелей), премированную государственной премией «Золотая маска», вдруг объявили крамольной, а драматурга и сценариста обвинили в «оправдании терроризма».

Мы не можем сравнивать с точки зрения юриспруденции судебный процесс по «делу писателей», проходивший в 1965 году в соответствии с советским судопроизводством, с процессом по «делу Финиста», который состоялся в военном суде (в силу того, что подсудимым вменяется террористическая статья) и слушался по иным юридическим канонам. Но у нас есть свидетельства современников Синявского и Даниэля, а именно писательницы Лидии Чуковской, которая в письме, адресованном Михаилу Шолохову, отмечает законный для того времени порядок судопроизводства: «За все многовековое существование русской культуры я не могу припомнить другого писателя, который, подобно Вам, публично выразил бы сожаление не о том, что вынесенный судьями приговор слишком суров, а о том, что он слишком мягок. Но огорчил Вас не один лишь приговор: Вам пришлась не по душе самая судебная процедура, которой были подвергнуты писатели Даниэль и Синявский. Вы нашли ее слишком педантичной, слишком строго законной. Вам хотелось бы, чтобы судьи судили советских граждан, не стесняя себя кодексом, чтобы руководствовались они не законами, а «правосознанием», — Чуковская отреагировала открытым письмом на выступление писателя Шолохова на ХХIII съезде КПСС, где он заклеймил «оборотней» Юлия Даниэля и Андрея Синявского.

Шолохова возмутило, что процесс по их делу шел с соблюдением всех формальностей, вполне законно по тем временам. Правда, женам подсудимых не удалось договориться с адвокатами, которые могли бы превратить суд в трибуну для защиты права писателей на выражение своей точки зрения, отличной от официальной. КГБ не позволил этим адвокатам войти в дело. По рассказам очевидцев, защитники Даниэля и Синявского заняли на процессе более нейтральную позицию и не требовали оправдания своих подзащитных, в отличие от адвокатов по последующим диссидентским делам, а также в отличие от адвокатов Жени Беркович, которые старались превратить суд в трибуну, чтобы показать прессе и обществу, насколько лживы и несправедливы обвинения, выдвинутые против Беркович и Петрийчук.

Что же касается соблюдения закона судьей, то в случае с процессом по «делу Финиста» мы наблюдали очередное попрание существующего закона, изначально более совершенного, чем старый советский уголовно-процессуальный закон.

После того как на процессе по «делу Финиста» прокурорша закончила предъявлять свои доказательства (а это происходило при большом скоплении прессы, в телеграм-каналах и на сайтах различных медиа публиковались трансляции судебных заседаний), судья Юрий Масин неожиданно объявил дальнейший процесс закрытым из-за якобы поступивших в его адрес угроз, и публика не услышала в прениях ни речей адвокатов, ни обвинителя, ни последних слов подсудимых.

Наблюдатели отмечали, что процесс закрыли именно для того, чтобы защите не удалось окончательно уничтожить обвинение, ведь в прениях адвокаты собирались разоблачать нестыковки в показаниях свидетелей обвинения и в судебных экспертизах.

«Люди театра» напуганы и разобщены

Что же касается отношения общества и так называемой театральной общественности к этому процессу, то и здесь сравнение с «делом писателей» окажется не в пользу «дела Финиста».

На судебные заседания и даже на приговор пришло очень мало коллег подсудимых, только самый близкий круг. И, конечно, не приходится говорить о какой-то постоянной петиционной кампании.

В самые первые дни после ареста адвокатам удалось собрать «пул» артистов и режиссеров, которые были готовы поручиться за Беркович и Петрийчук, для того чтобы их не взяли под стражу, а отправили под домашний арест или избрали им другую меру пресечения, не связанную с лишением свободы.

Но шло время, и мы не стали свидетелем никаких протестных акций, чему, безусловно, есть свое объяснение, поскольку театральное сообщество сегодня запугано и атомизировано, как никогда: там каждый сам за себя.

И в этом смысле

Кажется, никто из коллег Беркович и Петрийчук, живущих в России, не осмелился публично высказать свое несогласие с решением суда.

Напугал ли этот приговор «людей театра»? А можно ли еще чем-то напугать тех, кто и так уже смертельно напуган? Я знаю, что для некоторых из них шесть лет колонии для Беркович и Петрийчук стали последним «аргументом» для того, чтобы уехать из России.

«Белая книга» как продолжение

Если же вернуться к «делу Даниэля и Синявского», то, как известно, оно имело свое продолжение — журналист Александр Гинзбург, знакомый с Синявским, его женой Марией Розановой, а также с женой Юлия Даниэля — Ларисой Богораз, в знак протеста против преследования писателей задумал собрать все материалы этого беспрецедентного для того времени дела и составить «Белую книгу» — сборник документов о «деле Даниэля и Синявского».

А собирал он этот сборник из записей жен подсудимых, которые они вели на процессе, из статей в советских газетах, из переводов статей, напечатанных в западной прессе. Вот как сам Александр Гинзбург рассказывал о работе над «Белой книгой»: «…Помню, как сейчас, одну из квартир писательского дома у метро «Аэропорт» в дни процесса и сразу после него. Люди собирались здесь каждый день, чтобы своими глазами увидеть и прочитать то, что доходило до нас из зала суда. Это были кипы машинописных листов — запись допросов обвиняемых и их свидетелей, речи адвокатов, последнее слово подсудимых. А кто-то приносил то, что удавалось достать в самиздате, — письма протеста, петиции, обращения. Все это читали вслух, часто тут перестукивали на машинке и потом до хрипоты обсуждали в табачном дыму за чашкой просевшего чая…»

Александр Гинзбург составил «Белую книгу» в октябре 1965 года, передал один экземпляр председателю Президиума Верховного Совета СССР Николаю Подгорному, еще один экземпляр отдал в приемную КГБ, третий экземпляр «пустил» в самиздат, четвертый отправил на Запад, несколько экземпляров раздал депутатам Верховного Совета и т.д. В январе 1967 года его арестовали. За издание «Белой книги» Гинзбург получил пять лет колонии.

Какое продолжение будет иметь «дело Беркович и Петрийчук»? Появится ли новая «Белая книга» по этому делу?

Уверена, что появится. Но это будет уже другая история.

И если такая новая «Белая книга» появится, то родится новая рифма. Из тех самых рифм, которые мы мучительно ищем, находим, теряем, снова ищем…