«Новый курс» Горбачева первоначально был воспринят в Риге, Вильнюсе и Таллине с необычайным энтузиазмом. Здесь давно тяготились диктатом «старшего брата» и неоднократно пытались его смягчить — пусть и в рамках существовавшей Системы. Достаточно вспомнить разгром национально ориентированного руководства компартии Латвии после визита в республику Н.С. Хрущева в 1959 году. Будучи живым свидетелем начала перестройки в Латвии, могу подтвердить, что идея переустройства опостылевшей всем, включая местную элиту, советской жизни была очень популярна, в том числе в партийно-государственном аппарате.

Конечно, никто, кроме, пожалуй, убежденных националистов, тогда даже не помышлял о восстановлении утерянной в 1940 г. независимости и разрыве с Союзом. Вначале речь шла лишь об отношениях с Центром по типу конфедеративных, о чем свидетельствовала, в частности, известная эстонская инициатива о переходе советских республик на хозрасчет. Были и другие интересные идеи по усилению самостоятельности балтийских республик, которые местное начальство осторожно «подбрасывало» Центру. Так происходило потому, что никто в те годы (примерно до осени 1988 г.) реально не представлял себе политических пределов перестройки, никто не был уверен в том, что на каком-то резком «повороте» Михаил Сергеевич не скажет: «Стоп, хватит!» — и не вернется к привычной практике управления обществом и государством.

Но время шло, а ощутимых перемен к лучшему, за исключением еще весьма ограниченной гласности, в повседневной жизни людей не происходило — наоборот, снабжение населения продовольствием и прочими товарами лишь ухудшалось. И общественные настроения постепенно стали склоняться в пользу концепции реального национального возрождения, которая вызревала главным образом в среде творческой интеллигенции и предполагала, как следствие, обособление во всех тех сферах, где только это было возможно. Изначально это касалось проблем использования национальных языков, демографии и миграции, экологии и других чувствительных тем.

Впрочем, центробежному развороту в общественно-политической жизни балтийских республик в ту пору немало способствовала и реакция на происходящее представителей самого союзного Центра. Они, хоть и провозглашали демократизацию советского жизнеустройства, были совершенно не готовы адекватно воспринимать практические, не всегда приятные для Москвы проявления нового «творчества масс» и в духе объявленной политики перестройки реагировать на них. Проще и легче было представить происходящее в духе никуда не исчезнувшей старой «классово-имперской» доктрины — как антисоветчину, национализм и сепаратизм, происки внутренних и внешних врагов, с которыми необходимо решительно бороться.

Этот тезис мне позже и в разных вариациях приходилось не раз слышать уже в Москве, вплоть до августа 1991 г. Он свидетельствовал лишь о том, что в Центре по-прежнему сильны великодержавные устремления, что здесь напрочь отказываются верить в саму возможность самостоятельного государственного существования советских республик вне Союза — даже балтийских, которые, в отличие от других республик, имели 20-летний опыт реальной независимой жизни в межвоенные годы.

Народная память о тех годах никуда не исчезла, несмотря на почти полувековое вынужденное нахождение Латвии, Литвы и Эстонии в составе Союза ССР. В условиях перестройки она просто трансформировалась в своего рода всепоглощающую национальную идею, противопоставить которой Москве было нечего. Это, кстати, не сразу поняли в Центре. Пытались воздействовать на обстановку привычными кондовыми методами. В частности, с подачи местных промосковских сил, объединившихся в так называемые Интерфронты (в противовес Народным фронтам, созданным в поддержку перестройки), выпустили явно угрожающее Заявление ЦК КПСС от 26 августа 1989 г. «О положении в республиках Советской Прибалтики». Но это лишь подстегнуло антисоюзные настроения в этих республиках, поскольку к сторонникам восстановления независимости, только что громко и массово отметившим 50-летие пакта Молотова–Риббентропа (акция «Балтийский путь»), открыто присоединилась демократически мыслящая часть партийного и государственного аппарата, ранее не афишировавшая свою близость к национально-освободительному движению. В дальнейшем эта связка сыграла решающую роль в разрыве с Союзом.

В то же время было бы несправедливо не отметить, что сам инициатор перестройки и его ближайшие единомышленники в руководстве Союза все же пытались найти общий язык с теми, кто, как считалось в то время, мог быть в авангарде «нового курса». Не зря ведь Михаил Сергеевич посетил Латвию и Эстонию в самом начале 1987 г., еще до принятия важнейших решений, открывших путь экономическим преобразованиям и реформе политической системы. Но он, к сожалению, не смог глубже вникнуть в истинные проблемы этих республик, подняться выше обычного партийного взгляда на положение дел на местах.

Так, во время посещения Риги, куда вожди СССР не наведывались целых 28 (!) лет, генеральный секретарь проявил недопустимые для руководителя такого уровня беспечность и благодушие.

Известно, что Михаил Сергеевич чувствовал себя в Риге вполне комфортно. Он с необыкновенной легкостью поддался «чарам» местного начальства, объективно заинтересованного в положительном исходе визита высокого гостя, не изменил старой советской традиции встреч со специально подобранными на этот случай представителями «народа», хотя внешне все выглядело вполне прилично, в духе времени. Поэтому неудивительно, что, вернувшись в Москву, он сделал следующее заключение: «Политическая обстановка в республиках (балтийских. — З. С.) хорошая, народ ощущает себя как дома в нашей огромной, своей для всех стране». Примечательно, что это заявление было сделано не для широкой публики, а при закрытых дверях, для высшего руководства страны.

А тем временем в общественно-политической жизни Латвии, Литвы и Эстонии вызревали процессы совсем иной направленности. Поворотной точкой здесь стало 16 ноября 1988 г., когда, пожалуй, впервые в истории СССР высший законодательный орган одной из союзных республик — Эстонии бросил прямой вызов союзному Центру, подвергнув фактической ревизии основы конституционного строя Союза. Речь идет о принятии внеочередной VIII сессией Верховного Совета Эстонской ССР XI созыва Декларации о государственном суверенитете Эстонской ССР, установившей верховенство эстонских законов над законами Советского Союза. На которую растерянный Центр сумел ответить разве что публичной «поркой» руководителя эстонского парламента Арнольда Рюйтеля на заседании Президиума Верховного Совета СССР и грозным постановлением, которое, впрочем, никто и не собирался выполнять.

Дело неминуемо шло к разрыву. И по меньшей мере с осени 1989 г. здравомыслящие люди в Центре, включая М.С. Горбачева, не могли этого не понимать. Ведь ничем, по сути, не помогли принятые в спешке меры, целью которых было хотя бы минимальное умиротворение балтийцев — в частности, осуждение зловещего пакта 1939 г. вторым Съездом народных депутатов СССР, чего упорно добивались нардепы от Латвии, Литвы и Эстонии, и принятие запоздалого на пару лет закона СССР об экономической самостоятельности балтийских республик. Венцом всех этих усилий стала отчаянная попытка предотвратить «суверенизацию» ядра советской политической системы в республиках — местных компартий, в которой лично поучаствовал Михаил Сергеевич, посетивший Литву в январе 1990 г., и которая, как известно, тоже закончилась неудачей.

Собственно говоря, речь тогда шла уже не столько о сохранении республик Балтии в составе Союза, сколько о том, чтобы предотвратить распространение «заразы независимости» на другие союзные республики, в которых внимательно следили за противостоянием балтийцев и Центра. Своей кульминации, как представляется, это противоборство достигло в конце февраля — первой половине марта 1990 г., когда в Литве на выборах Верховного Совета победил «Саюдис», прямо и открыто ставивший своей целью восстановление независимости республики и смену существующего в ней политического режима, что было спешно реализовано в ходе «ночной» сессии новоизбранного парламента 10–11 марта 1990 г. С этого момента пошла гонка «на время», в которой литовцы опередили Центр ровно на сутки — 12 марта в Москве начинал работу III Съезд народных депутатов СССР, на котором предполагалось ввести пост президента СССР и избрать на него М.С. Горбачева.

Но это была не только гонка со временем. Намного важнее был тот политический «гандикап», который Литва, взяв на себя роль первопроходца в деле восстановления государственной независимости, предоставила своим «сестрам» — Эстонии и Латвии. Ведь

Тем более в отношении стоящих «на низком старте» Латвии и Эстонии, в которых соотношение коренного и русскоязычного населения было не столь «благоприятным», как в Литве, и создавало определенную проблему для сторонников независимости.

К счастью, эти опасения не оправдались. Только что избранный президентом СССР М.С. Горбачев не был заинтересован в том, чтобы его первые шаги в новом статусе были омрачены насилием в Балтии, к которой тогда были обращены взоры всего цивилизованного мира. Да и сами балтийцы не давали ощутимого повода для силового варианта — они везде и всюду подчеркивали исключительно мирный характер своей борьбы. Не зря ведь то, что в это время происходило, например, в Латвии, чуть позже назвали не только «третьим национальным Возрождением» (первое — в 50–80-х гг. ХIХ века, второе — в 1905–1918-х гг.), но и «песенной революцией». Ясно, что подавлять поющих людей Горбачев был не готов — ни политически, ни морально, хотя несистемные действия прибалтов, портящие его собственную игру, президента явно раздражали. И об этом он довольно откровенно в лицо говорил официальным и неофициальным представителям всех трех республик.

Что касается литовского демарша, то реакция Центра на него вновь ограничилась ничего принципиально не решающим постановлением Съезда народных депутатов СССР. Правда, чуть позже правительство Н.И. Рыжкова попыталось осуществить комплекс мер экономического принуждения литовцев к отказу или как минимум заморозке принятых ими «антиконституционных» (с точки зрения Москвы!) решений, но из этого, как известно, ничего не вышло. Тем более что вскоре к Литве присоединились Эстония (30 марта) и Латвия (4 мая), также вставшие на путь восстановления своей независимой государственности. И союзным властям хотя и неохотно, но осенью 1990 г. пришлось перейти к переговорам со всеми тремя республиками о путях выхода из тупиковой ситуации, когда ни одна из сторон не проявляла реального стремления к достижению компромисса.

В этой связи возникает важный вопрос: а могло ли развитие событий, связанных с восстановлением независимости балтийских республик, пойти иным, менее болезненным для Союза и, соответственно, Латвии, Литвы и Эстонии путем? Например, исключающим кровавые события в Вильнюсе и Риге в январе 1991 г., от которых Таллин, как считается, спасло разве что случайное присутствие в городе Б.Н. Ельцина? Теоретически могло, если бы президент СССР сразу пошел на конструктивные переговоры с новыми властями балтийских государств о процессе восстановления их независимости. После официального осуждения высшим органом государственной власти СССР пакта Молотова–Риббентропа это было бы абсолютно логичным политическим шагом.

Словом, решения, аналогичные постановлениям Госсовета СССР от 6 сентября 1991 г. о признании независимости Латвии, Литвы и Эстонии, при определенных обстоятельствах вполне могли быть приняты годом ранее. Но этого не произошло. Прежде всего — ввиду нарастающего сопротивления, которое политике М.С. Горбачева оказывало консервативное крыло в высшем советском руководстве. И не в последнюю очередь новые власти РСФСР во главе с Б.Н. Ельциным, которые нередко использовали «балтийскую проблему» в чисто спекулятивных целях, как еще один инструмент политического давления на президента СССР.

Понятно, что Горбачев был вынужден считаться с этими условиями. Иногда это приводило к тому, что он оказывался меж двух огней и, возможно, сам того не желая, уступал сторонникам жесткого курса в отношении желающих покинуть Союз. Полагаю, именно это произошло на переломе 1990–1991 гг., когда президента, только что приступившего к реформе системы управления страной, видимо, убедили в том, что настало удобное время подавить «смуту в Прибалтике», поскольку там (прежде всего в Литве), мол, созрел серьезный внутренний кризис. Отчасти, это была верная констатация — действительно, в балтийских республиках к тому времени резко обострилась борьба между сторонниками и противниками независимости, а кое-где, в той же Литве, наметились противоречия и в государственном руководстве (между «радикалом» Витаутасом Ландсбергисом и «договороспособной» Казимирой Прунскене). Есть основания полагать, что все это происходило не без деятельного участия Центра, но тем не менее.

Впрочем, попытки удержать Балтию от полного и окончательного разрыва с Союзом, которые в той или иной форме продолжались вплоть до августовского путча 1991 г. (правда, после провала январской силовой акции и на фоне «Ново-Огаревского процесса» они несколько притихли), не превратили М.С. Горбачева во врага балтийцев, хотя определенные круги во всех трех республиках стремились именно так все представить. Наиболее умная и дальновидная часть местных национальных элит, представители которой в статусе народных депутатов СССР вели активную работу в Москве (в латвийском случае — это А. Горбунов, Я. Петерс, И. Кезберс, Н. Нейланд, М. Вульфсон, Я. Вагрис, В.Э. Бресис, А. Плотниекс и ряд других), были искренними сторонниками советской «реформации» и ее инициатора. Чтобы убедиться в этом, достаточно полистать стенограммы заседаний Съездов, в которых они участвовали, и ознакомиться с результатами голосований по важнейшим, ключевым для перестройки вопросам.

Есть основания полагать также, что эти люди прекрасно отдавали себе отчет в том, что президент СССР, решая «балтийскую проблему», вынужден был действовать в рамках определенной политической парадигмы, выйти за которые он объективно не мог даже при самом большом желании. Но было глубокое понимание и того, что «новый курс» Горбачева дает народам Латвии, Литвы и Эстонии уникальный исторический шанс цивилизованным образом покончить с «прибалтизацией» Балтии, упустить который нельзя было ни при каких обстоятельствах. Именно поэтому они, как могли, поддерживали М.С. Горбачева во всех его прогрессивных начинаниях, которые касались ухода от советского тоталитаризма, движения к свободе и демократии.

У меня нет сомнений в том, что Михаил Сергеевич это прекрасно понимал, хотя, кажется, никогда об этом не высказывался публично. О своем былом фактическом союзничестве с инициатором перестройки неохотно вспоминают и в Балтии, где новым национальным мифом давно уже стала история о том, что, мол, «мы сами вырвались из объятий Москвы». Конечно, все было намного сложнее. Как активный участник событий той переломной поры, смею утверждать, что

Видная роль М.С. Горбачева в этом процессе бесспорна. Если бы он мыслил категориями прошлого, он вряд ли согласился бы на беспрецедентный шаг — официальное признание Союзом ССР независимости государств Балтии. Даже невзирая на то огромное давление, которое было оказано на президента СССР после его возвращения из Фороса. Ведь фактически следовало повторить опыт более чем 70-летней давности, когда ленинская Советская Россия тоже признала независимость Латвии, Литвы и Эстонии. С тем лишь различием, что в начале ХХ века пришлось признавать государственную самостоятельность «осколков» уже рухнувшей империи, а в конце — согласиться с отделением республик от еще формально функционирующего Союза.

Именно по этой причине небольшие по объему, но емкие по содержанию постановления Госсовета СССР от 6 сентября 1991г. (чего стоит одно лишь указание в преамбуле о необходимости учета «конкретной исторической и политической обстановки, предшествовавшей вхождению государств Балтии в СССР») можно считать одной из важнейших составляющих политического наследия горбачевской эпохи. Не зря ведь реакционеры из числа современной российской политической элиты то и дело поднимают вопрос о якобы нелегитимности Госсовета СССР как органа государственной власти позднего Союза и, соответственно, о юридической ничтожности принятых им решений — имея в виду, прежде всего, постановления по Балтии.

К сожалению, несомненный вклад М.С. Горбачева в дело восстановления независимости балтийских государств до сих пор по достоинству не оценен в Вильнюсе, Риге и Таллине. Несмотря на треть века, прошедшую с того времени, и сложнейшую геополитическую обстановку, которая сформировалась в Восточной Европе уже в ХХI столетии, там по-прежнему не жалуют инициатора перестройки, предпочитая вспоминать лишь о его трагических ошибках и очевидных политических просчетах. А зря, поскольку все, как известно, познается в сравнении. Современная ситуация на континенте и в мире дает обильную пищу в том числе для фундаментального переосмысления судьбоносных событий давно минувших дней.

Зигмунд Станкевич