Среди отличительных особенностей культуры российского населения выделяются две доминанты, две массовые установки: «быть как все» или «быть попроще» и вера в нашу «исключительность», «особость» развития России.

Убежденность в принципиальном отличии «нас» от других стран в том, что «нам нечего оглядываться на других», сравнивать себя с другими странами, представляет собой защитный рефлекс, характерный для многих стран догоняющей модернизации. Выражение комплекса национальной неполноценности предполагает сочетание непомерных претензий на величие и подавляемого сознания своей отсталости в сравнении с развитыми странами.

Взаимосвязь этих представлений (величия и посредственности) редко становится предметом внимания или научного анализа, обычно они рассматриваются по отдельности: либо как склонность к усредненности в повседневной жизни, либо как имперские амбиции «великой державы» (на национально-государственном уровне). Кажется, что особой загадки в этом нет: государство, стремящееся к тотальном контролю над аморфным населением, подавляет все процессы социальной и культурной дифференциации, стерилизует своеобразие и автономию различных социальных групп. А значит — блокирует социальную инициативу, предприимчивость населения, навязывая обществу свою идеологию национального единства и общих ценностей, «особого пути» или «особой цивилизации». Воспроизводство нивелированного общества является результатом и условием стабильности централизованной бюрократии в стране, в которой уничтожена политика, а значит — суверенности и произвола тотальной власти. Однако в этом объяснении навязанной сверху «простоты» населения есть уязвимое звено: дело не только в том, что государство навязывает те или иные представления, но и в том, что они принимаются людьми, становятся основой их самопонимания. Более того — люди хотят так себя видеть и защищают этот образ самих себя от критики и «нападок» недоброжелателей. Культивируемая государством идентичность прирастает к людям, становясь коллективной «самостью» благодаря работе школы, армии, СМИ, пропаганды, госучреждений, короче, всему институциональному укладу и организации повседневной жизни.

Навязываемая государственная идеология дополняется (или компенсируется) равнодушием ко всякой идеологии; гиперорганизованность — социальным бардаком, коррупцией, туфтой статистики и отчетности, неэффективностью управления; принуждение к лояльности — отвращением к общественной деятельности, мобилизация вызывает уклонение; декларируемые равенство и свобода — превращается в иерархию допусков и привилегий; имперский синдром — в отчуждение от политики и цинизм; безразличие к насилию. Другими словами, речь идет о принципиально антиномичной коллективной идентичности.

Разумеется, эти свойства российского общества и человека появились не сегодня, они наследуются поколение за поколением. Политика достижения «социальной однородности» к концу советской власти реализовалась в виде брежневского застоя. Идеям морально-политического единства партии и народа соответствовала всеобщая уравниловка планово-распределительной экономики. Государству как главному, если не единственному, работодателю соответствовали низкие тарифицированные зарплаты и бедность населения. Низкий уровень дифференциации доходов в сочетании с высокими скрытыми налогами были гарантией приоритета военно-политических целей и поддержания ракетно-ядерного престижа супердержавы.

Подавление трудовой мотивации из-за уравниловки порождало скуку, отсутствие перспектив для активных и амбициозных групп населения, пьянство, рост самоубийств и преступности, всего того, что социологи называют «аномией».

Иначе говоря, целевая политика советского руководства — установление тотального контроля над населением — неизбежно оборачивалась примитивностью социальной структуры, принудительным единомыслием, однообразием образа жизни, приведших в конечном счете, страну к краху системы. Разница в уровне доходов между верхними и нижними 10% работающих к моменту перестройки стремилась к минимуму, составляя пять-шесть раз, что в сочетании с ограничениями в прописке и недоступностью жилья угнетающе действовало на процессы трудовой мобильности между отраслями и регионами и на саму структуру занятости. Идеологический прессинг и дрессура, конечно, сопровождались показной лояльностью населения власти, внутренними напряжениями и общим разложением.

Как выражались тогдашние остряки, каждый сам по себе «против», все вместе — «за».

Сегодня речь идет не столько о пережитках или инерции советского прошлого, сколько о сознательных усилиях государства воспроизвести определенный порядок советской жизни. Страшноватая имитация советской власти производится в условиях, когда общество стало немного сложнее и разнообразнее. Но именно «немного». Проблема в том, что само «общество» хочет быть «простым». Как говорил Борис Дубин, одни присели, другие привстали на цыпочки. В итоге все стараются быть похожими друг на друга, все сваливается к середине. Борис называл это принципом «авоськи» (жившие в советское время не могут не помнить этот сетчатый предмет).

Но фокус заключается в том, что стремление основной массы россиян быть «как все» имеет преимущественно идеологическую природу, социальная реальность не позволяет утверждать это. В последние годы уровень дифференциации доходов населения (разрыв между верхней стратой, верхними 10% по доходам, и нижними 10% населения), по официальным данным Росстата, составляет 13–16 раз, по расчетам независимых экспертов, учитывающих теневые и скрытые источники доходов и наличие собственности,— 25–27 раз. А это означает ?интенсивные изменения в образах и качестве жизни. Россия в этом плане больше напоминает африканские или азиатские диктатуры, чем развитое европейское общество. (Для сравнения: в странах ЕС в среднем различия децильных доходов составляют 8–8,5 раза, в «социальных государствах» скандинавских стран этот показатель минимален — шесть раз, что похоже на коэффициенты советского времени, но отражает принципиально иной тип рыночной экономики и политической организации.) Общие показатели дифференциации усиливаются разницей в номинальных доходах населения между отдельными регионами: например, разница между ЯНАО или Москвой, с одной стороны, и Смоленской, Орловской, Рязанской, Ивановской и многими иными областями, с другой, составляет 2,5–3 раза.

Казалось бы, такая степень дифференциации должна вызывать сильные мотивации индивидуального достижения, ориентацию на успех, карьеру, мобильность, с одной стороны, и социальные напряжения — с другой, понимание несправедливости распределения доходов, коррупции власти, зависть, ресентимент и возмущение положением вещей. Но этого нет, точнее, ресентимент и сознание несправедливости есть, а возмущения этим нет. Как бы в противоречие к реальности большинство населения руководствуется нормой жить «как все».

Возьмем данные опросов «Левада-центра»* за прошедшие четверть века. В среднем за 1998–2021 годы 53% опрошенных ориентируются на тот образ жизни, который представлен окружающим их большинством. Но для 17% (в среднем) даже это оказывается трудно достижимым: из года в год они озабочены лишь простым физическим выживанием. Напротив, 18% опрошенных хотели бы «жить лучше, чем большинство семей в их городе или районе». И лишь 6% намерены жить как в «нормальных странах» или даже «лучше, чем они» (2–3%). Справедливости ради отметим, что доля самых бедных российских семей, если судить по субъективным оценкам опрошенных, устойчиво сокращалась за это время. «Выживающие» переходили в категорию «как все», а небольшая часть «как все» — в группу «жить лучше». (График 1)

график 1

Бедных («выживающих») становится меньше, но структура сознания остается без принципиальных изменений: доминанта — «жить не хуже, чем как большинство» окружающих семей. Система стратификационной референции (субъективное отнесение себя, своей семьи к тому или иному социальному слою или позиции на лестнице социальных статусов) сегодня выглядит так (ответы на вопрос «К какому социальному слою вы себя, свою семью относите?»): 3% отнесли себя к «высшей страте», 4% — к «верхнему среднему слою», 60% — к «среднему слою» (на жаргоне социологов — к «среднему среднему»). 21% считают, что они составляют «нижний средний слой» и еще 6% — самую «нижнюю страту», социальный низ (июль 2024 года, 7% затруднились отнести себя к какой-либо страте). 60%-ная авоська подминает под собой внушительный социальный низ.

За 35 лет, прошедших с начала первых репрезентативных социологических исследований, субъективные представления о собственном социальном положении у россиян существенно изменились: в конце 1980-х — в первой половине 1990-х годов абсолютное большинство россиян относило себя преимущественно к средним нижним слоям, включая раздутый «социальный низ», что отражало сознание своей приниженности и общего недовольства жизнью. Но к середине 2000-х годов основная масса опрошенных перенесла себя в «средней слой» или относила себя на шкале социальных статусов к «среднему нижнему слою» (но не к самому низу).

Средний слой — это не то же самое, что пресловутый «средний класс», о котором много шумели при президенте Медведеве, провозглашавшем целью социального развития страны добиться того, чтобы в России «средний класс» вырос как минимум до 45% населения. Стоящая за этим идеология утверждала, что средний класс со своими умеренно консервативными ценностями будет играть роль основного фактора «стабилизации» положения в обществе после реформ и «лихих 90-х». Казенные социологи очень старались подтвердить такой тренд, но дело кончилось конфузом:

Московские протесты 2011–2012 годов кандидатов в «средний класс» против действующего режима, «болотное дело» и резкое ужесточение внутренней политики и репрессивного законодательства сняли этот вопрос с политической повестки дня. Последовал полный идеологический разворот и переход к имперскому патриотизму, единству и антизападничеству.

Если применять критерии среднего класса, принятые в западной социологии для анализа социальной структуры, то доля чего-то похожего на «средний класс» в России составит 8–11% (некоторые авторитетные экономисты считают — 13%). Такие люди обязаны своим положением и благополучием не государству, а самим себе, своей компетентности и успеху в делах (бизнесе, науке, медиасфере и т.п.). Они отличаются не просто высоким уровнем образования, а значит — доходами выше среднего, но и своей личной ответственностью за будущее страны, причем, подчеркну это особо, личным участием в общественно-политической жизни, не сводящимся к соцсетям и просмотру политических телешоу. Средний класс и гражданское общество — пересекающиеся понятия. Такие люди с недоверием относятся к любой форме государственного произвола, к усилению авторитаризма. Дело не в величине такой группы, а в ее функциях в обществе — характере и степени влияния на сложившуюся институциональную систему. В нынешних условиях оно — нулевое.

Самый распространенный тип стратегии массового поведения в России — пассивная адаптация к сложившимся условиям существования в государстве, неконтролируемом обществом (табл. 1), мотивированная потребностью в гарантиях самого простого существования (культура государственного патернализма). Такие установки присущи не менее чем половине населения, что придает им нормативный, обязывающий характер жизненного образца.

Отсутствие институциональных условий для свободной деятельности в любой области (в экономике, культуре, науке, религии, политике, частной жизни и т.п.), или, точнее, принуждение к заданным государством нормам поведения, с течением времени оборачивается устойчивой минимизацией запросов, формированием человеческого типа, ориентированного на умеренный или скромный, но гарантированный достаток, позволяющий сохранять предсказуемый порядок жизни.

таблица 2

Соответственно общим установкам получаем довольного тем, что есть, среднего человека, удельный вес которого в структуре населения составляет 45–50% или немного больше (табл. 2): 54% опрошенных (июль 2023 года) полагали, что все «живут так, как они сами». Остальные разделились пополам, считая, что примерно 30% живут лучше, чем они, и столько же — хуже, чем они сами. (То, что сумма превышает 100%, респондентов не смущает, поскольку их в данном случае не заботит фактическое положение вещей, речь идет о субъективной структуре социальных соотнесений, сочетании зависти и самодовольства или самоутверждения). Норма «как все» — это обязывающий образец идентификации. Он обладает в некоторой степени принудительностью, распространяющейся и на сферы, как бы не связанные с уровнем или качеством жизни. Например, общественно-политические вопросы. 53–57% опрошенных в 2022–2024 годах считают, что «большинство россиян думают так же, как они сами», «придерживаются тех же политических взглядов», что и они сами (табл. 3). Относительное большинство «как все» — не доброе и не злое. Оно вне этих довольно сложных категорий, эта масса населения живет в своем замкнутом и ограниченном пространстве, коротком времени «обычного», привычного, повседневного, понятного, в своем мире и его заботах. Но это — не «болото», как думают многие из тех, кто занимается раскладом про- и антивоенных настроениий и мнений в российском обществе. Переносить на него свои собственные представления довольно глупо.

таблица 3

Такая устойчивая согласованность для социолога — свидетельство действия обязывающих механизмов единомыслия, то есть это проявление «нормы», нормативного характера общего мнения. Жизненная стратегия «быть как все» («житейская мудрость»), характерная для относительного большинства россиян (45–55% населения), предполагает сознательное самоограничение или самоизоляцию, отчуждение от всего «излишнего», «сложного», «непривычного» (см. табл. 1). Точнее всех этот принцип сформулировал, как всегда, М. Жванецкий: «Если других туфель не видел — наши вот такие! Если других машин не видел — «Запорожец» вот такой! И живи! …И всем рекомендую — не считать себя самыми богатыми и самыми красивыми, а так, нормальными. Побогаче одних, победнее других. Зато наш почетный караул — лучше всех! Вот такой караул! <…> И настроение — вот такое! Большой палец болит всем показывать».

таблица 4

Ими могут быть внешние или внутренние враги, НАТО, Запад, ЛГБТ*, оппозиция, экстремисты, мигранты и проч. Важно лишь представление, что неприязнь, ненависть или агрессия — это «нормально», что так думают «нормальное большинство» (табл. 4). Следование этой тактике дает максимум удовлетворенности, спокойствия и довольства собой и другими, равно как и латентной неприязни к тем, кто выбивается из общего строя, кто становится для этого базового типа личности фактором раздражения.

Поскольку не столько указывает на возможность других систем координат жизни, сколько требует от людей жить иначе, чем они привыкли и что они считают нормальным или единственно возможным. Принцип «авоськи» — это не просто ориентация на середину, это проявление бессознательного опыта насилия, лагерно-колхозного принуждения и коллективного заложничества, ставшие чертами национального самосознания и массовой идентичности. Такое большинство — результат длительной «отрицательной селекции» (и власти тоже). Оно пассивно и равнодушно, оно в принципе — как бы бескачественное, «простое», но именно поэтому оно управляемо, особенно если пугать его разными страшилками. Тогда, защищая свою идентичность, оно помимо воли становится соучастником государственного насилия, фактором массовой мстительной жестокости. Когда-то этот тип человека Юрий Афанасьев назвал «агрессивно-послушным большинством».

* Признан Минюстом РФ «иноагентом».

* Движение ЛГБТ признано экстремистским и запрещено в РФ.