Империя зла разгромлена. Темные колдуны, сто лет угнетавшие и унижавшие народы, так и не смогли смириться с отчаянной попыткой подданных обрести свободу. Колдуны вышли из тени, подняли войска по тревоге — и приняли решительный бой — и проиграли. Теперь их армии отступают из столиц, солдаты переходят на сторону героев-победителей, а злодеи брошены в тюрьмы в ожидании суда.

Альянс сил добра торжествует: и хотя добытая наконец свобода досталась дорогой ценой, завтрашний день — солнечный, как никогда прежде. Разрушенное отстроим, преступников накажем, верных наградим. Освобожденные народы, вдохнув полной грудью, примутся за строительство собственного счастья; даже слуги колдунов получат второй шанс. Заморские державы, столько лет тщетно воевавшие с колдунами, аплодируют триумфу героев — и готовы оказать помощь в созидании нового порядка.

Свободу получили не только народы империи. Свободу получил весь мир: наступил конец истории как конец сюжета. Дальше читателя ждет счастливый, полный светлой грусти (часть товарищей не дожила до победы) — но эпилог.

Что происходит дальше — в классическом эпическом фэнтези не описывают. Одно дело — борьба с великим злом, другое — разбор завалов после войны, производственный быт строителей нового мира.

Герои-воины, побеждавшие драконов, спасавшие принцесс, — не могут адаптироваться к мирной жизни, их мучает посттравматический синдром. Они либо становятся наемниками, либо жестокими охранителями, либо тайными мстителями — те, кто не находит успокоения в алкоголе или наркотиках. Герои-маги — добравшись до тайных библиотек темных колдунов, решают изучить запретное знание, разумеется, чтобы «никогда больше» не допустить возрождения темной магии. Но запретные архивы дурманят им головы: и спящее могущество древних перетекает в их вены. Начинаются зависть, ревность, вера в свое превосходство — «в отличие от колдунов, мы-то знаем, как лучше».

Герои-дипломаты, ранее выстраивавшие сложные альянсы и участвовавшие лишь в тайных переговорах, вдруг входят в роскошные залы, где заморские владыки общаются с ними на равных. Очарованные, они сперва сами не замечают, как становятся пешками в интригах заморских дворов; а потом, осознав ошибку, обращаются в циничных хитрецов.

А вот герои-лидеры, герои-вожди, герои-харизматики… Утратив единую цель и единого врага, они теперь либо должны уйти на покой… Либо найти себе новые цели.

***

…Собственно, такова диспозиция мемуаров Андрея Козырева «Жар-птица» (изд. Freedom Letters, 2024). Основное действие происходит после победы сил добра: и герой-автор планомерно описывает, как пьянящая эйфория сменилась сперва пониманием долгого пути, который еще предстоит пройти, а позже и пугающим отрезвлением:

«Глубокое государство» — советские аппаратчики, чекисты, старая номенклатура, бюрократия — все еще обеспечивает функционирование государства. Они могли не верить в старую советскую идеологию, но в новую демократическую верят еще меньше. Образ жизни и работы — подковерная борьба за кресла, открытая борьба с Западом, повиновение начальству — стал частью их сущности, органической привычкой. Как гравитация, этот старый советский образ поведения тянет назад и их, и всю страну. Но где взять других? «Новые» буквально еще не выросли, и их идеализм перечеркивается некомпетентностью, отсутствием навыков и знаний.

Революционный слом требует продолжения движения: но граждане страны, так называемый «народ», разочарован первыми шагами реформаторов. Вместо обещанных свободы и богатства люди получают неясные перспективы и бедность. И чем быстрее реформы идут вперед — тем больше поддержки получают красно-коричневые реваншисты (в книге их возглавляет вице-президент Руцкой), тем больше вероятность, что власть уйдет в руки радикалов и националистов.

Решение Ельцина — замедлить реформы. Народное возмущение отступает, но просыпается почуявшая старый знакомый ветерок «глубокая номенклатура». Она наводняет кабинеты власти, пробирается к президенту в уши, подсаживает на иглу информации собственного производства.

А по окраинам бывшей империи распад продолжается. Нагорный Карабах, Абхазия, Приднестровье, Таджикистан. На дальних европейских границах — тревожный призрак Югославии, где в Белграде сидит Милошевич, то ли не желающий, то ли реально не контролирующий свою армию, совершающую военные преступления в Боснии. На дальних южных — Хусейн, ненавидимый в Вашингтоне, снова мутит что-то вокруг Кувейта. В Афганистане, после вывода войск, остаются российские военнопленные.

Война гуляет вдоль пограничных столбов молодой России. И молодой министр иностранных дел помимо конференц-залов международных организаций и приемных лидеров великих держав — оказывается нужен в горячих точках. Вести переговоры не с президентами, а чуть ли не с боевиками, ездить на бэтээрах вместо лимузинов, надевать каску и бронежилет поверх костюма. Причем усмирять приходится не только кровожадных бонз, но и русских военных, дезориентированных, ностальгирующих по красной империи и изнывающих от обесценивающихся зарплат.

***

Козырев пишет простым, иногда даже слишком простым языком. Он дает лишь самые необходимые пояснения, не плодит персонажей, не делится мудростью лет и не впадает в исповедальный тон. Даже там, когда он рассказывает о личных сомнениях или политических идеях, он идеально укладывается в размер, представляющий читателю его логику, но никогда не поучающий.

Это стилистический признак англо-американский школы политической мемуаристики. Козырев и написал книгу изначально на английском языке (для русского издания он добавил предисловие и несколько пояснительных фрагментов по ходу повествования).

Отсюда — сходство, ведь западные политики тоже регулярно выпускают политические мемуары: некоторые буквально посвящают книгу периоду госслужбы, например, госсекретарь — мемуары раз, президент — мемуары два. Тот же беспристрастный тон, где семья «всегда есть и всегда поддерживает», но упоминается только в предисловии и в заключении, а на первом месте — работа, идеи и большие процессы и где «бытовые» детали (вроде места встречи или личных впечатлений от поездок) выдаются не чаще раза на параграф.

Для человека, читавшего воспоминания Хиллари Клинтон, Уильяма Бёрнса, Кондолизы Райс, Генри Киссинджера этот стиль опознается моментально (упоминаю тех американских чиновников, кто издан на русском). И он действительно идеально подходит для движущейся политической среды, где многие из фигурантов (а часто и сам автор) — политически активны, а финальные последствия решений еще неизвестны. Но когда в таком тоне заходит разговор о, в общем, судьбоносной борьбе с последствиями катастрофы — проигранной и обернувшейся падением в новую катастрофу — возникает интересный эффект.

— как страна потеряла управляемость и как восстановление этой управляемости привело к реставрации СССР. Козырев утверждает, что «партия войны» сложилась уже в 1992 году. Что поражение демократии в России случилось еще до президентских выборов 1996 года. Что молодой президент Путин, про которого принято считать, что он «начинал» западником, на самом деле западником никогда не был — и все его разговоры о вступлении России в НАТО были операцией по дезинформации.

***

Такая отстраненная хроника взлета страны и немедленного падения требует от читателя фантазии. Дорисовывать декорации к драме приходится самому. Отсюда книга получает минимум два способа прочтения.

• Первый способ — как мемуары отставного госдеятеля. В них автор договаривает то, что не мог сказать публично раньше, сводит счеты, делится парой пикантных подробностей и парой инсайдов — но в меру, в меру. Описывает отличия работы в МИД СССР и МИД РФ, комментирует дальнейшие карьеры своих помощников, а ближе к финалу рассказывает о своей депутатской кампании и переходе в парламент.

Такие мемуары могли бы быть частью дискуссии того поколения политиков: ответить на мемуары других, спровоцировать мемуары третьих. Но за неимением собеседников из России мемуары Козырева полемизируют с мемуарами его американских визави. В иной ситуации эта книга могла бы изучаться в российских университетах — и как один из важных исторических документов, и как объяснение принципов работы высокопоставленного дипломата от первого лица.

• Второй способ — собственно фантастический. Козырев и сам дает книжке фантастическое название. В американской традиции скорее принято называть мемуары нейтрально, вроде «Сложные решения» или «Мои годы в Белом доме». А Козырев свою книгу называет «Жар-птица». Это одновременно и метафора (почти) недостижимой мечты о евроатлантической интеграции России, и источник ироничной оценки собственной отставки — по причине, как это излагает сам Козырев, несогласия с желанием Ельцина вернуться к конфронтации с Западом. Оценка звучит так: «…я хорошо знал правила игры по-старому, но не мог растоптать собственную мечту о коренных переменах в нашей стране. Я гнался за Жар-птицей, а должен был радоваться пойманной курице».

Не знаю, действительно ли идейные соображения были главным фактором в отставке Козырева. Но случилось это тридцать лет назад, и мне, родившемуся в конце 1995 года, честно говоря, все равно. Сегодня первый министр иностранных дел России выглядит человеком более чем здравомыслящим. В российском обществе к нему принято относиться со скепсисом, если не сказать хуже, и отзываться о нем презрительно — «человек с тихим голосом», «мистер «да» и так далее.

Но этот человек, якобы «сделавший российский МИД филиалом Госдепа», не стеснялся публичной полемики с американскими партнерами. В том числе и экстравагантной. Как, например, несогласованная с Кремлем акция в Стокгольме в 1992 году, где Козырев вдруг заявил, что игры кончились, и Россия возвращается к имперской политике, шокировав Запад, а спустя час объявил свою прошлую речь компиляцией требований российской оппозиции. И предупреждением Западу — что случится, если реформаторам не помочь. Но не помогли — и пятнадцать лет спустя прозвучала Мюнхенская речь, но уже без сеанса разоблачения.

Хотел бы я посмотреть на сегодняшнего «жесткого» министра, который осмелился бы произнести с международной трибуны не то, что требует начальство, а то, что сам считает правильным. Как и хотел бы узнать, почему нынешние «настоящие мужчины», в отличие от «мягкого Козырева», не такие уж и частые гости на фронте — хотя сегодня боевые действия идут буквально на территории России, а не в других странах (где Козырев, несмотря на отсутствие прямой необходимости министру иностранных дел (!) лезть под пули, бывал неоднократно). Похоже, некоторых из его бывших коллег «курица» вполне удовлетворила.

Не хочется лишний раз повторять банальности, но «жестко отвечать» на дипломатическом ринге, когда ты и так ничего не рассчитываешь получить, очень просто.

А вот если партнеры хитрят и лукавят, и очень хочется их послать, но ты понимаешь — нельзя, потому что от твоей сдержанности зависят человеческие судьбы, и нужно разговаривать, переубеждать, искать компромиссы, но никогда, никогда, никогда не уходить из-за стола и не хлопать дверью — вот это настоящая внутренняя жесткость.

Воспоминания Козырева отлично передают эффект политического коридора. Когда кажется, что все катится вперед, как на рельсах: и решения приостановить реформы, скорректировать политику, отступить полшага назад — неизбежны, потому что иначе обрыв. И ни влево, ни вправо из этого коридора не деться. А потом оказывается, что коридор как раз и вел к обрыву — и остается только рвать на себе волосы и думать, где же можно было из него выйти, сойти с рельсов, попробовать стены на прочность?

Такой коридор толкал Россию на имперский реванш. Идти в этом коридоре — адаптироваться к обстоятельствам, которые изменить невозможно, — это политика. Но адаптироваться к обстоятельствам, держа при том в голове мечту о Жар-птице, и в решающий момент рискнуть — политика гораздо более высокого класса.

Самый фантастический способ прочитать мемуары Андрея Козырева — поверить, что выход из коридора возможен.