Галина Вишневская в мемуарах рассказывала, что как-то раз выдающийся музыкант Мстислав Ростропович повез дочерей в Ярославль показывать русскую старину. Вечером они зашли в магазин купить что-то на ужин. Там не было ничего, кроме хлеба, сыра и масла. Но даже их добыть оказалось непросто.

— Давайте талон! — сказала продавщица.

— Какой талон? — удивился Ростропович.

— Как какой? На масло.

— Но у меня нет талона.

— Ну так и масла нет.

— Да ведь вот оно, на прилавке…

— Вы что, приезжие, что ли? Откуда?

— Из Москвы…

— Видать, что из Москвы. У нас масло давно по карточкам, — пояснила продавщица непонятливым туристам.

А вот другая история. В самом конце 1970-х годов замминистра внутренних дел Юрий Чурбанов оказался в узбекском городке Газли и заглянул там в рядовой магазинчик, снабжающий местных жителей продуктами. Заглянул и ужаснулся.

Чурбанов, надо заметить, был не просто высокопоставленным советским чиновником. По неформальному своему положению он являлся одним из первых лиц страны, поскольку имел честь быть зятем самого Леонида Брежнева. Понятно, что противником брежневской системы этот генерал не мог быть никак. Система его взрастила и дала возможность очень хорошо кормиться. Мысль «очернить» Брежнева Чурбанову не пришла бы даже во сне. Но тем не менее и такой человек вынужден был констатировать, что продовольственное положение в советской глубинке является поистине катастрофическим.

«Мяса нет, продуктов раз-два и обчелся, даже сигарет, я помню, не было, только махорка <…>, — писал Чурбанов о тяжких впечатлениях того дня. — Спрашиваю у девушки-продавца: «Почему же даже сигарет нет?» Она отвечает: «Что привезут с базы, то и продаем». Тем временем к магазину стали стекаться местные жители. Собралась толпа порядка 150–200 человек. Поздоровавшись, спрашиваю, как они тут живут, какие у них есть вопросы. И тут одна женщина, по характеру, видно, бойкая особа, говорит: «Товарищ генерал, вас здесь обманывают, пускают пыль в глаза, с продуктами у нас плохо, мяса мы не видим, на рынке оно стоит дорого, молока тоже нет».

«Продают индийский лук»

Может, Чурбанов случайно попал в то место, где было особо плохое продовольственное снабжение? Попробуем для анализа проблемы зайти с другого конца и почитать свидетельство не высокого московского гостя, а простого жителя глубинки — города Костромы, находящегося на Волге в самом центре России. Костромской журналист и литературный критик Игорь Дедков вел на протяжении многих лет дневник, куда записывал помимо всего прочего еще и бытовые впечатления. Дневник — не позднейшие мемуары, которые могут быть несколько искажены причудами памяти. Дневник — это документальное свидетельство текущей жизни. Более того, следует заметить, что шестидесятник Дедков, несмотря на свои демократические убеждения, абсолютно не принял рыночной России и морально страдал от хозяйственной системы, возникшей по итогам гайдаровской реформы.

Незадолго до смерти он, сравнив старый советский мир с новым капиталистическим, высказался скорее в пользу первого. Совершенно очевидно, что Дедков не правил задним числом свои дневники, дабы сгустить краски, изображая Кострому 1970-х.

Вот какая картина встает со страниц книги, собравшей его многолетние записи.

«В нашей семье мясо бывает раз в семь-десять дней». А ведь семья Дедкова совсем не бедная, даже сравнительно благополучная. Сам он был крупным по провинциальным меркам журналистом, которому не приходилось перебиваться случайными заработками. Проблема — не в отсутствии денег, а в том, что само мясо отсутствует в продаже. Даже за деньги его можно приобрести только у «частника» — на колхозном рынке. Но там оно сильно дороже, чем в государственной торговле. Да и за дорогим мясом — очередь.

Еще один человек, который вел в те годы дневник, — Анатолий Черняев. В отличие от Дедкова, он — фигура высокопоставленная, сотрудник ЦК КПСС. Хорошо информированный Черняев фиксирует в записи от 1977 года, что средняя обеспеченность мясом по стране — не больше 7 кг на душу в год, если брать то, что поступает в продажу без учета яслей, детсадов, ресторанов и т.д. А в Ростове-на-Дону и некоторых других особо несчастных городах в розницу попадает порядка 1,5 кг на душу.

Музыкант, генерал, журналист, партаппаратчик — все пишут о дефиците продуктов, все хорошо знают о нем: либо на основе собственного опыта, либо из рассказов других людей, либо из секретных документов. В типичном советском провинциальном городе дефицитом постоянно оказывалось не только мясо, но и колбаса, сало. Другие товары в государственной торговле — то имелись, то отсутствовали. При таких условиях «поход в продуктовый магазин был авантюрой, — тонко подметил искусствовед Михаил Герман, — покупатель становился конкистадором, надеявшимся на успех и готовым к поражению». В ноябре 1977 года Дедков записывает, что уже больше недели в Костроме нет электрических лампочек. Те, кто не запасся ими заранее, сидят в полумраке. Но ладно лампочки. Опытный человек их при случае накупит про запас. В апреле 1980 года у Дедкова появляется запись: «Давно уже нет сыра» (и это притом что костромской сыр является вроде бы одним из самых знаменитых сортов в стране!). Но тут же: «Продают индийский лук». Видимо, даже с луком в обедневшей российской провинции дела обстояли неблагополучно, коли пришлось закупать его в Индии.

Иногда отсутствие в продаже товара, например кофе, приводит потребителя к попытке использовать его заменитель. «Сегодня впервые попробовал пить кофейный напиток производства ростовского (ярославского), — записывает Дедков в октябре 1977 года. — Состав: ячмень — 75%, овес — 15%, рожь — 10%. Пить можно, но действия никакого. Пахнет зерном».

Некоторые товары, дефицитные для Костромы, автор дневника обнаруживал на прилавках при путешествии по Волге. Например, в Казани он видел в продаже масло и вареную колбасу (правда, лишь одного сорта). Но зато какая возникла схватка между покупателями, когда привезли вдруг молоко в бутылках! На отсутствие молока в Костроме Дедков ни разу не жалуется, но здесь возникает другая проблема. Молоко продается только пониженной жирности (1–1,4%). Вопрос, почему так происходит, задали как-то раз руководству города на встрече с костромской творческой интеллигенцией. В ответ было сказано, что так будет и впредь. Исключение (жирность — 3,6%) сделано в стране лишь для Москвы, Ленинграда, Киева и еще нескольких городов. Таким образом, про жирность Дедков узнал. А вот про что он не знал, так это про качество. Простой народ начальство предпочитало не пугать излишней информацией, но на заседании секретариата ЦК КПСС (в узком кругу) докладывалось о массовых отравлениях молочными продуктами из-за плохого санитарно-гигиенического контроля. Подобное, впрочем, случалось нечасто.

Некоторое улучшение продовольственного снабжения Дедков отметил летом 1980 года в период проведения московской Олимпиады. На улицах города стали продавать финские яйца. Зимой, перед началом XXVI съезда КПСС, в костромских магазинах по вечерам появлялось масло — давали по 200 г на человека. Неплохо снабжался финскими товарами (мыло, сыр, костюмы, детское питание) город Сочи, где автор дневника отдыхал летом 1981 года. Но подобные «оптимистические» записи встречаются в дневнике редко.

Но пустить мясо в свободную продажу костромские властители не могли даже два-три раза в год. Поэтому люди получали продовольственные талоны (точнее, приглашения для покупки). Впрочем, и здесь приходилось сталкиваться с трудностями. Вот предновогодняя запись середины 1970-х: «Сегодня «Северная правда» (газета, где работал Дедков. — Д. Т.) отправила своих представителей в магазин, чтобы получить мясо (по 1 кг на работника). Именно так «дают» мясо трудовым коллективам. В магазине же сказали: берите тушу и рубите сами. Редакционные женщины возмутились и ушли. После телефонных переговоров с начальством мясо обещано завтра: и разрубленное, и высшего сорта. Сегодня жена Камазакова, член областного суда, целый день рубила мясо. Этому «коллективу» мясо выдали тушей. Рубили, взвешивали, торговали».

А вот что наблюдал автор дневника через год перед ноябрьским революционным праздником: «В эти дни повсюду по конторам собирают по 7–8 рублей (на колбасу и за курицу), чтобы можно было отметить 60-летие родного государства. Сам видел, как в отделе комплектования областной библиотеки среди стоп новых книг лежали грудами куры, и стоял густой запах. Все ходили и посмеивались». Впрочем, несмотря на то что курами библиотеку удалось более или менее укомплектовать, магазины поражали другими дефицитами: не было в продаже конфет (перед праздником-то!) и туалетного мыла.

Это все, напомню, картина жизни в Костроме — областном центре. В районных центрах дела с продуктами обстояли еще хуже. Как-то раз газета «Северная правда» решила помочь своим сельским корреспондентам. Их вызвали на совещание, а заодно устроили в буфете продажу мяса. Довольные журналисты возвращались в районы с набитыми авоськами.

Колбасная электричка

Провинциальные города, находившиеся в относительной близости к Москве или Ленинграду, питались с помощью колбасных электричек. Существовали специальные поезда, которые утром отправлялись в мегаполис, где пассажиры отоваривались дефицитными продуктами, а вечером возвращались к себе во Владимир, Ярославль или Новгород, где посланцев уже ждали друзья, родственники и коллеги, желавшие получить свою долю добытого. Священник Михаил Ардов, служивший некоторое время в Ярославской области, в своих мемуарах описал колбасную электричку Ярославль–Москва начала 1980-х годов. Она была столь длинной (22 вагона), что для нее пришлось строить аж специальную платформу. К моменту прибытия поезда в Ярославль на привокзальной площади собирались десятки автобусов и легковушек, а также пешеходы с ручными тележками или (если зимой) с санками.

Понятно, что таким жутким способом накормить провинцию было невозможно, однако масштабы вывозимой из крупных городов продукции оказывались огромными. Статистики на этот счет, естественно, не существует, но уже в период перестройки косвенные оценки удалось получить. По официальным данным выходило, что средний москвич съедал за год 148 кг мяса (это если поделить объем проданного на число жителей). Однако согласно подсчетам экспертов, больше 100 кг на нос в столице никак не потреблялось. Значит, все остальное отправлялось на колбасных электричках в соседние регионы. Сколько же человеческих сил, времени, здоровья, а также электроэнергии для многочисленных поездов бессмысленно растрачивалось при таком странном продовольственном снабжении! Замечу попутно, что лично для меня важнейшим плюсом рынка является возможность тратить время и силы на полезную работу, а потом на заработанные деньги покупать товары (пусть даже недешевые!), чем проводить долгие часы, добывая продукты правдами и неправдами.

И еще одно неприятное последствие было у отсутствия товаров. Провинциальные города, оставшиеся без продуктов, начинали сваливать вину за дефицит друг на друга. Один путешественник в уфимском аэропорту слышал жалобы на нехватку продуктов из-за того, что их вывозят в Томск, а приехав в этот город, вдруг обнаружил, что томичи полагают, будто их еда отправляется на Урал и в Уфу. При этом провинция в целом тихо ненавидела жирующую (по советским меркам) столицу. Одна женщина, проживавшая в Полтаве в середине 1980-х годов, вспоминает такой случай: «Как-то раз, взглянув на витрины, заваленные большими говяжьими ушами и хвостами, я спросила у продавца: «А кто съел то, что посредине?» Опасливо оглядываясь по сторонам, он поднял указательный палец кверху: «Москва».

Мясная проблема стала излюбленной темой горького советского юмора от частушек до анекдотов. Как-то раз, еще в 1950-е годы, композитор Родион Щедрин отправился с фольклорной экспедицией на Вологодчину и обнаружил там такой пример народного творчества: «Дядя Ленин, открой глазки, нет ни мяса, ни колбаски, яйца видим только в бане между ног у дяди Вани…»

Второй кинозал

Во втором кинозале мы будем смотреть фильмы, которые уже в полной мере можно назвать фильмами моей эпохи. Это кино так или иначе формировало подрастающее поколение семидесятников. Те, кто постарше, смотрели его в момент первого появления на экранах. Те, кто помоложе (вроде меня), впоследствии «догоняли» старших, сталкиваясь с киношедеврами рубежа 1960–1970-х годов, где-то уже на исходе «долгих семидесятых». Не столь важно, когда мы смотрели эти фильмы. Важно то, что они во многом определили характер нашей молодости.

• «Доживем до понедельника» (1968)

Когда был впервые показан этот фильм Станислава Ростоцкого, мне исполнилось лишь семь лет, и я, конечно, его не смотрел. Но через многие годы понял, что именно с «Доживем до понедельника» начался в кино мой собственный мир. Или, точнее, мир моего поколения. Поколения семидесятников. Какие бы фильмы, выходившие до 1968 года, я ни смотрел, всегда было ощущение, что это — история. Это — про мир моих родителей или даже про мир дедушек и бабушек. Про то, что минуло давно или совсем недавно. А в «Понедельнике» все оказалось моим. Новостройки, в которых я вырос… Лица ровесников, которые меня окружали… Серенькая школьная форма, которую я впервые надел как раз в том самом шестьдесят восьмом году… Музыка, которая тревожит и утешает… Потрясающий Вячеслав Тихонов в роли Учителя, которого я всегда мечтал иметь, но, увы, никогда не имел… А самое главное — проблемы, которые стали моими, когда я наконец до них дорос.

Почти тогда же появился фильм «У озера» стареющего Сергея Герасимова. Вроде бы он почти о том же: старики и молодежь, школа и путь во взрослую жизнь. Но на деле в нем все совсем иначе. Идеальный отец — идеальная дочь. Выдуманные монологи 17-летней девочки, обладающей почему-то мудростью 40-летней женщины. И скука высосанного из пальца мира, которую не скрашивают даже красоты Байкала. «Мудрость» ясна настолько, что трудно досмотреть до конца.

В «Доживем до понедельника» мир раскрывается по-другому. Сколько раз смотрел я это кино — каждый раз находил в нем новый пласт. Сначала казалось, что это фильм о советской школе, о том, как надо учиться и как преподавать. Затем — что это фильм о стране, которая именно в шестьдесят восьмом окончательно распростилась с оттепелью и вошла в унылый брежневский застой, вырастивший все наше семидесятническое поколение. Позже — о том, что «счастье — это когда тебя понимают». Достигнув возраста главного героя, я осознал наконец: фильм о том, что тебя никогда по-настоящему не понимают и что счастья вообще на земле нет. А когда я героя Тихонова перерос, то внезапно сообразил, что

Кстати, поняв это, понимаешь еще и то, как нормальные в общем-то люди формируют плохую социальную систему, поскольку вынуждены адаптироваться к реальным условиям жизни. Понимаешь, как старые учителя из «Доживем до понедельника» растили себе смену — тех самых сегодняшних учителей, которые вначале с энтузиазмом принимали перестройку, читали умные толстые журналы, ходили на митинги, произносили в классе правильные слова, а затем жили на ничтожную зарплату, нищали, старели, разочаровывались в демократии и, наконец, фальсифицировали результаты выборов… поскольку такова жизнь.

Когда-нибудь в будущем, перед смертью, я посмотрю этот фильм в очередной раз и тогда, возможно, пойму все, что в нем заложено… Даже то, что не понимали во второй половине шестидесятых его создатели.

• «Адъютант его превосходительства» (1969)

Этот сериал Евгения Ташкова обычно не относят к числу знаковых фильмов советского кинематографа. Но я ведь пишу эти тексты не с позиций кинокритика, а с позиций автора, описывающего ушедшую эпоху. И «Адъютант» обязательно должен быть показан в нашем «Втором кинозале». Не столько как многосерийный фильм, отразивший начало эпохи, сколько как лента, способствовавшая ее формированию. И ставшая для меня одним из детских потрясений.

Посмотрел «Адъютанта» я, конечно, не в первый показ, но где-то в начале 1970-х годов, когда был еще школьником. Смотрел как подросток, которому нужны на экране интрига, динамика, приключения. Всего этого там и впрямь было много. Во всяком случае, по меркам советского времени, не слишком баловавшего зрителей такой кинопродукцией. Но неожиданно для себя я получил вместе с аполитичными впечатлениями важнейшую информацию историко-политического свойства.

В школе мне, как всем советским детям, рассказывая о Гражданской войне, говорили про хороших красных и плохих белых. Но фильм был выстроен совершенно иначе, нежели советские учебники.

Интеллигентные белые, интеллигентные красные… и между ними всякая мразь: бандиты, предатели, садисты — люди из простонародья. Того самого простонародья, которое, согласно учебникам, обладало сплошными достоинствами и должно было по мере осмысления ситуации переходить к красным.

В общем, народец так себе, а в штабе белых — отличные манеры, приятные люди, красивая форма, обращение по имени-отчеству. Не понимаю, как такое возможно было показать на советском экране в то время. Цензура недосмотрела? Или уже проявлялись новые веяния в узких кругах ответственных партийных работников? Замечу для сравнения, что «Бег» Александра Алова и Владимира Наумова, вышедший почти одновременно и в художественном отношении явно превосходящий «Адъютанта», политически выстроен по старому канону: Хлудов — палач, Корзухин — акула капитализма, Врангель — тряпка, Чарнота — милый, но жалкий. На этом фоне генерал Владимир Зенонович Ковалевский из «Адъютанта» выглядел белой вороной. Кажется, он был даже более интеллигентным, чем его прототип — генерал Владимир Зенонович Май-Маевский. С тех пор как я посмотрел этот фильм, белые у меня ассоциировались только с образом Ковалевского в исполнении Владислава Стржельчика, который не был моим любимым артистом, но в «Адъютанте» сотворил чудо, имевшее огромное значение лично для меня, для моего формирования.

Все, что я читал впоследствии, ложилось уже на подготовленный фильмом Ташкова мир образов. И может быть, даже хорошо, что фильм этот не копал глубины человеческой психики (как тот же «Бег»), а был упрощенным, полудетским, делающим ставку преимущественно на приключенческий сюжет. Он стал массовым зрелищем, и образ вежливого интеллигента Ковалевского в представлениях масс затмил образ страдающего палача Хлудова.