Писатель, критик, литературовед Майя Кучерская объясняет, почему историй о других дивных, странных мирах, миражах, в которых можно укрыться и хоть что-то себе объяснить, будет появляться все больше, а внимание к авторам, стремящимся преодолеть чужеродность, будет только расти.
«Чужеродные»
М.: Альпина нон-фикшн, 2025
«Чужеродные» — уже второй сборник Марго Гритт, писательницы из поколения 30-летних (первый, «Вторжение», вышел два года назад) — назван очень метко. Неуютное, режущее слух слово, слово-наждак: чужеродные. Для сквозного ощущения, веющего во всех рассказах этой книги, подходит идеально. Потому что все размещенные здесь истории — об экзистенциальной отчужденности героев: от мира, уюта, дома, родных, неисправимо чужих городов, хоть во Франции, хоть в Германии.
Историю, давшую название сборнику, рассказывает молодой человек, недавно приехавший в Берлин. Он чувствует себя пришельцем и даже придумывает себе инопланетянское имя (Тенере, ударение на последний слог), также несуществующую страну рождения, Астрея. Он ходит сниматься в массовке и особенно любит изображать сотрудника госпиталей. Снимешься в роли третьего плана, в белом халате, с фонендоскопом на шее — и вроде бы день прожит не напрасно. Напрасно, напрасно, все это ведь сплошь бутафория и фантики.
В поисках смысла, что для героя (а может быть, и для всех людей на земле) значит быть хоть кому-нибудь нужным, наш Тенере однажды замечает старика, который ежедневно ходит навещать могилу неведомого Хельмута Штайнера, человека, ближе которого у него, вероятно, не было. Но аренда места на кладбище длится 20 лет, дальше, в случае неуплаты за продление, могилу демонтируют, останки сжигают в крематории, оставшееся место выставляют на продажу. Таковы немецкие законы. Заплатить старик явно не может. И Тенере придумывает, как сохранить память о Хельмуте на долгие годы, да еще и в разных частях света. Нужно ли это старику? Непонятно. Но это очень нужно Тенере. Так он справляется и с собственной никчемностью, и с немотой (немецкий у него — только в стадии освоения), так бросает в чужую землю корешок. «Дом — там, где покоятся кости предков. Кости прорастают, превращаются в корни, пытаются пригвоздить к месту — вырваться непросто. На чужой земле я выбираю могилу наугад и говорю: теперь ты — моя праматерь, прошу, будь моим корнем», — это, правда, цитата из последнего рассказа сборника «Кто такая Дора».
Примыкающий к «Чужеродным» рассказ «Заметки на полях каталога ИКЕА» — о том же, о построении нового дома в новой стране из знакомой икеевской мебели («Люди говорят: ИКЕА лишает наши дома индивидуальности. Я говорю: ИКЕА позволяет нам везде чувствовать себя как дома»). Дом в Берлине, в котором поселяется героиня с мужем, оказывается живым, ему снятся кошмары из времен, когда его бомбили в 1945 году, однако новые жильцы пытаются вернуть ему главное предназначение: стать убежищем.
Рассказ завершается сценой, исполненной грустного символизма: гости, такие же беглецы, танцуют в доме героини на «тихой дискотеке»; шумные вечеринки в этой берлинской квартире запрещены. И каждый танцует в наушниках, под свою музыку. В ушах героини гитара и голос Роджера Уотерса We were all equal in the end… сменяется песней Цоя: «Я объявляю свой дом безъядерной зоной». Героиня повторяет эту строчку много раз: это ее новая декларация, ее манифест. Причем исцеление станет возможно именно тогда, когда группа «Кино» и Pink Floyd сольются в общем хоре, а фундаментальные законы человеческого существования — дом не для того, чтобы его бомбить, дом для того, чтобы в нем танцевать и жить, — будут восстановлены.
Впрочем, чужеродность в этом сборнике связана не только с эмиграцией, и это важная особенность рассказов Марго Гритт: она неизменно говорит с нами не только про злободневное, но и про вневременное. Говорит чрезвычайно изобретательно и разнообразно, обнаруживая ледяные сквознячки потусторонности повсюду и описывая их в разных жанровых формах.
Формальных поисков в «Чужеродных» действительно очень много. Открывающий книгу рассказ Past Perfect выполнен с опорой на техники магического реализма. Он описывает новинку рынка ритуальных услуг — посмертное погружение в самое счастливое переживание прошлого. Супружеская пара, решившая заказать блаженное переживание на двоих, внезапно обнаруживает, что самое острое счастье у мужа и жены отнюдь не общее. Хотя им-то казалось совсем иначе.
Рассказ о сложных отношениях матери и дочери Acqua eterna, получающих объяснение лишь в финале, показывается через следы, оставленные героиней в телефоне: заметки, емейлы в почте, историю покупок и ссылок в браузере. Рассказ «Сеанс» о школьниках, желающих отстоять любимый кинотеатр «Огонек», — так и вовсе пьеса, а рассказ о том, как героиня медленно оседает в безумие и превращается в ноль («О»), вспоен разноцветными водами модернистской прозы начала ХХ века. Добавьте к этому сочный, полный (но не переполненный) метафорами язык: «Сломанный желтый зонт распускается тюльпаном в мусорном баке»; «Бог плевался, полируя плитку до зеркального блеска» — это о дожде; «Сам дом душил иссохший плющ, его коричневые стебли расползались по стенам, как сетка кровеносных сосудов, по которым вместо крови течет ржавчина», — и образ прозы одного из самых ярких авторов поколения 30-летних сложится окончательно.
Рассказы-видения, рассказы-сны отражают сегодняшний апокалипсис убийственно точно.
Марго Гритт. Фото: соцсети
«Цирк»
М.: РЕШ, 2024
Роман Анастасии Носовой соединяет сразу несколько слоев: это и роман взросления девочки Оли Куркиной, и сказочная история с элементами фантастики (учитель Оли Огарев умеет делать сверхъестественные фокусы, перемещать предметы и людей в пространстве, исчезать и появляться сам в неожиданных местах благодаря общению с Темнотой), и узнаваемая история детства детей, рожденных в 1990-е. Этот третий слой, описывающий русское провинциальное детство девочки из в меру благополучной семьи, быть может, лучшее, что есть в романе. Смотрите:
«Оля осталась во дворе одна. Варежки заиндевели и почти превратились в пару ледышек. Оля подумала, что, если снимет их в прихожей и поставит на тумбочку, они простоят еще полчаса и только потом начнут размякать и свалятся на пол. Именно тогда в гости заглянет бабушка Лида, увидит варежки на полу. Начнет ворчать, как тяжело было достать на варежки шерстяную пряжу, как ездил за пряжей отец к дальней родственнице-немке, у которой «на всё струмент есть», и как бабушка вязала варежки — не для того, чтоб их на пол кидали. Оля похлопала в ладоши, стряхивая с варежек снег, который свалялся на шерсти комьями. Снег только еще сильнее слипся, варежки похолодели и с изнанки — Оля поняла, наконец, как она замерзла».
Вообще предметный мир здесь подвижный и объемный, вещи и предметы — буквально живые: «Яблочное семечко упало в кипящую кашу, и вода зашипела»; «Одно яблоко бликануло, подмигнуло ей в самой верхней точке, прежде чем упасть в руку»; «Огарев протянул продавцу ладонь, на ней лежали смятые веселые голубые купюры».
Дело происходит в Саратове, 13-летняя Оля однажды прорывается в цирк со служебного входа, встречает главного местного жонглера, мага и иллюзиониста Огарева, который и помогает девочке понять, что у нее дар. Оля — гениальный жонглер, который не уронит ни одного яблока, шара или булавы независимо от их количества. Однако читатель, уже предвкушающий что-то в духе производственного романа о цирке, напрасно будет ждать закулисных подробностей, напрасно.
Цирковой быт здесь, конечно, присутствует: гримерки, коридоры, тросы и провода под куполом, цирковые звери — поранившая лапу тигрица, пудели, лошадь, и все же это лишь экзотический фон.
Книга получилась совсем не о жизни циркачей, а о том, что и кого в итоге выбирает героиня, которая становится успешной артисткой, но разрывает выгодный контракт в Барселоне и едет спасать от смертельной опасности брата, родителей, в общем, возвращается в Саратов, снежный, промерзший, с погасшими фонарями. И для Оли, и для сына Огарева, искалеченного взрывом (он жил на улице Гурьянова), воздушного гимнаста Симы, цирк оказывается лишь этапом пути.
Правда, и забыть, выжечь из памяти его невозможно; он притягивает и порождает чудеса. В жизни Огарева, а затем и Оли присутствует таинственная Темнота, вступающая со своими избранниками в особые отношения. Темнота может подчиняться людям и помогать нырять в мир сверхъестественного, а может подчинять их, но что она такое и как с ней правильно обращаться, поймут лишь дочитавшие эту книгу до конца. В финале, после весьма драматических коллизий, она оборачивается зимней сказкой с силуэтами в окне, словно из волшебного рождественского фонаря. Будто в темноте, той самой, особенной, бархатной, цирковой, вдруг вспыхивают софиты, и сияние чуда раздвигает мрак.
«С громким хлопком тигр возник на пустой детской площадке. Он приземлился на все четыре лапы, пробежал через двор, остановился у Олиного подъезда, рыкнул и улегся на снег, не сводя взгляда с окон. Чайка спикировала на бельевой столб во дворе и зацепилась за него лапками. В клюве она держала зеленый мохеровый шарф. На третьем этаже загорелся свет. В окне мельтешили темные силуэты: Оля обнимала родителей и младшего брата, они разговаривали, и женская фигура, которая была чуть выше Оли, очень суетилась, пока накрывала на стол. Сумерки схлынули, и свет в окне погас. Окно посерело, оно теперь отражало то, что было во дворе — небо и улетающую прочь чайку, — и прятало за своими толстыми стеклами происходящее в квартире».
Как видим, цирковая тема вновь засверкала на небосклоне современной русскоязычной литературы (вспомним «Фокус» Марии Степановой), как это было в 1920–1930-е, а затем, уже несколько по иным причинам, в 1960-е годы, что, конечно же, неслучайно и напрямую связано с, что называется, актуальным историческим контекстом. Фарс, фантасмагория, с одной стороны, ослепительная, зрелищная игра — с другой, давно освоенные искусством формы высказывания в эпохи, подобные нынешней. Эскапистской литературы, историй о других, дивных, странных мирах, миражах, в которые можно укрыться и хоть что-то себе объяснить, наверняка будет появляться все больше. Ну а на противоположном полюсе будет расти документальная проза о новых — не сравнить с прежними — травмах и боли, но иногда, как в книгах Марго Гритт и Анастасии Носовой, это будет переплетаться самым неожиданным образом.
Анастасия Носова. Фото: Raniero Corbelletti
Читайте также
