В конце любого года появляется множество материалов в жанре «подведения итогов», прогнозов «что будет, чего ждать, на чем сердце успокоится», катастрофических предсказаний и сценариев политического и экономического развития в духе Realpolitik.

В 2024 году спектр гаданий был особенно широк: перспективы прекращения военных действий в Украине, тенденции мирового рынка и пределы устойчивости российской экономики, ожидания от новой администрации США, угрозы для западной демократии, изменение отношения западных стран к России, напряжение между США и Китаем, масштабный кризис на Ближнем Востоке и т.п. Общим знаменателем всех рассуждений остается вопрос: как все это скажется на политике российского руководства, что нам ждать от него, какие силы или обстоятельства могут повлиять на «коллективного Путина», и главное — как оно отразится на жизни нас самих. Чем неопределеннее ситуация в стране, тем сильнее желание заглянуть за грань настоящего. Отсутствие условий для политического участия возбуждает воображение у публики, вынужденной довольствоваться ролью телезрителей чужой игры.

Однако российское население в массе своей проявляет слабый интерес к подобным спекуляциям, хотя что-то из таких рассуждений все равно западает в голову обычного человека.

«Новый год» как всеобщий праздник и ритуал сопряженности времен в наши дни почти утратил связь с большим, коллективным временем.

Официально государственным праздником (выходным, нерабочим днем) он стал в 1947 году, но его реабилитация (после запрещения празднования Рождества и Нового года, Елки в середине 1920-х годов) началась еще в декабре 1935 года на фоне предстоявшего тогда принятия сталинской Конституции, слов вождя «жизнь стала лучше, жить стало веселее», при этом усиления атмосферы страха, казенного энтузиазма, террора и массовых репрессий. Но вот уже лет 30 после краха советской системы и разочарования в демократии Новый год является исключительно семейным, приватным праздником (в отличие от 9 мая, Дня Победы, превратившегося в демонстрацию державного единства и героической самоотверженности советского народа — человеческая цена войны при этом полностью забыта). Поздравления народа руководством страны с Новым годом начались при Брежневе, нуждавшемся в своей персональной легитимации после свержения Хрущева. Горбачев и Ельцин, каждый в своем роде, продолжили заверять в важности изменений и будущем. Но на Путине сегодня все это заканчивается. Хотя государственное телевидение по-прежнему 31 декабря соединяет символы Державы и Нового года (соединяя Кремль и елку), но речь президента с его «мы победим» и «все будет хорошо» уже не имеет прежнего символического значения. В последний раз она заняла всего три с половиной минуты перед боем курантов. Ритуал отжил свое. Сказать народу было нечего.

На вопрос о том, каким был уходящий 2024 год, абсолютное большинство россиян, опрошенных «Левада-центром»* в середине декабря, не смогло сказать ничего существенного — год как год, «средний», ни плохой, ни хороший (граф. 1).

график 1

Респонденту не часто приходится оценивать происходящее, время как нечто целое. Это требует от него некоторых умственных усилий по сочетанию позиции сознательного члена общества (озабоченного «интересами государства») и своей собственной точки зрения маленького человека, что обычно тщательно им разводится. В данном контексте «среднее» состояние означает баланс между ожидаемыми несчастьями и потрясениями (существование в горизонте «худшее еще впереди») и надеждами на лучшее, перемены к которым к праздникам обычно обещают власти. Поэтому «среднее» — это норма представлений о рутине сложившихся отношений частного человека с государством, противоречивое сочетание патерналистских установок и трезвого понимания, что эти заверения и проекты будущего процветания вряд ли будут реализованы.

«Средние» оценки преобладают в общественном мнении с начала правления Путина, с ликвидации свободных СМИ, самостоятельных политических партий и независимых общественных организаций (граф. 1). Многообразие их деятельности в 1990-е годы создавали ритм событий, движение времени. Их отсутствие в общественном пространстве повлекло за собой и исчезновение представлений о будущем. С начала 2000-х годов, и в особенности — после кризиса 2009 года, время структурируется, определяется, прежде всего, ожиданием неприятностей самого разного рода (граф. 2 и 3). Положение дел в стране в целом (или по отдельности — в политике, экономике) в последние десять лет общественное мнение оценивает преимущественно негативно, как область хронических проблем, внутренних и внешних конфликтов, снижения доходов или угроз частному благополучию. Их проекция на следующие годы окрашивает будущее в тревожные тона. Но если спрашивать человека о нем самом, о его частной жизни, то оказывается, что все относительно неплохо (граф. 6, 7 и 8). Он живет, не болеет, ничего серьезного и плохого с ним лично не случилось, жизнь удалась (см. сноску 1).

график II

график III

Основанием для хронического беспокойства является закрепившийся опыт повседневного существования в 1990-е годы и периодические шоки последующего времени. На фоне преобладающих или сквозных «средних» годов резко выделяются короткие всплески или пики кризисов: 1998, 2009, 2015 гг., и особенно — пандемия коронавируса в 2020–2021 годах, а также начало СВО в 2022 году (граф. 4).

график 4

Оценки уходящего года с точки зрения семьи (в сравнении с предыдущим годом) повторяют закономерности распределения мнений о том, что принес этот год для страны в целом, однако значения «труднее» и пики кризисов заметно ниже, чем в первом случае (50% и 35%). 2024 год для большинства россиян (55%) был «таким же», как и 2023-й (граф. 5).

график 5

Но этот парадокс мнимый — он лишь выражение собственной социальной беспомощности людей, иррациональной, то есть не основанной на каких-то реальных расчетах и практических соображениях, надежды на избавление от угнетающих переживаний собственной несостоятельности и недееспособности, страха перед неопределенностью и произволом властей. В условиях тотального государства, власти, развращенной отсутствием сопротивления и гражданского контроля, массовые иллюзии и неясные упования на будущее являются важнейшим условием сохранения социального порядка и потенциалом повседневного выживания, инерции жизни. Иллюзии, как писал Ю. Левада, это самый прочный социальный материал в тоталитарных обществах-государствах.

Поэтому не удивительно, что предновогоднее настроение у преобладающей части россиян, согласно их собственным высказываниям, оказывается «ровным и спокойным» (так отвечали 67%). 13% опрошенных даже сказали, что у них «настроение прекрасное». Другими словами, 80% россиян живут довольные собой и своей жизнью. Важнейшим условием такого спокойствия и довольства является дистанцирование от политики (от событий СВО, угрозы ядерной войны, западных санкций, военкоматов, судебных процессов, инфляции, «иноагентов» и т.п.).

Дело не столько в потребности психологической защиты и самоизоляции от всего неприятного, сколько в ментальной ограниченности общества, становящейся все заметнее в последние годы. (Например, большая часть населения не связывает западные санкции, СВО и рост цен, инфляцию; у обывателя нет для этого необходимых интеллектуальных или даже языковых средств, нет и авторитетов, которые могли бы убедительно показать ему взаимосвязи такого рода.)

график 6

Выраженные негативные переживания разной интенсивности — от «раздражения» до «страха и тоски», хронические или усилившиеся в последнее время, характерны лишь для 19% опрошенных, среди которых вдвое больше женщин, чем мужчин, бедных и старых людей в 1,5–2 раза больше молодых.

У самых молодых доля «прекрасного настроения» поднимается до 27%, у пожилых, пенсионеров — снижается до 8%, и наоборот, негативные настроения у молодых не превышают 8%, а у пожилых поднимаются до 25% (учитывая удельный вес разных возрастных групп, приходится говорить, что мрак, депрессия и безнадежность — это состояние пожилых и старых людей, сохраняющих в какой-то степени память о другой или прошлой жизни). Такая же зависимость фиксируется от достатка — среди бедных и нуждающихся показатели страха и депрессии составляют 29%, среди обеспеченных — 14%.

То, что оценки года связаны с материальным положением опрошенных, с их чувством стабильности, было бы весьма тривиальным суждением. Но это «правило Матвея» (евангельское: «… ибо всякому имеющему дастся и приумножится, а у не имеющего отнимется и то, что имеет») в наших условиях раскрывается как зависимость распределения доходов в нашем обществе от близости к власти (чиновники, зависимый от администрации бизнес, обслуживающая власть «интеллигенция», репродуктивная бюрократия — профессура, преподаватели, журналисты, «культурная элита»). Небанальной оказывается следующая зависимость: чем выше доход и уровень образования, тем выше уровень лояльности к действующему режиму и тем спокойнее, оптимистичнее, с большей удовлетворенностью опрошенные оценивают происходящее в стране.

По субъективным оценкам, у основной массы населения (54%) материальное положение семьи не изменилось за 2024 год. При этом большая часть из них (а именно 47%) считают, что «все не так плохо, жить можно», у 20% — «все в полном порядке», у 26%, ?по их оценкам, — «жить трудно, но можно терпеть». У 27% всей опрошенной массы населения жизнь «ухудшилась». И лишь у 5%, самых бедных, нуждающихся, у кого не хватает денег на еду и одежду, ресурсы терпежа заканчиваются: «терпеть наше бедственное положение уже невозможно».

график 7

Инерция удовлетворенности существованием определяется не столько размером фактического дохода, сколько низким уровнем запросов, привычным самоограничением потребления, ориентацией на уровень «жизни, как у всех». Рамки восприятия происходящего, в том числе уходящего года, определяются ресурсами семьи: в семьях 61% опрошенных нет сбережений и накоплений, а это значит, что течение жизни, характер запросов определяются исключительно текущими расходами в пределах совокупной зарплаты членов семьи или пенсий. Жизнь сводится к заботам о ежедневном потреблении. (От этой категории мало чем отличаются еще 12% опрошенных, размер сбережений которых равен месячному доходу семьи или меньше этой величины.) У 10% опрошенных «накопления» соответствуют среднему доходу семьи за два месяца. У 5% опрошенных сбережения начинают походить на накопления дохода за срок от четырех месяцев до года. Это уже ощутимая страховая сумма. И лишь 3% опрошенных сказали, что их сбережения составляют сумму, превышающую 12 среднемесячных доходов семьи. Другими словами, мы имеем дело с бедным во всех смыслах обществом (как в материальном, так и в интеллектуальном, моральном, социальном, гражданском и т.п. плане).

Сама по себе возможность рационализации (рефлексии, осмысления)«итогов года» довольно сложная процедура. Она предполагает несколько аспектов. Во-первых, идею цикличности, смены «отрезков» времени. Во-вторых, потребность подведения черты под тем, что произошло за последние 12 месяцев (наличие которой не очевидно для многих категорий населения, поскольку такая потребность — черта лишь современного, модерного общества; в России эта характеристика приложима к довольно ограниченному слою населения). Опрашиваемый, которому интервьюер в ходе социологического опроса задает вопросы о том, какой был год, что в нем было хорошего или плохого, должен соотносить свои представления, по крайней мере, с двумя инстанциями (критериями): характером своей жизни, благополучия своей семьи («горизонтальная оценка» конкретных обстоятельств жизни); и отвлеченной, вертикальной, «политической», выносимой с точки зрения важности событий, о которых сообщают государственные СМИ, в контексте идеологии государственного целого, которое представлено властью, администрацией, армией, полицией или их суррогатом — пропагандистской фикцией «российского народа» с его традиционными ценностями. Частота называемых респондентами событий означает меру «социальности», то есть степень включенности в общее информационное и символическое пространство, контролируемое государством, сферу «значимого для всех». По упоминаемости событий (масштабам общего поля) можно судить о состоянии страны. Не упоминается то, к чему нет интереса. Не называемые большинством россиян события не образуют социальных связей (материи солидарности) и быстро уходят в ничто.

Ценностная структура событий, выделяемых общественным мнением из общего информационного потока, чрезвычайно устойчива на протяжении всех 35 лет наших исследований. Оценка происшедшего выносится исходя из трех оснований:

• экстраординарные бедствия и несчастья, войны, нарушающие рутинный порядок жизни и условия относительного благополучия обывателя (это главный критерий);
• персональные перемены во власти, выступления первых лиц, важнейшие встречи, «саммиты в верхах», громкие публичные коррупционные скандалы во власти;
• международные события, в первую очередь — спортивные состязания, конкуренция национальных престижей — доступные для массы зрелища, служащие для удовлетворения гордости обывателя.

Рассмотрим структуру важнейших событий 2024 года, отмеченных респондентами в декабрьском опросе (в скобках — % назвавших их) и сравним с ними верхние позиции за последние годы (табл. 1 на следующей странице):

• На первом месте по значимости все, что связано с СВО, что вызывает в общественном мнении противоречивые чувства — гордости и страха (в меньшей степени — стыда): вторжение ВСУ в Курскую область (35%), удар разрекламированным «Орешником» (30%), атаки беспилотников, обстрелы ВСУ российских городов (18%), ход и сама длительность СВО (13%), взятие российскими войсками городов в Донбассе (10%).
• Массовые эксцессы и беспорядки: теракт в «Крокус Сити» (31%), ужесточение антимигрантской политики (10%), теракты и антисемитские погромы в Махачкале и других дагестанских городах (6%), антицыганские погромы в Коркино (Челябинск) и в Подмосковье (2%).
• Сфера официальной государственной политики; президентские выборы в России и США: Путин пошел на 5-й срок (31%), в США избран Трамп (21%), саммит БРИКС в Казани (16%), выступления Путина, его прямая линия (13%), падение режима Асада и вывод из Сирии российских войск (12%).
• Инфляция: стремительный рост цен, тарифов на ЖКХ и социальные услуги, проблемы процентной ставки (21%).
• Война Израиля и ХАМАС (10%).
• Коррупционные скандалы в Министерстве обороны и других ведомствах (10%), кадровые перестановки в МО (7%).
• Цензура в интернете и СМИ, замедление ютуба (11%), обмен заключенными (8%), смерть и похороны Навального (4%), эпидемическое расширение списка «иностранных агентов» Минюстом (2%).
• Другое — стихийные бедствия (пожары, наводнения, морозы — 10%), Олимпиада в Париже (7%), чемпионат по футболу (4%), арест Дурова (5%).

В столбце 2024 года приводятся ответы, данные не менее 20% опрошенных; как и в предыдущие годы, респонденту предлагалась карточка со списком событий, составленным по тем упоминаниям событий, которые давали сами респонденты в ходе ежемесячных опросов в течение года.

При сравнении данных опроса 2024 года с предыдущими годами бросается в глаза снижение частоты упоминаний значимых событий. Если в 2019–2022?гг. первую пятерку событий называли от 44–49% опрошенных (первая строчка в списке) до 21–24% (5-я позиция), то в 2024 году верхняя планка упоминаний опустилась до 35%, а общее количество называемых событий сократилось более чем на треть. Ежемесячные опросы «Левада-центра» о важнейших событиях последних четырех недель свидетельствуют, что каждый раз лишь половина опрошенных в состоянии указать на какие-либо события месяца. Обычно этот набор упоминаний представляет собой мелкую россыпь самых разных событий, большая часть которых является эхом официальных сообщений. Это значит, что у половины населения нет механизмов селекции информации, нет принципа отбора значимого от незначимого, нет способов удержания в коллективной памяти важного с точки зрения «ценности для всех», для «общества», «нации», для себя. Исключением являются катастрофы, бедствия, несчастья, тревожащие сознание хрупкости существования обывателя, частного человека.

Другими словами,

Подчеркну, что даже самое часто называемое событие 2024 года — «вторжение ВСУ в Курскую область» — упомянуто лишь третью опрошенных. Из 30 событий года, отмеченных в качестве «важнейших», 20 названы незначительным числом респондентов (от 2 до 13%). При этом большая часть называемых событий сдвигаются в массовом сознании к моменту опроса, в данном случае — к концу года. Основная масса населения живет вне «большого» исторического или социального времени, будучи поглощенной своими частными радостями, заботами и печалями. Сохранять события (то есть анализировать, интерпретировать их, придавать им смысл и значение) — дело профессионально занятых этим групп журналистов, политиков, преподавателей и т.п.

Сегодня людей больше всего волнуют две проблемы — цены, снижение уровня жизни и когда закончится «СВО». Но ни то, ни другое не находит отражения в официальных каналах коммуникации (или ответы не удовлетворяют ожидания населения). Трактовки событий, распространяемые средствами пропаганды, фиксируются массовым сознанием, но не затрагивают «реальную», то есть частную повседневную жизнь (или затрагивают в незначительной мере). Вопрос: «Когда закончится то, что называется «СВО»?» — больше всего волнует тех, кто думает, что начальство способно по своей воле продолжать или останавливать военные действия, и ждет этого. Но ответы на него задерживаются или становятся все более неясными. Как следствие — медленное снижение внимания к сфере военных действий в Украине. 55% россиян не следят или слушают новости об этом вполуха. Интерес к сообщениям об СВО проявляют преимущественно пожилые люди, памятливые, но зависимые от телевидения как источника понимания. То, что блицкрига не получилось, что СВО перерастает в затяжные бои, начало доходить до массы населения только к концу мая 2022 года. Даже через год, в мае 2023 года, доля тех, кто начал понимать, что военные действия будут продолжаться неизвестно сколько, составляла лишь 21%, но уже к октябрю 2023-го она поднялась до 68%. Одновременно выросло и число тех, кто допускает, что рано или поздно то, что российский МИД называет «конфликтом» с Украиной, перерастет в прямые столкновения с силами НАТО. В 2022 году этого боялись 48% опрошенных, в июне 2023-го — уже 60%. Во второй половине 2024 года (по мере наступления российских войск) этот показатель держался на отметке 56–58%. Но, несмотря на эту хроническую тревожность, большинство россиян продолжали считать, что СВО развивается «успешно»: доля таких ответов составляла в период между апрелем 2022 года и сентябрем 2024 года от 60 до 68%; в ноябре 2024 года, по мере продвижения российских войск вглубь территории Украины, эта цифра поднялась до 71% (хотя доля считающих ход военных действий в Украине «очень успешным» за два с половиной года не превышала 12–13%). Другими словами, это все те же проявления надежд и иллюзий, о которых шла речь раньше: основная масса хочет слышать то, что хочет, а не то, что складывается в реальности. Но, несмотря на все усилия пропаганды, заверяющей, что все хорошо и мы победим, неопределенность и страх остается. Страх порождает инфантильное желание любым образом прекратить это тягостное состояние и побыстрее закончить военные действия. Правы, не правы, но надо кончать. Как реакция на эти внутренние напряжения растет число тех, кто допускает или даже оправдывает применение ядерного оружия в Украине (с 29 до 39%).

В этом плане показательно восприятие другого, в своем роде не менее значимого события — стремительного развала диктатуры Башара Асада в Сирии, — оно осталось без внимания россиян. 88% опрошенных не следили за этим крахом, хотя речь идет о провале дорогостоящей многолетней политики России. На вопрос: «Как, по вашему мнению, военная операция России в Сирии принесла нашей стране больше хорошего или больше плохого?» — основная масса опрошенных (42%) отвечали либо «ни того, ни другого», либо затруднились ответить (в сумме 70%). Мнения «за» и «против» оказались равными — по 15%. То есть мы имеем «нормальное» статистическое распределение. Иными словами, внешнеполитические события не затрагивают интересы абсолютного большинства населения, как бы они ни сказывались на его жизни. Общество медленно впадает в состояние прострации, утрачивая способность мыслить.

Серьезность проблемы состоит в том, что образа будущего после уничтожения политики как института нет ни у власти, ни у оппозиции (или у сочувствующих ей аналитиков). Властям дискуссии о будущем не нужны, поскольку для действующего режима политическое целеполагание сводится к сохранению господства. Отсюда — все усилия по консервации настоящего, возвеличиванию имперского прошлого, имитация брежневского или андроповского застоя (меры по подавлению автономии различных социальных групп, стерилизации культурного разнообразия), геополитическая риторика «национальных интересов» и «безопасности», игры в традиционализм. Но и у оппозиции (или сочувствующего ей меньшинства населения) нет идеи будущего. При всех различиях недовольных правящим режимом объединяет слепая вера в возможность повторения того, что было в перестройку и первые годы реформ. Не новые идеи, связанные с репрезентацией интересов самых разных социальных групп и, соответственно, представление их в качестве политических целей и движений, а эпигонское повторение тех же лозунгов и задач, что выдвигались в 1990-х годах. А это значит, что ни официозный, ни «оппозиционный» язык не в состоянии выразить реальные проблемы и конфликты, которые сегодня возникают и воспроизводятся в обществе. Именно поэтому такая страсть к итогам и прогнозам.

Было бы ошибкой считать, что речь идет только о стоячем времени. Последнее лишь частный симптом общего процесса деградации или моральной дистрофии, проявляющейся в самых разных формах: общем равнодушии и бесчувствии к другим, отсутствии человеческой солидарности, отчуждении от политики или от участия в общих делах, а также — в характерном росте явлений социальной дезорганизации и патологии. Одно из объяснений хронических средних оценок уходящего недавнего прошлого, спокойствия на фоне СВО и нарастающих дисфункций в экономике и общественной жизни заключается в исчерпанности смыслового потенциала культуры, накопленной в позднесоветское время. Закончились интеллектуальные ресурсы не только диссидентства, правозащитников, советской и перестроечной интеллигенции, либерального модернизма Серебряного века, но и потенциал русского консерватизма, имперского национализма, поднявшегося как реакция на разложение тоталитарного социализма. Можно считать, что СВО и нарастающая конфронтация с миром — это лишь симптом тяжелейшей проблемы деградации и истощения ценностного сознания российского общества, неспособного адекватно отвечать на восстановление репрессивного государства.

Длительностью своего существования нынешний режим обязан стойкому ресентименту, ставшему массовой реакцией на неудачу демократических и рыночных реформ. Транзит не получился. Интеллигентские иллюзии незрелого, т.е. неполитического, общества, вера в то, что отказ от социализма должен был сам по себе привести народ к процветанию и потребительскому изобилию, — не просто пережиток марксистского экономического детерминизма, но и плохо осознаваемого ценностного нигилизма или цинизма, остающегося после краха тоталитарного государства. В превращенном виде стертые до предела стереотипы государственного патернализма сохраняются до сих пор, но уже лишь в качестве пустых надежд, что завтра будет лучше, чем сегодня. Советские люди так и не стали «гражданами», гражданским обществом, готовым и могущим контролировать власть, определять характер ее деятельности. Безосновательные надежды на добрую, честную и справедливую прогрессивную власть неизбежно ведут к диктатуре. Неудача демократии породила тяжелейшую травму национальной идентичности, сознание коллективной неполноценности, несостоятельности. Канализация разочарования в демократии вылилась в перенос недовольства на самих реформаторов, «либералов», проводников западной культуры, с одной стороны, и на воображаемый Запад — с другой. Запад «нас не любит», «презирает, не уважает», «хочет унизить» и если не уничтожить совсем (этого он не может сделать по ряду причин), то, по крайней мере, — предельно ослабить. Установившийся после реформаторов режим не только использовал этот ресентимент, но и существенно усилил его, идеологически оформил в качестве общеобязательной государственной идеологии «антизападничества» и привычного «начальстволюбия». Успешно ликвидировав институты открытой и публичной политики, государство уничтожило и идею будущего, массовые представления о возможностях развития страны. С исчезновением целей национальной политики время для обывателя начало утрачивать качества процессуальности, оно стало стоячим. «История прекратила течение свое…», как закончил М.Е. Салтыков-Щедрин свою эпическую хронику города Глупова.

* Признан Минюстом РФ «иноагентом».