Табия тридцать два.

Роман. М.: Individuum, 2024

То, о чем никогда не предупреждали ни Ванга, ни Нострадамус, ни прочие особо информированные эксперты, свершилось.

В результате не до конца известных нам событий случилось. Страшное случилось. Странное. Невозможное случилось — Кризис и Переучреждение.

На дворе 2081 год. После Кризиса середины 20-х годов XXI века Россию отправили в Карантин — на столетие изолировали от остального мира: ни въехать, ни выехать, самый железобетонный из всех железных занавесов. Армию нельзя, интернет отключить, компьютеры туда же, никаких новых продвинутых технологий. Плюс громадная контрибуция сырьем и ресурсами.

На просторах почти одной шестой осталось от силы четыре десятка обитаемых городов. Все стремятся либо в столицу, либо — как герой «Табии» Кирилл — в Северную столицу, там хотя бы есть возможности для учебы и работы. И жить полегче. С электричеством напряг, хотя уже лучше, чем лет тридцать назад. Автобусы ходят редко, зато поезда по расписанию. А что метро в Москве работает аж до одиннадцати вечера — из разряда городских легенд для наивных провинциалов: вечером только ножками, ножками. Нынешняя молодежь не пялится в гаджеты, само слово забыто, мобильные телефоны исключительно кнопочные, функция эсэмэс — единственная дополнительная опция. Из поколения, которое еще помнит, что такое интернет и повальная компьютеризация, остались единицы.

Населения, конечно, поубавилось. Но это с чем сравнивать. Юным сравнивать не с чем, они живут, слава Каиссе, в полной гармонии с собой и миром — дебют, миттельшпиль, эндшпиль, рокировка…

В Кризис, когда прежнее мироустройство рухнуло, люди начали искать виноватых.

Не само же собой так случилось, кто-то же виноват? Стоит только хорошенько задуматься — ответ очевиден, откуда эти проклятые вопросы, откуда рефлексия, откуда агрессия: все эти войны и миры, хождения по мукам, герои нашего времени и прочие евгении онегины, когда даже соперничество за сердце дамы разрешают с помощью дуэлей — насилие в чистом виде! Во всем виноваты поэты и писатели с их нездоровыми фантазиями, эмоциями, страстями. Долой литературоцентричность! Всю русскую литературу — долой! Свято место пустым быть не должно — нужны новые очертания посткризисной мирной России. Что делать? Лидеры нации понимали, что такую брешь в идеологии и сознании надо заполнить. Думали, перебирали, прикидывали, примеряли: хоккей, балет… Не то.

Шахматы! Тут вам не эмоции, а очищенное от страстей человеческих рацио.

Шахматы структурируют мышление, направляют агрессию в мирное русло, эффективная и полезная сублимация. К тому же в шахматах есть интрига и бесконечное множество вариантов. Это состязание в чистом виде, без крови и жертв. Пусть дети вместо будоражащих незрелые умы романов изучают великие шахматные партии, биографии и творческое наследие великих русских шахматистов. Пусть на месте ядовитого бурьяна словесности возникнут ухоженные шахматные поля.

«Якобы пылкая любовь россиян к своим национальным писателям была фантомом, фата-морганой; стоило лишить литературу государственной поддержки, отменить школьную зубрежку стихотворений, переставить в библиотеках томики Пушкина и Лермонтова со средней полки на верхнюю — и сразу же выяснилось, что «великие авторы» никому не нужны».

Словесность корчевали без пощады — книги, тексты, строфы под запретом, переименовали улицы и города, показали ничтожность чудных мгновений и нерукотворных памятников.

А чтобы неповадно — никаких ассоциаций; все помнят, как была со стыдом уволена барышня, которая, как она уверяла, совершенно случайно, но прилюдно на правую руку надела перчатку с левой руки.

Печальная антиутопия молодого питерского культуролога Алексея Конакова — одна из самых значимых книг прошлого года. Короткая мощная изящная интеллектуальная игра. Игра со смыслами, стереотипами и множащимися ассоциативными рядами. Автор детально продумал новый дивный шахматный мир, создал интересную — неожиданную — интригу, чисто шахматную при этом — и человеческую, и этически острую, нестерпимую, опасную и бессмысленную.

«Табия тридцать два» — точная по интонации мастерски сделанная стилизация в духе лучших советских повестей конца 30-х годов прошлого века, в которых юные пламенные идеалисты сталкивались с несовершенствами своего идеального мира и побеждали.

Тут катарсиса не будет, не надейтесь. И все жертвы напрасны.

Вегетация

Роман. М.: Альпина.Проза, 2025

— Здравствуй, брат!

Занавес, то есть конец. Так завершается «Вегетация».

— В чем сила, брат?

В лесе, точнее, в деревьях, которые уже больше, чем деревья. Из них добывают бризол — актуальный источник энергии, на котором теперь держится мировая экономика. Для превращения древесины в «новую нефть» очень подошли уральские металлургические предприятия, построенные в советские еще годы, несложная модификация — и все работает. Откуда дровишки? Вестимо откуда — из сибирской тайги. Чтобы на месте срубленных быстро появлялись новые, китайцы запустили спутники с излучателями: вот он, истинный прорыв и ноу-хау: благодаря излучению деревья растут в разы быстрее.

Всем должно быть хорошо: одни валят и пилят, другие перерабатывают, третьи доход имеют. Вот только у излучения, как часто случается в продвинутых технологиях, оказались незапланированные побочки. Влияет оно кроме флоры и на хомо сапиенсов, защита существует, только не для всех. Как выясняется по ходу повествования, излучение спровоцировало мутацию мицелия, который в симбиозе с деревьями-акселератами обзавелся коллективным разумом.

Тут необходимо оговориться: теоретическая «естественнонаучная» подоплека изложена несколько раз, каждый из персонажей предлагает свое понимание. Но факт: некоторые деревья, их называют «вожаками», стали мыслящими, обладают уникальными свойствами и, если срубить и продать кому надо, стоят диких денег. Внешне ничем не отличаются от неразумных собратьев. Распознать их могут только «бродяги» — люди, измененные излучением. Они — самый редкий и ценный ресурс для конкурирующих бригад лесорубов. А еще в мутировавшей тайге водятся безумные машины, чьи электронные мозги подчинил себе «мыслящий мицелий»…

Китай? Спутники? Бризол? Взбесившиеся трансформеры? Мыслящий мицелий?

Китайский спутник — потому что сорок лет назад, в начале 20-х годов ХХI века, пришлось пойти на крайне невыгодные условия. То ли война, то ли еще какая катастрофа — не ясно.

Для симбионтного дендроразума вектор развития: «ты меня породил — я тебя уничтожу». Алчные человеки сами запустили этот «троянский гриб», цель которого — очистить свою нечеловеческую экосистему от чужих, людям тут нет места.

Что-то все это напоминает. Полный список приводить скучно — слишком много прямых и косвенных заимствований. Начиная с «Хлорофилии» Андрея Рубанова и до совсем очевидных «Улитки на склоне», «Дня триффидов» и толкиновских энтов. Нормально, творческий процесс, но только в случае сотворения из заимствованных идей и образов своего оригинального. Тут оригинального не случилось.

Громкая рекламная кампания обе­щала актуальную антиутопию. «Антиутопическая» составляющая в данном случае — искусственная добавка, неидентичная натуральной, типа глутамата, «усилитель вкуса», вызывающий несварение. Убери актуализацию — ничего не изменится. Неоправданное обильное использование мата (лесорубы, видимо, наследники сапожников) — средство того же рода, ни остроты, ни правдоподобия не добавляет.

«Вегетация» на самом деле — нарочито актуализированная хоррор-бродилка для мальчиков старшего и среднего предпенсионного возраста. Затянутая, с явными композиционными провалами, предсказуемым сюжетом, одномерными малосимпатичными героями. Зато с большим продуманным коммерческим потенциалом: готовый сценарий для сериала и, до кучи, компьютерной игры.

Лучшее, что в ней есть (надо же найти что-то хорошее), — поэтичные описания тайги (это прежний Иванов иногда позволяет себе лирические отступления) и впечатляющие битвы безумных машин: тут и драйв, и динамика, и драматургия. Такое впечатление, что только это автору и было по-настоящему интересно. Нечеловеческий разум начинает и выигрывает.

Братья, как и обещано в финале, будут. Целых три. Но стоит ли ради этого роман городить.

Когната

М.: РЕШ, 2024

Добро пожаловать в мир мартышек и каракатиц!

Мир этот, по правде говоря, не очень-то добрый, совсем неуютный, но вполне обжитой. Что ж делать, какой мир достался, такой и приходится обживать.

Мартышками и каракатицами называть главных его обитателей тоже не совсем хорошо, неполиткорректно, уничижительно… Каракатицы называют мартышек мартышками за то, что болтливы, суетливы и достаточно волосаты, не как йети какие-нибудь, но волосы на теле имеются. Мартышки называют каракатиц каракатицами в основном за цвет крови, синяя у них кровь, а кожа чистая, гладкая, из волос только брови и шевелюра.

Разбираемся дальше. И те, и другие выглядят, как люди, хотя те, кого обзывают каракатицами, — по существу, драконы. Ни хвостов, ни чешуи, ни костистых лап. Летать могут, огнедышать тоже, но при определенной диете, мясной, разумеется, однако мясо есть не всегда и не у всех, не все достойны. Что еще? При низкой температуре замедляются, могут впасть в спячку.

Ну а мартышки — это просто люди, конечно. Кровь красная.

У людей — диктатура пролетариата позднесталинского образца, с гэбэшниками, стукачами, доносами и прочими прелестями.

У драконов — развитой феодальный капитализм. Рулят и борются за влияние несколько древних знатных кланов — междоусобица, ясное дело.

Противостояние двух рас время от времени входит в острую фазу. Не так давно, за десяток лет до описываемых событий, между ними случилась война, короткая и жестокая, реки крови, красной и синей. По части злодейств противоборствующие стороны друг друга стоили. Убивали невоенных и невинных без разбора. У Костика, одного из главных героев, драконы сожгли родную хату, в буквальном смысле — деревенской дом бабушки и дедушки, где он проводил летние каникулы, — а стариков убили. Его бы тоже убили, но драконы практиковали старинный обычай — забирать людских детей и превращать сначала в оруженосцев, а потом в драконов. Как конкретно, с точки зрения биологии, не спрашивайте. Автор сам до конца не разобрался. Скорее всего, перевоплощение психоэмоциональное. Тем не менее между драконами и перевертышами возможен союз, и даже детки рождаются.

Когда стало окончательно понятно, что победа в войне сомнительна, драконы, как более просвещенные и технически развитые, отделили свой мир от мира людей зеркалом. Почти непроницаемым, какая-то хитрая физика.

Но все-таки людям и драконам приходится взаимодействовать — полная изоляция соседей даже в параллельной реальности невозможна: дипломатические миссии, разведывательные, личные. Для этого есть субъекты, которым удается ходить сквозь зеркало и даже водить других. Костя — один из них: в плену в дракона не перевоплотился, вернулся, служит в компетентных органах и по производственной необходимости — сталкер. Сейчас ему требуется сопровождать девочку-дракона по имени Когната, которую сам он и спас во время секретной операции.

Хитроумный фантазер Алексей Сальников придумал занятную реальность перевертышей, вынужденных предателей, честных убийц, фанатиков, праведников… Есть даже симпатичный танк Вадик и обаятельный людоед-вегетарианец. Мир пока не вполне полноценный, набросок мира, непрописанный, недорисованный, эскиз.

Формально — фэнтези, увлекательная страшная сказка для взрослых.

По существу — суперактуальная антиутопия про бессмысленную войну, от которой все устали, про надуманное противостояние, про сходство-несходство мыслящих существ, по духу близкая Стругацким, куда без них.

Непрорисованность легко объяснить спецификой проекта; «Когната» начиналась как аудиосериал, который выкладывали по главам. Отсюда небрежность, оборванные сюжетные линии. Однако главное — есть мир, вполне живой, с надеж­дой на полноценное продолжение.

Нож. Размышления после покушения на убийство

Перевод с английского Анны Челноковой. М.: Corpus, 2024

Что можно успеть за двадцать семь секунд?

Прочитать молитву, признаться в любви, прочесть вслух сонет Шекспира, написать короткую эсэмэску другу, взглянуть на звездное небо… Вариантов бесконечное множество. Салман Рушди на собственном опыте узнал, что за двадцать семь секунд можно почти лишиться жизни под градом ножевых ударов.

«Нож входит в левую руку. А потом в тело, в шею, в грудь, в глаз. Удары сыплются без остановки. Всего их было десять».

Врач потом скажет, что ему очень повезло. Повезло, что напавший не имел представления о том, как убить человека ножом. Повезло, что рядом оказался человек, даже не врач, который все время, пока летел на вызов санитарный вертолет, зажимал рану и не дал истечь кровью. Повезло еще во многом. Поэтому мы сейчас можем читать книгу, написанную после.

Книга во всех отношениях необычная, не укладывается в привычные жанровые рамки. Не роман, не мемуары, даже не исповедь, хотя в ней множество личного, откровенного, интимного. Порой даже слишком много. Как воспринимать «Нож» в контексте творчества Рушди и в контексте времени — к этому мы еще вернемся.

Структура текста — это важно для восприятия и понимания — центробежная и центростремительная. Все исходит из одной точки и в нее возвращается — вечер 12 августа 2022 года, город Чатокуа, штат Нью-Йорк. В пространстве повествования Рушди снова и снова оказывается на сцене во время публичной лекции и переживает нападение. Нож станет причиной и символом, разделившим жизнь на до и после. Особенно часто автор размышляет о том, что он видел, думал, чувствовал в тот роковой момент. И странствует по волнам ассоциаций, которые возникают внутри и вокруг роковых двадцати семи секунд.

«Кое-кто из публики — не желая расставаться с собственной картиной мира и видеть то, что на самом деле происходило, — решил, что нападение было своего рода перформансом, призванным наглядно продемонстрировать проблему безопасности писателей, обсудить которую мы собрались».

Картина мира самого Рушди в первый раз коренным образом изменилась в 1988-м, после выхода четвертого романа. Сорокаоднолетний уроженец Бомбея, выпускник исторического факультета Кембриджа, имеющий ныне гражданство Великобритании и Соединенных Штатов, обрел мировую известность и получил смертный приговор, до сих пор не отмененный. За книгу, за слова, за фантазии. Общественный резонанс был широчайший, именно тогда с новой силой возобновились дискуссии о границах свободы слова. И мнения разделились. Потом были и трагедия Charlie Hebdo, и теракты, и покушения, напрямую связанные с разным пониманием этих границ. Нынешняя «новая толерантность» — отчасти следствие тех яростных споров.

История известная, нет смысла повторять. Возможно, не все помнят вот что. Автор «Сатанинских стихов» как человек западной культуры мог предположить, что его творение примут не все, что будут недовольные, возмущенные, но никак не ожидал такой острой реакции, такой лютой ненависти, таких для себя последствий. И, после двух лет преследований и остракизма, сам сделал шаг навстречу. В начале 1990-го в прессе было распространено тщательно выверенное заявление писателя с подробными извинениями, заверениями в верности исламу и обещанием запретить переиздание романа.

«Я признаю, — писал он в заявлении, — что мусульмане по всему миру искренне возмущены публикацией моего романа. Я глубоко сожалею о том, что эта книга причинила страдания честным последователям ислама. Мы живем в мире, в котором существует множество конфессий, и этот случай напоминает нам о том, что мы все должны помнить о чувствах других людей».

Ответ тогдашнего, уже нового, лидера Ирана поразил многих. Суть ответа такова: отменить фетву может только тот, кто ее издал. Раз Хомейни мертв, то и приказ об убийстве Рушди остается в силе: «Даже если Салман Рушди раскается и станет самым благочестивым человеком всех времен, каждый мусульманин обязан использовать все свои силы, жизнь и богатство, чтобы отправить его в ад».

С тех пор писатель жил в состоянии постоянной угрозы, скрывался, менял адреса, редко появлялся в публичных местах, всегда неожиданно и только с охраной. Спустя 35 лет он согласился выступить в Чатокуа.

«За эти годы я не раз представлял себе, как мой убийца отделяется от публики на том или ином сборище и движется в мою сторону, ровно так же, как сейчас. Так что моей первой мыслью, когда я увидел эту приближающуюся ко мне смертоносную тень, было: «Ну вот и ты. Ты пришел». Рассказывают, что последними словами Генри Джеймса стала фраза: «Ну вот и оно, выдающееся событие!» Смерть приближалась и ко мне, но она не показалась мне выдающимся событием. Она показалась мне анахронизмом. Моей второй мыслью было: «Почему сейчас? Неужели это правда? Столько времени прошло. Почему сейчас, после стольких лет?» Вне всякого сомнения, мир изменился, и эта история осталась в прошлом. Но он был здесь — ко мне стремительно приближался своеобразный путешественник во времени, смертоносный призрак из прошлого».

«Размышления…», в частности, и о том, как насилие меняет картину мира. Для человека, подвергшегося насилию, как в случае нашего героя, картина не просто изменилась, мир разбился на кусочки, обломки, фрагменты. Выжившему надо восстановить не только здоровье физическое, но и утраченную целостность, вернуть равновесие.

Рушди не раз говорил, что столкнулся с посттравматическим стрессовым расстройством. Люди преодолевают это состояние по-разному. «Нож» — своего рода терапия, классический образец психотерапевтического письма. Порой боль, страдание заглушает изощренное литературное мастерство, что тем более ценно. В этом жанре можно все — придумывать правила и тут же их нарушать.

Автор рассуждает об утрате приватности и тут же вспоминает самые интимные физиологические подробности собственного пребывания в реанимации. Говорит о желании сохранить ореол тайны вокруг своей личной жизни и вдохновенно рассказывает про нынешнюю — пятую — жену, актуальную поэтессу. Их бурный роман — отдельный лирический сюжет, который становится противопоставлением жестокому миру. Любовь в их случае точно побеждает смерть.

«Нож» — своего рода автофикшн, но автофикшн высочайшего полета благодаря в первую очередь самоиронии, которая помогает собрать свой мир заново.

Салман Рушди вспоминает — и воспроизводит в тексте — знаменитый кадр из немого фильма Жоржа Мельеса «Путешествие на Луну»:

«Вспоминая картинку, на которой космический корабль вонзается в правый глаз Луны, я и представить не мог, что следующим утром будет уготовано моему собственному правому глазу».

Иронизирует по поводу странных причуд ускользающего сознания:

«Сколько вы весите?

У меня мутилось сознание, но я понял, что этот вопрос адресован мне. Даже в том ужасном состоянии мне было неловко отвечать. За последние годы мои? вес резко вышел из-под контроля. Я знал, что мне нужно сбросить килограммов 20–25, но это слишком много, и я ничего для этого не делал. И вот теперь я должен сообщить каждому в зоне досягаемости звука эту постыдную цифру».

Когда пишет не просто человек страдающий, а искушенный мастер, терапия становится актом творчества, «Нож» — уникальный по эмоциональному накалу и откровенности автопортрет незаурядной личности — в противоречиях, нелогичности, гордыне, бахвальстве, тщеславии, слабостях, страстях, смерти и любви. Полнокровный портрет живого человека.

Спасибо, что живой!