«Было бы хорошо…»

Накладывающаяся на идеологическую невнятицу острая социальная тревожность, неизбежная в условиях военного конфликта, делает ситуацию с невозможностью для отдельного обычного человека определить параметры такого будущего, которое он мог бы хоть с какой-то долей предсказуемости обрисовать, практически общественной константой. Сколько бы исследований и опросов ни проводилось, по каким параметрам ни отбирались бы группы для обсуждения вариантов будущего, в сегодняшней действительности все полученные результаты сводятся, по большому счету, к параметрам, фиксируемым что в словах, что в рисунках: мир и домик с палисадником, солнце и облачко в небе, семья у дома и, может быть, собака.

На первый взгляд может показаться, что в нынешних условиях и этого достаточно, что и это — хорошая новость. И так оно отчасти и есть, но дальше абриса мирного семейного островка во времени и пространстве с неопределяемыми параметрами дело не идет, и какие там, в этом будущем, должны или могут быть социальное устройство и экономика, политический режим и международное позиционирование, ценностные установки и бытовые детали — все это приходится из сегодняшнего россиянина и россиянки клещами вытаскивать, и то без особого успеха.

А вот о чем они точно готовы и рвутся говорить, так это их реальное настоящее и их желаемое настоящее, то есть все те темы, которые касаются непосредственно их текущих будней. В середине прошлого, 2024 года на многочисленных фокус-группах Лаборатории будущего «Новой газеты» (совместно с «Левада-центром»*) раз за разом стали складываться ситуации, когда участники просто отмахивались от любых вопросов, касающихся что перспективы на год-два-три, что более общего будущего, что даже исхода СВО, и изо всех сил рвались обсуждать насущное. Но не только и не столько в режиме фиксации, критики или поддержки происходящего (что, конечно, тоже имело место), но в порядке высказывания предложений по улучшению или изменению того, как все сегодня в России устроено. Предложения и пожелания адресовались не кому-то конкретному, а куда-то в воздух, неким обобщенным «властям» и формулировались в странной комбинации сослагательного и повелительного наклонения, когда фразы, начинающиеся с «было бы хорошо», заканчивались требованием «и нам это срочно надо!». Спектр того, что в российском настоящем с точки зрения людей подлежит улучшению, как обширен, так и предсказуем: тут практически вся социальная сфера, замечаемая людьми в повседневной жизни инфляция, жилищно-коммунальные проблемы и много чего еще, близкого практически каждому жителю страны. Но особняком стоит несколько тем, обсуждение которых выявило близость позиций у подавляющего большинства.

Содержание и тональность высказываемых претензий выходят за пределы констатации роста цен и неудовлетворительности качества тех или иных социальных услуг, они указывают на то, что власти должны, просто обязаны выстроить такую систему, где бизнес будет обеспечивать разнообразие и качество предложения товаров и услуг, но при этом будет взят под пристальный государственный контроль: ведь, разумеется, это он виноват в том, что все дорожает.

Также должен быть взят под контроль самый крупный бизнес, тот, где собрались все самые богатые, а местами он должен быть не то чтобы раскулачен, но взят под самый жесткий государственный надзор, чтобы не росли цены на свет, газ и тепло. Социальные же услуги, такие как здравоохранение, образование, соцобеспечение, должны сохранить как свою доступность и бесплатность, так и то качество, которое нынче доступно только в частных клиниках и платных сервисах, и все это должно распределяться на максимально удобной для граждан и справедливой основе, за чем, конечно же, должно неустанно следить государство. То есть бизнеса должно быть много, качественного и разного, но строго подконтрольного, а вся социальная сфера стать улучшенной в части разнообразия и качества версий того, как оно было устроено в советские времена. И все это должно стать таким не когда-то в будущем, а здесь и сейчас, поскольку именно такое социально-экономическое устройство люди полагают естественной составной частью общественного контракта, который у них заключен с властью.

Враги и мигранты

Существуют две темы, на которые практически само собой перескакивает буквально каждое сегодняшнее обсуждение происходящего в стране, как только задаешь им вопрос о том, что, с их точки зрения, больше всего мешает сегодня России и что сильнее всего беспокоит население. Эти темы сущностно взаимосвязаны и отсылают нас к глубинному опасению и отторжению обществом всего «другого». Во-первых,

это и люди внутри страны, которые ориентируются не на те ценности, которые признаны национальными традиционными и которые желают некоего иного уклада, положения дел в государстве и обществе. Представляется, что это некий сводный образ всего недружественного по отношению к России, которому присущи следующие характеристики: враги сильны и постоянно во всеоружии, враги используют любые средства борьбы и всегда обманывают, враги пользуются нашей добротой и доверчивостью, враги стоят практически за всеми неприятными событиями в нашей истории и в текущей повестке. Обсуждая то или иное громкое событие, происшедшее в стране, от теракта до какого-то внезапного банкротства чего-то важного, практически со стопроцентной вероятностью можно услышать следующий набор очевидно виноватых в произошедшем: Запад, США, Украина, Британия, либералы. Далее могут быть уточнения в зависимости от контекста. У значительных групп россиян это устойчивая точка зрения, которая практически не меняется, невзирая ни на какие изменения обстоятельств.

Неизменным является и мнение, что чуть ли не наиважнейшей задачей России в текущем моменте является борьба с мигрантами. Мигрантов не любят отчаянно, от души. Весь криминал — от них, нехватка рабочих мест — от них, захват наиболее лакомого бизнеса — это они, нерусские имена врачей в поликлиниках — тоже они, грязь в подъездах — они и так далее. Любое неудовлетворение чем бы то ни было в повседневной жизни легко списывается на мигрантов. Во дворе грязно — лентяи, дармоеды, плохо работают; слишком много мигрантов в оранжевых жилетах метут двор — понаехали, отжали работу у дворников титульной национальности.

Это отчасти неудивительно, спец-операция — она где-то там, далеко, а мигранты — они тут, рядом, практически в каждом такси и придомовом магазинчике. При этом по мере углубления разговора вырисовывается парадокс: многие хотели бы, чтобы для выполнения тех работ, которые наиболее нужны и важны непосредственно конкретному человеку (огромное число мигрантов на стройках и производстве обычный россиянин не видит), мигрантов надо оставить, ведь практически у каждого найдется знакомый «хороший» мигрант: продавец, парикмахер, помощница по хозяйству, тот же дворник. Но при этом они не должны жить тут, рядом, привозить семьи, а лучше — если уж так надо, работать тут, а жить — там.

Не оттенками, а вполне весомыми обоснованиями рабовладельческая логика довольно стремительно отстраивается, если только дать возможность группе россиян, озабоченных проблемами миграции, обсудить и развить тему в интересующем их направлении. Интересно, что на вопрос, а откуда берутся мигранты, как правило, в таких обсуждениях избегают ответа. Берутся они как будто сами собой откуда-то, жадный бизнес завозит, а власть непосредственно к этому как бы и не причастна. К власти один запрос — сделать так, чтобы мигрантов не было, но при этом курьеры по-прежнему бы быстро привозили заказы, были бы чисто выметены дворы и строилось побольше доступного жилья.

В защитной раковине

А еще очень всем хочется понятности и предсказуемости власти. Нет, не в больших властных затеях — там ведь дело не просто государственное, а почти царское, там им все равно виднее — а в устройстве повседневной жизни. Отчетливо формулируется и считывается запрос на то, чтобы государство сделало так, чтобы все аспекты социальной и экономической жизни выстроились в понятную для человека и доступную цепочку, в которой не надо крутить головой, метаться и искать варианты. Чтобы школа и детский сад были рядом и хорошие, чтобы поликлиника и больница — бесплатно и без очереди, чтобы платежки за коммунальные платежи пусть и прирастали, но чуть-чуть и редко, чтобы дороги строились там, где удобно, чтобы рабочие места возникали по запросу и сразу с хорошими зарплатами и социальным пакетом и чтобы, если что не так, кому-то там во власти можно быстро сообщить — и сразу все наладится. Чтобы полиция — быстрая и вежливая, а если строгая и даже жестокая, то только по отношению к тем самым «врагам» и мигрантам. Чтобы если вдруг какой катаклизм, то новости про них тут же в телевизоре и все понятно объяснено. И чтобы, если уж так надо, какая-нибудь специальная военная, то чтобы всех всем снабдили, одели-обули, денежку достойную выплатили, да без обмана. За такой набор приятной, уютной понятности вполне можно в принципе согласиться с тем, что новостной канал — один, все госуслуги — списком в интернете, безо всяких неприятных чиновников, камеры на улицах бдят, а всякие выборы вообще можно опустить за ненадобностью, коли все и так будет работать, или туда же их — в интернет.

В целом вполне предсказуемый набор желаний, который в современном мире озвучивают отнюдь не только россияне. Все люди в любых странах мира для повседневной жизни хотят приблизительно одного и того же: минимум потрясений, максимум комфорта и предсказуемости. Однако так вышло, что высшие власти и политические элиты стран все чаще либо выбирают такие траектории развития своих национальных приоритетов, либо совершают или не совершают такие внутри- и внешнеполитические действия, что общества потряхивает с севера на юг и с запада на восток, и о стабильности остается только мечтать.

Традиционные ценности — о`кей, только бы было чуть поспокойнее; кругом враги и надо сплотиться — согласились, лишь бы не думать, что будет завтра. Отдать права, оставив лишь обязанности, — надо, так надо, если это сделает жизнь проще и защищеннее. В условиях потери личных и ценностных ориентиров, нестабильности и экономической неопределенности общество добровольно с готовностью принимает предложение существования в системе простых ответов на сложные вопросы, где ему самому эти вопросы не рекомендуется задавать. Оно, как улитка или моллюск, втягивается в защитную раковину предлагаемой властью (или претендентами на нее) генеральной линии, подстраивается под нее, постепенно начиная считать ее своей естественной составляющей.

Но парадокс в том, что властям не нужно общество-улитка, общество-моллюск, им нужно общество пусть и не скандирующее массово и ежеминутно лозунги «за», но и не выступающее против. Общество мобилизованное и в значительной своей части активное: с одной стороны — подпитывающее власть и политические силы ощущением праведности миссии, а с другой — поставляющее в необходимом количестве человеческий капитал для реализации любых мессианских проектов и прожектов.

И тогда включается рубильник всеобъемлющей пропаганды. По тому самому оставленному с молчаливого согласия общества единственному новостному каналу сообщается только та информация, которая подтверждает безальтернативность генеральной линии, уточняются цели и задачи текущего момента, а также списки недругов и врагов, указываются параметры желаемых действий и наказания за действия, категорически нежелаемые и вредные. В тех самых удобных, находящихся через дорогу от дома школах детям с малых лет начинают рассказывать про незыблемость избранного традиционного ценностного набора, отсекают от ненужных альтернативных картин мира и выстраивают в удобные для штурма мессианских высот ряды.

На платежках за коммуналку, которая все же растет, и растет сильно, но под обещания, что вот-вот перестанет, пропечатывают нужные лозунги, адреса для электронного голосования и координаты ближайшего призывного пункта. В университетах подправляют нужным образом курсы истории и философии, убирают учебники «враждебных» авторов с полок студенческих библиотек, а преподавателями, не рвущимися соответствовать, пополняют перечни врагов. Строго по расписанию на все доступные населению экраны запускается трансляция либо чего-то величественного про безальтернативность и прекрасность генеральной линии, либо про коварство и вероломство множества врагов, либо про наказание их пособников, либо про точечную высылку ненавистных мигрантов. В зависимости от глубины проникновения пропагандистских зарядов и готовности воспринимать такой мобилизационный посыл часть общества-моллюска высовывает из раковины голову и на всякий случай согласно кивает, часть просто выпрыгивает из нее, чтобы примкнуть к первым рядам, часть глубже забивается внутрь, чтобы не видеть и не слышать, часть вылезает и тихонько уползает прочь — искать новую раковину.

Социальные невидимки

На сегодня российское общество расколото именно так. Кто-то активно приветствует все происходящее в стране, изо всех сил участвует, помогает, подписывает контракты, собирает посылки на фронт и пишет доносы. Кто-то тихонько со всем сосуществует, в целом соглашаясь, что так, наверное, правильно, куда деваться, но в целом было бы лучше без цветов хаки, да и на выборы ходить вроде привыкли, но мигранты, да, раздражают. Кто-то выстроил траекторию дом–работа–магазин–дом, лишь все темнеет лицом, не отсвечивает и ничего вслух не говорит, находя отдушину в разговорах на кухне и в интернете, да и то через три анонимайзера и под выдуманным именем. А кто-то уехал и строит новую жизнь у других берегов, регулярно посматривая в сторону отчего дома и то фиксируя и обсуждая происходящее там, то планируя, как оно когда-то потом там станет иначе, лучше.

Различные исследования показывают, что на долю тех, кто там, в осторожной середине, которая еще не качнулась в полное принятие предлагаемой реальности, но и не отрицает ее тотально, приходится не менее половины общества. Можно заметить, что их тихая лояльность ситуативна, ибо опирается больше на прагматизм, чем на идеи. Но по мере того как мобилизационная машина пропаганды совершенствует свои методы и увеличивает охват, это может постепенно измениться.

Есть три момента в социальных характеристиках россиян, которые оказывают существенное воздействие на то, как они воспринимают сегодняшнюю действительность, изменения в ней, и на то, как они формируют свои представления о важном и желаемом. Во-первых, у значимого числа людей, особенно в категории «средний возраст, средний класс», и у тех, кто к ним примыкает по демографической шкале, очень живы воспоминания о том, как было еще совсем недавно. Они в активном возрасте и активной занятости прожили период «тучных» и относительно демократичных нулевых, у них выработались социальные привычки и предпочтения, которые противоречат параметрам существования общества-моллюска: они знают, что мир больше, они привыкли строить свою жизнь согласно собственным предпочтениям, им присуще любопытство и рефлексия, и они точно знают, что количество источников информации об окружающем мире отлично от единицы. Да, они тоже умеют приспосабливаться и выживать и им тоже симпатична картинка тотального социального комфорта, но они помнят, что бывает иначе и как минимум в мыслях подвергают генеральную линию обоснованным сомнениям. Во-вторых, когда заходит разговор не о том, какое настоящее и будущее россияне хотят непосредственно себе, а чего они желают своим детям, то, что они описывают, не очень похоже на то, с чем они готовы согласиться для себя. В некоем отдаленном будущем они видят своих детей не столько в хаки и в пусть и комфортных, но предписанных параметрах существования, сколько в мире, где они путешествуют, свободно определяют траектории своего развития и реализуют себя в сферах, связанных с инновациями даже в рамках традиционных профессий. Если они видят детей врачами и инженерами, учителями или менеджерами, то к этому все равно прилагаются и новые цифровые технологии, и искусственный интеллект, и встроенность в большой мир. Описания будущего, в котором следующее поколение будет существовать, включает элементы комфортности и предсказуемости, но обогащено ожиданием расширения рамок свободы. И в-третьих, изрядная часть россиян не мчится более активно встраиваться в деятельность по реализации текущей генеральной линии сугубо в силу природной лени. Даже если им нравятся идеи с поиском и выселением мигрантов, они предпочитают читать об этом в социальных сетях, а не записываются в отряды дружинников. Даже когда звучит призыв выйти на митинг и поразмахивать флагами, они предпочитают узнать, оплачивается ли это, и если нет, с высочайшей долей вероятности останутся на диване наблюдать это действие на экране или вовсе забудут о нем.

Когда раздастся зов помогать фронту, они в подавляющем числе случаев переведут одним нажатием кнопки на телефоне необременительную сумму и останутся на том же диване реализовывать свое право на гарантированный комфорт. Реальной, активной мобилизации они постараются избежать, обзаведясь бронями и справками, задействовав знакомства или включив режим социальной невидимости.

На словах они, укрывшись в своей раковине, могут громко и активно поддерживать все что угодно до тех пор, пока это не требует непосредственных личных усилий. Как только их попытаются подтолкнуть или сподвигнуть на нечто большее, они могут либо пополнить ряды более активных уклонистов от генеральной линии, либо напомнить власти, что общественный договор об их лояльности, с их точки зрения, предполагает сначала социальный комфорт и лишь потом — участие во вселенском походе за величием. И пока не будет обеспечено первое, не будет и второго.

* Признан Минюстом РФ «иноагентом».