— Пала бы Стена без поддержки Горбачевым общественных настроений в ГДР?

— Нет, конечно. Я был в Восточном Берлине за месяц до того, как Стена рухнула, и она все еще казалась незыблемой. У Бранденбургских ворот по вечерам тусовалась молодежь, с тоской смотрела на подсвеченный стеклянный купол Рейхстага на той стороне, за пограничниками и овчарками. До Владивостока отсюда было ближе, чем до Рейхстага. Гэдээровские коллеги страшно завидовали нашей перестройке и говорили, что у них такого никогда не будет. Потому что «Штази». Но Горбачев перестал кормить «Штази», и этого оказалось достаточно, чтобы Стена рухнула.

— У американцев после войны была возможность поддерживать ФРГ деньгами, а у СССР возможности поддерживать ГДР не было, своя страна лежала в руинах. Повлияло ли это на формирование отношения немцев к своим послевоенным патронам, или здесь важнее были идеологические факторы?

— Я как раз сейчас, делая том моей «Истории» (он о ленинско-сталинском времени), занимался политикой Союзнического контрольного совета в оккупированной Германии. В «Тризонии» (американо-англо-французской части страны) действовал «план Маршалла», классический образец применения «мягкой силы», которая, конечно, несравненно действенней «жесткой силы». СССР в ответ провозгласил было «план Молотова», но с американской помощью он конкурировать никак не мог, и пришлось действовать по-родному — насилием и запугиванием. Так что

— Стена разделяла и культуру Германии. Стало ли ее падение стартом для взлета новой немецкой культуры?

— Я не специалист по немецкой культуре. В свое время, работая в восьмидесятые годы в журнале «Иностранная литература», мог сравнивать только писателей. Талантов масштаба Гюнтера Грасса или Генриха Бёлля в ГДР, увы, не появилось. Цензура не способствует расцвету художественной словесности.

— Всеобщая забастовка в ГДР уже в 1953 году была вызвана экономическими причинами или все же идеологическими?

— Мой том «Истории» заканчивается мартом 1953 года, так что до июня, когда начался кризис, я так и не добрался — имею лишь самое общее представление о событиях. Насколько я понимаю, бунт был вызван политикой Ульбрихта, который, следуя советскому примеру, взялся решительно искоренять «немецкий НЭП», проводить «коллективизацию» и прочее. А тут еще и из Москвы после смерти Сталина начали поступать противоречивые сигналы — вроде как повеяло какими-то иными ветрами.

— В одной из наших бесед вы сказали, что нет никаких национальных характеров. Есть набор типических черт, которые генерируются у населения страны определенными условиями жизни и меняются с изменением этих условий. В двух Германиях были разные условия жизни — как это повлияло на черты характера и миропонимание, возникшие у разделенной нации?

— Это различие чувствуется и сейчас, хотя прошло уже больше 30 лет. В том числе в электоральных предпочтениях. Из личного общения у меня сложилось впечатление, что бывшие гэдээровцы существенно «правее» и консервативнее. Но опять-таки: я не специалист, в Германии не живу и могу ошибаться.

— Разговоры о коллективном покаянии стали актуальны в России. Как положительный пример всегда приводится Германия. В какой из Германий покаяние была искреннее, если можно так выразиться, и почему?

Во всяком случае, такое у меня сложилось впечатление от общения со сверстниками в студенческие годы.

— Около берлинского Чекпойнта Чарли к 30-летию падения стены открыли аттракцион, отправляющий всех желающих в «поездку в ГДР». На маршруте было четыре остановки. Чекпойнт Чарли, где нужно было проходить пограничный контроль, площадь Жандарменмаркт, далее по улице Лейпцигерштрассе, мимо монументальных строений советского образца до дворца Республики, где проводились заседания народной палаты. Как вы думаете, какой маршрут, например, по Москве мог бы охладить тягу российских граждан к советскому прошлому?

— В Бутово неплохо бы заехать. В Сухановской пыточной тюрьме экспозицию сделать. В таких местах какой-то особенный воздух. Жуткий. Я помню, как подыскивал квартиру в Москве, давно уже. И вот подворачивается совершенно отличный вариант. Красивый старый дом, интересная планировка, высоченные потолки с лепниной. Но что-то грудь ломит, дышать трудно. Я всегда чувствую места, не знаю как. Сразу могу сказать: хорошее оно или плохое, счастливое или несчастное. Так вот, эта квартира была просто дом Эшеров какой-то. Я потом, заинтересовавшись, стал выяснять. И оказалось, что дом стоит аккурат над «ближним расстрельным подвалом» Лубянки. Представляю, какие там снятся сны.