Ровно сорок лет назад, в ночь на 1 января 1984 года, граждане СССР смотрели «Голубой огонек», закусывали полусладкое шампанское добытым в боях сервелатом, наслаждались салатом оливье и чистили рыхлые толстокорые мандарины. И никому — ни обывателям, ни профессуре, ни чекистам, ни отказникам, ни престарелым членам Политбюро не приходило в голову, что они встречают последний полноценный год советской власти. Беспримесный, однозначный, по-своему цельный.

Весьма немногие в ту ночь вспоминали о подпольной книге Дж. Оруэлла, благодаря которой дата «1984» приобрела символический статус; еще меньше было тех, кто хотя бы слышал о трактате Андрея Амальрика «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?». Но даже они не придавали значения порядковому номеру года, потому что ясно понимали: Оруэлл с Амальриком играли случайными числами. 1984-й — не пророчество, не указание, а просто некий временной рубеж. С тем же успехом мог быть 1985-й или 1989-й. Что касается предвестий и угадок, то еще в 1929-м христианский публицист Георгий Федотов выпустил статью, прямо названную «Будет ли существовать Россия?». И не он один раздумывал над неизбежным крахом грандиозного Союза.

Так что если бы в финале «Голубого огонька» 1984 года появилась слепая пророчица Ванга или зрячая экстрасенска Джуна, с которыми в марксистском СССР почему-то считались, и хором объявили, что всего через 15 месяцев участь страны полностью переменится, им никто не поверил бы. Полный штиль. Илистое дно. Омертвение. Для одних беспросветность, для других желанная стабильность; для тех и других — остановка во времени.

Остановка — навсегда.

Четвертый год идет кровавая афганская война, в сентябре 1983-го над советской территорией сбит южнокорейский «Боинг» с мирными гражданами на борту, риск прямого столкновения с НАТО предельно вырос. Позднесоветская культура продолжает окукливаться, теряя связь с мировым контекстом, диссидентское движение разгромлено, отъезд интеллигентов нарастает, спорт высоких достижений на обочине — после сорванной Московской олимпиады и череды взаимных бойкотов. Экономика сползает в пропасть, анекдот об электричке из Владимира в Москву («длинное зеленое и пахнет колбасой») теряет всякие гротескные черты. Все недовольны, но никто особенно не протестует. Рабочие привыкли мало получать, крестьяне — кормить свиней дешевым белым хлебом, интеллигенты смирились с цензурой как данностью, номенклатура держится за кресла в королевстве торжествующей геронтократии.

И на что они (все вместе и порознь) могли в тот год рассчитывать? На какую перемену курса? На какое возвращение «в общеевропейский дом»? На какие новые лица? Да, после практически одновременной смерти Брежнева и Кириленко никто на троне не задерживался, портреты начальников в траурных рамках регулярно мелькали в газетах, но каждый следующий вождь был дряхлее и консервативнее предыдущего. Страна поднималась вверх по лестнице, ведущей вниз. Это значило, что погружение в экономическое, политическое, культурное небытие — продолжится. Нет и не будет просвета. Ни в идеологии, ни в управлении, ни в творчестве, ни в быту. Ни для лояльных, ни для оппозиционных, ни для левых, ни для правых. «Живи еще хоть четверть века, / Все будет так — исхода нет».

И 1984-й во многом оправдает мрачные предчувствия.

Техногенное самоисчерпание? Предел износа? Будут достигнуты. 1984-й войдет в историю чередой авиакатастроф, от Софии до Красноярска, причем особенно охотно будут биться флагманские самолеты Ту. И крылатая ракета, как бы в довершение сюжета о падениях, ближе к осени свалится на территорию Финляндии, упадет в озеро. Что случилось с крылатой? Она утонула. Это еще не Чернобыль, но уже его опасное преддверие.

Давно не слышали о новостях войны, о множественных потерях? 1984-й и тут по-своему исправит положение: во время войсковой операции в Панджшерском ущелье 1-й батальон 682-го мотострелкового полка попадет в засаду; потери будут колоссальными, «груз 200» массово направится в семьи.

Стали забывать об организации освобождения Палестины, которую СССР поддерживал и в мирном, и в террористическом проявлении? (Лишь одна цитата из записки председателя КГБ Андропова генсеку Брежневу, 1975-й: «Комитет госбезопасности с 1960 года поддерживает делово-конспиративный контакт с членом Политбюро Народного фронта освобождения Палестины. Главными направлениями диверсионно-террористической деятельности организации являются: продолжение особыми средствами «нефтяной войны» арабских стран против империалистических сил, поддерживающих Израиль… НФОП ведет подготовку ряда специальных операций, в том числе нанесение ударов по крупным нефтехранилищам в различных районах мира (Саудовская Аравия, Персидский залив, Гонконг и др.). … В. Хаддад обратился к нам с просьбой оказать помощь его организации в получении некоторых видов специальных технических средств, необходимых для проведения отдельных диверсионных операций… полагали бы целесообразным …в целом положительно отнестись к просьбе Вадиа Хаддада…»). В 1984-м придется вспомнить. 12 апреля террористы захватят израильский автобус и возьмут пассажиров в заложники; при освобождении один из них погибнет.

Все еще надеялись и верили, что после смертельно больного Андропова кресло генсека достанется какому-нибудь реформатору? Пускай умеренному, компромиссному, главное — нацеленному на оживление страны?

Высохший старец Николай Тихонов в 80 лет переназначен премьером ядерной державы, вросший в кресло московский столоначальник Гришин зорко приглядывает за обоими.

Вас волнует тема оскудения культуры, вы переживаете отъезды? Милости просим в кошмар: во время стокгольмской пресс-конференции, посвященной «Жертвоприношению», Андрей Тарковский, уехавший как бы на время, объявит об отказе возвращаться. Зато Госпремию в области литературы получат поэты Николай Старшинов и Сергей Островой. Первый славен одой цветку ваньке-мокрому («Все цветешь ты, ванька-мокрый, / Ненаглядный наш цветок»), а другой вошел в историю литературы фразой: «Написал стихи о любви. Закрыл тему». И не важно, сам он это сказал или за него придумали; важно, что измельчание идет неостановимо и всем это ясно, включая начальство.

А может, вы скучаете по временам, когда Брежнев подписывал гуманитарную корзину Хельсинкских соглашений и в СССР хотя бы формально признавали великое понятие «прав человека»? Скучайте на здоровье, они не вернутся; в 1984-м к ссылке будет приговорена Елена Боннэр, и это чисто символическое действо, потому что Боннэр и так уже в ссылке, вместе с мужем, академиком Сахаровым, и отбывать ее предстоит там же, по месту жительства. Если такое возможно по отношению к семье создателя ядерной бомбы, никто не может чувствовать себя в безопасности.

Успели позабыть об олимпийских санкциях? Ничего, вам скоро напомнят: 8 мая председатель Спорткомитета Грамов, еле выговаривая имя следующей олимпийской столицы — «Лос-АнжелОс» и рассуждая о «волосопедистах», объявит об ответном бойкоте. СССР (а значит, и все страны Варшавского договора и зависимые от них государства в Азии, Латинской Америке и Африке) не поедет летом в США. Олимпийские кольца, как покажется в эту минуту, окончательно разомкнутся.

А под занавес смутного года, в декабре, случатся две знаковые смерти. 13-го числа покончит с собой бывший министр внутренних дел СССР Николай Щелоков, проигравший «крайнюю битву» милиции и КГБ, снятый с поста и в ноябре лишенный всех наград и званий. То есть подготовленный системой к посадке. А через неделю после Щелокова скоропостижно скончается действующий министр обороны Дмитрий Устинов, один из инициаторов войны в Афганистане. И будет захоронен в Кремлевской стене. Кто мог тогда предполагать, что он станет последним, кому окажут такую честь? Что стена бюрократического плача освободится от кладбищенского предназначения — именно потому, что перемены все-таки начнутся? Без предупреждения. Без ожиданий. И практически без предпосылок. Как только этот символический год завершится.

Впрочем, что значит без предпосылок? Что-то странное, необъяснимое в 1984-м происходило — на обочине большой политики и культуры мейнстрима. Чем дальше от начальственного глаза, чем маргинальней проекты, тем удивительнее и радикальнее. На «Голубом огоньке» образца 84-го года по-прежнему поют Муслим Магомаев, Тамара Синявская, Людмила Зыкина, Юрий Антонов, Тынис Мяги; лишь под самое утро, в финале программы, выпустят нестандартную, но проверенную временем Пугачеву. Все идет по накатанной. А тем временем ленинградский рок-клуб набирает обороты, а на ленинградском областном ТВ обдумывают рубрику «Музыкальный ринг», из которой прорастет едва ли не главный музыкальный формат перестройки. И не важно, что цензурные барьеры необходимо брать с разбегу — и нахрапом; главное, что происходит нечто, кажущееся невозможным. И происходит в самом неочевидном, самом случайном месте.

В апреле «Музыкальный ринг» откроется эфирной встречей с «молодым, но перспективным музыкальным коллективом» по имени «Аквариум». Который знаменит, среди прочего, выступлением на музыкальном фестивале «Весенние ритмы. Тбилиси80», когда БГ лег на сцену и (цитирую интервью, которое мне когда-то дал Гребенщиков*) «директор тбилисской филармонии, джентльмен по имени Канделаки, написал в горком партии города Ленинграда бумагу о том, что группа «Аквариум», во главе со мной, занималась на сцене антисоветской агитацией, гомосексуальной деятельностью и разбрасыванием листовок».

Обходя тотальные запреты, создатели «ринга» супруги Максимовы придумают сценарную легенду: будто бы «Аквариум» сочиняет не оригинальную музыку, а пародии, в том числе на западный стиль как таковой. И советскому зрителю все это показано лишь для того, чтобы разоблачить «чужие веяния».

БГ сидел в центре кадра, окруженный слушателями, те задавали бессмысленные вопросы, что-то вроде: «В чем высокое предназначение пародии и в чем заключается ваша ответственность как пародиста».

Он отвечал уклончиво: «Ничего утверждать не могу», — и переходил к очередному хиту.

Режиссер и ведущая «Ринга» не хотели становиться политическими фигурами, не планировали расшатать систему; они всего лишь мечтали делать интересную работу и шли на всяческие ухищрения ради этого. Гребенщиков не собирался предлагать альтернативу застою, он только пробивался к зрителю. И аудитория мечтала не о «ветре перемен», не о перестройке существующей реальности; она хотела встретиться с новой музыкой и заранее была готова заплатить запрошенную цену — соучастие в маразме. Время группы «Кино» еще не пришло (летом на Николиной Горе состоится совместный концерт «Аквариума», «Звуков Му» и группы «Кино»), но запрос на перемены уже требовали «наши сердца».

Да и зрители, и редакторы, и сам Гребенщиков, и телевизионное начальство прекрасно понимали, что БГ ничего и никого не пародирует, однако пародийный эффект — возникал. Во-первых, на фоне БГ обветшавшее официальное искусство само начинало казаться пародией. Во-вторых, что гораздо важнее, пародийное начало проникало и в политику. Переключая каналы (а было их в то время четыре, с учетом областного), советский человек натыкался то на репортаж с заседания Верховного совета, где задыхающийся Константин Устинович слушал славословия в свой адрес, то попадал на молодого и прекрасного БГ. А потом — и на «Машину времени», и на «Последний шанс», которых в «Музыкальный ринг» также пригласили. Геронтократия и молодость. Провал и прорыв. Несовместимые вселенные сходились в общем эфирном пространстве, отрицательно заряженные полюса создавали напряжение.

Если выйти за пределы музыки и заглянуть в «электронные игры», за неимением компьютерных, то советский инженер Алексей Пажитнов именно в 84-м придумал игру «Тетрис», что вполне сопоставимо по масштабу с изобретением венгерского инженера Рубика; кубик Рубика и «Тетрис» в одном поле с Черненко, Живковым и даже Яношем Кадаром, который на фоне победившего маразма казался относительно вменяемым, — это было противоречие в определении, сочетание несочетаемого, вызов, предложение выбрать, либо-либо. Тогда казалось, что выбор очевиден, и никакого «Тетриса» не будет, а будет вечный кашель эмфиземного вождя. Но история рассудит иначе.

Там, где никто их особо не ждал, за пределами мейнстрима, в боковых отсеках. Среди прочего — в кино, самом подконтрольном и финансово зависимом из всех искусств. Чтобы написать книгу, нужны были бумага, пишущая машинка и свободное время. Написать программу «Тетриса» — сверхдорогое устройство. Поставить спектакль — сцена, зарплата актеров, декорации. А съемка фильма стоила в десятки, в сотни раз выше. И вот железное правило (чем выше стоимость, тем очевидней лояльность) дало неожиданный сбой. Как дало сбой и другое правило (чем ближе к телевидению, тем жестче идеологический контроль).

Во-первых, получило разрешение на выпуск снятое двумя годами ранее кино Алексея Германа «Мой друг Иван Лапшин».

именно в 1984-м по инициативе Черненко были возвращены партбилеты 90-летним сталинистам Молотову, Кагановичу и Маленкову, причем Молотову генсек вручал партбилет лично. Более того, к юбилейному маю 1985-го всерьез планировали вернуть Волгограду имя Сталинград.

Полностью противоречило — и тем не менее случилось. Как случилось и другое событие; именно в черненковском, он же оруэлловский и амальриковский, 1984 году на киностудии «Грузия-фильм» завершился монтаж «Покаяния» Тенгиза Абуладзе. Да, «Покаяние» выйдет не скоро; в 1986-м закрытая премьера, в 1987-м — широкий экран. Но сам факт, что вопреки политике действующего генсека — на родине вождя народов — грузинский режиссер снимает антисталинскую притчу о тоталитаризме, — выламывался из любых готовых схем.

Как выламывалась из них и декабрьская поездка в Англию самого молодого члена Политбюро Михаила Горбачева. Всего-то 53 года; мальчишка по тем временам. Не ему бы ехать встречаться с Маргарет Тэтчер; были люди позаслуженнее, постарше. Но так случилось, что на похоронах Андропова в феврале 1984-го именно он беседовал с «железной леди» и заинтересовал ее, и так случилось, что в декабре никто другой не смог поехать. Не закономерность, а случайность привела к тому, что фильмы Германа и Абуладзе и Максимовы с их «Музыкальным рингом» попали в нужную редакцию. И точно так же не закономерность, а случайность позволила Тэтчер устроить смотрины и гениальным чутьем угадать — этот может стать следующим, с ним стоит иметь дело. По стране ходили слухи, что

Продолжение известно каждому. 1984 год проводят все тем же салатом, шампанским — и «Голубым огоньком». Дежурно пошутят Державин и Ширвиндт, появится в кадре Геннадий Хазанов, спляшет Валерий Леонтьев. Все будет как всегда — и даже хуже, потому что руководство знает состояние Черненко: давайте потише, поглуше. Но 9 марта умрет Черненко, 11-го будет избран Горбачев, и то, что назревало исподволь и вопреки, станет политической реальностью.

Рубрика «Рифмы» предполагает, что на всякое «а» в истории найдется «б» — и детали прошлого и настоящего сами собой выстроятся в назидательную параллель. Отчасти эти параллели и возникли, но не будем слишком четко формулировать, поостережемся. Отчасти же — в стихах не обязательно бывают рифмы. Сплошь и рядом рифменное окончание отсутствует, особенно в стихотворной трагедии. Греки вообще считали рифму стилистической ошибкой.

* Внесен Минюстом в реестр «иноагентов».