Тех, кто не соглашался жить «без Латвий», Украин, Молдов и Грузий, вынуждали смириться, уехать, залечь на дно. Не смирявшихся наглухо закрывали. Украинский поэт Василь Стус умер в лагере; русский националист Леонид Бородин выжил, но просидел долгие годы; будущий президент Грузии Звиад Гамсахурдиа отбыл срок от звонка до звонка; еврейский «отказник» Натан Щаранский провел в заключении почти девять лет, прежде чем его обменяли. Уже при Горбачеве. Низовой антисемитизм процветал, партком Гостелерадио СССР собирал и подавал наверх данные о скрытых еврейских корнях журналистов, мехмат МГУ заваливал абитуриентов с «пятым пунктом». Но действовало правило всеобщего умолчания: если ты не называешь явление вслух, то его как бы и нет. Не буди лихо — будет тихо.

И было тихо.

Правда, будущее посылало упреждающие сигналы: в 70-е национальное начало стало пробуждаться — массово, медленно, неуклонно. Певческие праздники в Балтии превратились в легальную форму национально-политического единства. В 1978-м повсеместно утверждали республиканские конституции — на основе общесоюзной, «брежневской»; стоило появиться опасению, что грузинский язык потеряет статус государственного в Грузии, как народ в Тбилиси повалил на улицу — и никакой страх репрессий не смог остановить протесты. Власти пришлось пойти на попятный; первый секретарь грузинского ЦК Эдуард Шеварднадзе осторожно поддержал протестующих.

Великодержавие не отставало от «национальных окраин». Есть отличная книга Николая Митрохина «Русская партия: Движение русских националистов в СССР. 1953–1985 годы». Отошлем к ней желающих узнать о том, как эта «партия» сложилась и сплотилась в партийно-бюрократической номенклатуре. Здесь напомним лишь о том, что в 1981–1984 годах вышел многочастный роман-эссе Владимира Чивилихина «Память», и именно тогда начало формироваться одноименное общество.

Перестройка не стала исключением из формирующегося правила. И в том смысле, что история сигнализировала: империя дышит на ладан. И в том смысле, что тогдашняя власть сигналов старалась не слышать. А если слышала, то реагировала наихудшим образом.

Как срабатывала политическая сигнализация? Как это часто в СССР бывало — через литературу.

В марте 1986-го, ровно через год после избрания Горби, журнал «Наш современник» напечатал рассказ Виктора Астафьева «Ловля пескарей в Грузии». Сюжет мизантропический. Русский писатель приезжает к грузинским коллегам и постоянно раздражается на все грузинское. Последовало бурное обсуждение «пескарей», газетные страсти кипели, в июне состоялся общесоюзный съезд писателей, на котором грузинская делегация в знак протеста против публикации астафьевского рассказа собиралась покинуть заседание.

Только-только успокоились, как в июле в «Нашем современнике» появился роман «Всё впереди» Василия Белова. Антиперестроечный, с антисемитским подтекстом. Если через посредство Астафьева история предупреждала о конце имперского покоя, то через клочковатый роман Белова она свидетельствовала о крепнущем антиеврействе. Люди с нехорошими фамилиями перехватывают «русский мир», как явный антигерой романа Миша Бриш «перехватывает» у сидящего в тюрьме русского друга-страдальца любимую женщину.

Снова газетная буря. А в следующем месяце — третий конфликт. Известный историк Натан Эйдельман отозвался открытым письмом на повесть Виктора Астафьева «Печальный детектив», где мелькнуло слово «еврейчата». Начав с рассказа «Ловля пескарей в Грузии», Эйдельман закончил обвинениями в идеологическом (а не просто бытовом) антисемитизме. Астафьев яростно ответил, в новом письме Эйдельман напомнил Астафьеву о романе Белова «Всё впереди» и отправил переписку в самиздат.

Иначе: «Я поздно встал, и средь дороги / Застигнут ночью Рима был». Стадию симптомов красная империя пропустила. Следующая стадия — паралич отдельных элементов системы. Первым крупным сбоем в отлаженном механизме государственного управления стали массовые протесты студентов в Алма-Ате в декабре 1986 года. Формальный повод — Политбюро назначило русского партийного начальника Колбина первым секретарем казахстанского ЦК. Чем нарушило устойчивый баланс: первый секретарь республиканского ЦК всегда представлял «титульную нацию», второй присматривал за ним от имени и по поручению центра. Читай: представлял государствообразующий народ.

Легче всего было объявить студенческий выплеск эксцессом, а решение поставить Колбина — кадровым просчетом, и не более того.

Так прорабы перестройки и поступили. Объяснили себе и окружающим, что ничего катастрофического не произошло, не будем раскачивать лодку, поднимать волну; как-то само рассосется. Это было роковой ошибкой, но возлагать на Горби личную вину несправедливо. Он умел быть внутренне свободным — там, где приходилось формулировать политику с нуля, думать вдаль, втягивать в орбиту размышлений Юг и Север, Запад и Восток, предлагая новые принципы мироустройства от Атлантики до Урала. Но в сфере внутренней, имперской он был в одно и то же время и носителем, и жертвой глубоко советского подхода: оттягивай конфликты до последнего, а если можешь, вообще не затрагивай национальный вопрос. Который задают враги, «нам тут подбрасывают». А то, что уже с весны 1986-го национальная тема зазвучала в публичной сфере, причем сразу на полную мощь, так то ж писатели, чего с них взять.

На самом деле взять с них было что. Потому что поражает, как быстро, как неостановимо распространялось пламя сдавленного национализма.

• Март 1986-го — «Ловля пескарей».
• Июль — переписка Астафьева и Эйдельмана.
• Декабрь — Казахстан.
• Май 1987-го — Москва. Общество «Память» выводит сторонников на митинг в поддержку перестройки.
• Ноябрь 1988-го — волнения в Степанакерте.

Впереди — разгон демонстрации в Тбилиси, пропущенные погромы в Сумгаите, беспощадная, при этом безнадежно запоздавшая стрельба в Баку, когда все страшное уже произошло, а войска лишь увеличивают жертвы. Неудачная поездка в Литву, которая не успокоила литовцев, а лишь убедила, что нужно идти до конца. Штурм Вильнюсского телецентра, Рига…

Все эти сюжеты — яркое и ужасающее подтверждение нежизнеспособности «ленинской национальной политики» в ситуации разлома. И знак того, что обновить, перестроить ее невозможно.

Власть, настроенная на медленные перемены, но искренне верующая в волшебную силу марксизма, сначала в ужасе отворачивается от реальности, заговаривает саму себя, затем пытается залить огонь горючим, а когда развязка неизбежна и близка, зачем-то применяет бесполезную силу. Наконец, опускает руки и растерянно наблюдает за происходящим.

…В тот грозный год
Покойный царь еще Россией
Со славой правил. На балкон,
Печален, смутен, вышел он
И молвил: с Божией стихией
Царям не совладеть. Он сел,
И в думе скорбными очами
На злое бедствие глядел.

Скажем, во главе Азербайджана стоял старый лис Гейдар Алиев, умевший балансировать на краю; если вы так хотите сохранять статус-кво, зачем менять Алиева (октябрь 1988-го) на беспомощного комсомольского вождя Везирова? Зачем, с другой стороны, несколькими месяцами ранее устраивать публичную выволочку армянской общественности 18 июля 1988 года на специальном заседании президиума Верховного совета по карабахскому вопросу, причем в публичном поле (была трансляция) Горбачев одергивал всех выступавших «от Армении», возмущая армян и вводя в заблуждение азербайджанцев, потому что никаких преференций для них в реальности не предусматривалось. В конце концов президент академии наук Армении Виктор Амбарцумян не выдержал и язвительно ответил: «Кто был царем при Копернике?»

Итог мы знаем. При том, что лично Горбачев не был партийным начетчиком, его интернационализм не имперский, а доброкачественный, не идеологический, а живой и человечный, отказ прорабов перестройки считаться с национальной реальностью, работать с ней на опережение — дорого обошелся им и стране. Да, главные конфликты на территории бывшего СССР вспыхнут позже, спрос за них — с другой, постперестроечной элиты, но все же, все же, все же.

И вот

А параллельно — вернуть в оборот имперские практики: разделяй и властвуй; что позволено Юпитеру, то запрещено быку; лояльность центру выше единства законов. То есть выработать эклектичную, но своеобразную идеологию национального имперства. И на ее основе построить гибкую модель управления.

С одной стороны, Путин говорил о себе и Медведеве:«Д.А. Медведев — не меньший, в хорошем смысле слова, русский националист, чем я». С другой — Чечня была сдана в аренду клану Кадыровых, и они получили право управлять ею по своему усмотрению, не считаясь ни с моралью, ни с гуманитарными нормами, ни с федеральными правилами. Национальные имперцы с ненавистью говорят об Ильиче и с восторгом — о незыблемой державе, Лениным построенной: «Вы хотите декоммунизации. Ну что ж, нас это вполне устраивает. Но не надо останавливаться на полпути. Мы вам покажем, что значит для Украины настоящая декоммунизация».

Все это в их картине мира сочетается, все создает синергию. А возражения — не просто от лукавого, но от вражеских попыток поломать Большую Игру. Не важно, под какими лозунгами: «Хватит кормить Чечню», как требовали участники ранних выходов на Манежную, или «Давайте строить либеральную империю», как предлагал Чубайс. Никаких русофильских подтекстов. Никаких либеральных перехватов. Вырываем провода из панели управления, замыкаем национальное на имперское, заводим мотор.

Первым шагом в заданном (а точнее, добровольно выбранном элитами) направлении стал фильм Никиты Михалкова «Сибирский цирюльник». Кто успел забыть — напомним. Американская авантюристка приезжает в предреволюционную Российскую империю, разводит всяких начальников на деньги, помогая сумасшедшему американцу создать ужасный механизм по уничтожению русских лесов. Заодно влюбляется в юнкера и рожает от него сына, которому суждено жить в Америке и восхищать всех своей твердостью, великодушием и терпеливостью. Да и как иначе — «Он русский, и это многое объясняет».

Как когда-то рассказ Астафьева предсказал распад империи, а роман Белова «Всё впереди» сигнализировал о предстоящем крахе интернационализма и выплеске антисемитизма, так фильм Михалкова предварял опасную мечту нулевых и десятых о просвещенном национализме как живой воде, способной оживить империю. Недаром в феврале 1999-го все тогдашнее начальство выстроилось в очередь на премьерный показ «Сибирского цирюльника» в Кремле. Так на кино не ходят. Так ходят на презентацию новой идеологической матрицы, национальной идеи, правящей партии. Ну наконец-то! Мы столько лет ждали. Мы жили без цели. Теперь она есть. Он русский, и это многое объясняет. Нужно ли уточнять, что спустя всего полгода, 5 августа 1999-го, Ельцин предложит председателю ФСБ Путину возглавить правительство?

Был ли то заблаговременный заказ, или просто совпадение, или сработала интуиция режиссера — сейчас не важно. Имеет значение другое:

В этом образе сошлось все: и разрыв с советской травмой, и говорухинская «Россия, которую мы потеряли», и солженицынское «как нам обустроить Россию», и лопахинское «Вся Россия мой сад», и «Маменька приехали» из финала михалковского «Обломова», и «народная демократия», она же салазаровщина, и франкизм русского философа Ивана Ильина, с идеями которого Михалков, как сообщали слухи, чуть позже познакомит Путина.

То есть был намечен путь к так называемому корпоративному государству, если воздержаться от подсудных терминов. И как-то забывалось, что Иван Ильин был не только теоретиком авторитарного народничества, но и автором печально известной статьи в парижском «Возрождении» 1933 года, из которой видно, что ставка на силу, народ и державу прямиком ведет к национальному насилию. «Я категорически отказываюсь расценивать события последних трех месяцев в Германии с точки зрения немецких евреев… То, что происходит в Германии, есть огромный политический и социальный переворот…» Даже те, кто знал о существовании статьи «Национал-социализм. Новый дух», закрывали на нее глаза: ну мало ли что нравится большому режиссеру; мало ли что Ильин прославлял Гитлера и Муссолини; от культуры до политики дистанция огромного размера. Примерно так во время перестройки считали, что с писателей нечего взять, а слова — это только слова.

То есть совершили важный идеологический кульбит, поставили на парадокс как формулу грядущего успеха. Насколько может быть обеззаражен национализм во время войны, особенно второй чеченской, — и насколько формула «мочить в сортире» свободна от «плохого» национализма, в то время спорили много; достаточно признать, что до фразы «терпи, моя красавица» тут пока еще далеко. Хотя и ближе, чем могло бы показаться.

Поначалу новое начальство умело демонстрировало прозападный и одновременно предельно антизападный настрой. Путь к «Восьмерке» сочетали с борьбой за сферы влияния, а постоянные иронические реплики по поводу украинцев в окружении вождя («И фамилии у них какие-то странноватые: Ковальчук, Ротенберг, Тимченко — типичные москали») — с реальным филосемитизмом. Путин демонстративно общался с лидерами московской хасидской общины, состоялась передача библиотеки любавичского ребе Шнеерсона на «сакральное хранение» Бер-Лазару, что было не менее радикально, чем вынос иконы Владимирской Божией Матери в церковно-музейное пространство. А строительство в Москве Еврейского музея и Центра толерантности, на фоне которого меркло слияние и поглощение Библиотеки украинской литературы? Много чего было. Как говорила рыбка в анекдоте про дефолт 1998-го: «А у тебя все было». А потом не стало.

Что же оказалось точкой танкового разворота? Мюнхенская речь? Или Майдан? Сначала первый, а потом второй? В любом случае Крым был не началом, а результатом медленного неостановимого процесса. И как только политическое слилось с национальным, а имперское стало формой выражения великодержавного, на горизонте замаячило то, что во времена Афганистана называли «вводом ограниченного контингента», во время чеченской войны — «контртеррористической операцией», а в 2022-м назовут СВО.

Ситуация словно вывернулась наизнанку. В эпоху перестройки пробудились национальные конфликты, долго спавшие под покровом имперской политики, а теперь имперская политика была разбужена национальным фактором. И, в свою очередь, изменила его вектор. Этакий эффект сквозного гриппа, когда один человек заражает другого и, едва поправившись, заражается от зараженного.

То автор романа «Обитель» напишет благодарственное эссе от имени «либералов» Сталину, не произнося слово «евреи», но прямо указывая на них:

То Никита Михалков, с его невероятной чуткостью и столь же невероятной беззастенчивостью, разоблачит в «Бесогоне» «скрывающих» свои реальные фамилии Дмитрия Быкова* и Анатолия Белого*. (Скрывающих от кого? Разве что от Никиты Сергеевича.)

То первое лицо позволяет себе пошутить о Чубайсе:

Шутки главного начальника — отдельная тема, но представить себе такой обоюдоострый намек пять лет назад было бы невозможно.

И вот уже мы слышим специфические рассуждения о судьбе Карабаха, после которых от России отшатывается Армения, как когда-то, в 1988-м, она отшатнулась, услышав реплики во время июльского заседания президиума Верховного совета. Азербайджан при этом благодарно говорит о Турции, отнюдь не о России. Или столь же специфические высказывания о зверствах ХАМАС, после чего из Тель-Авива косо смотрят на Москву.

В истории ничто не повторяется; все прямые аналогии построены на лжи; закон созвучия предполагает, что рифмуются разные слова. Только одно совпадает в роковых ошибках перестройки и не менее роковых сбоях нынешнего дня. Тогда не различили пробуждение национального внутри имперского, сегодня упустили миг, когда имперское полыхнуло внутри национального.

И в надежде, что живая вода вернет дыхание стране, по ошибке сбрызнули ее мертвой. А вопреки любимым русским сказкам мертвая вода не склеивает, она убивает.

К сожалению, живую воду слишком легко перепутать с мертвой. Особенно когда бутылки без наклеек.

*Внесены властями РФ в реестр «иноагентов»