Как показывают опросы общественного мнения, к концу 1990-х годов основная масса населения утратила возникшие в перестройку надежды на то, что отказ от социализма немедленно обернется процветанием страны, свободой, демократией, безопасностью и проч.

Еще через несколько лет, уже после передачи президентской власти от Ельцина Путину, в обществе исчезло представление о целях политики, проводимой руководством страны. Лишь 18% опрошенных (в среднем за 2004–2022 гг.) заявили, что они вполне понимают смысл и значение проводимой президентом политики; 42% говорили, что они «смутно» представляют себе цели и направление, в котором движется страна под нынешним руководством; у 24% — нет никакого понимания, а 11% — считали и считают, что «дела пущены на самотек» (плюс еще 5% в среднем за эти годы затруднялись ответить на подобный вопрос). Иначе говоря, в среднем 82% россиян отвечали, что живут «без понятия» о целях руководства или не особенно нуждаясь в таком понимании, довольствуясь текущими заверениями пропаганды (притом что эгоистические мотивы действий руководства: сохранения власти, обогащения, ликвидации протеста и т.п., — не вызывают у них сомнений).

Колебания мнений незначительны. Респондентов, которые считают, что они «довольно ясно» представляют себе, куда ведет страну политическое руководство, становится чуть больше в моменты военных кампаний и акций пропагандистской мобилизации поддержки президента или недолгое время после них. (Особенно такой рост заметен в самом начале СВО — увеличение с 13–15% в 2017–2018 гг. до 27% в ноябре 2022 г.) И, напротив, в период кризисов, массовых протестов (2012–2013 гг.) и возникавших впоследствии состояний разочарований, растерянности доля таких ответов снижалась до нижнего уровня в 12–13% при соответствующем росте общего числа непонимающих, что происходит в стране.

Политика при Путине приобрела закрытый характер, наиболее важные решения принимались узким кругом приближенных к президенту лиц и лишь затем утверждались декоративным парламентом.

После неудачи массовых протестов 2011–2012 годов стало казаться, что общество утратило представление не только о долгосрочной политической программе действий руководства, но и о своем будущем. Исчезновение партийной конкуренции в политике, упорная дискредитация западной демократии, бывшей со времен горбачевской перестройки ориентиром движения страны к лучшему будущему, мерой реформ и модернизации государства, сопровождались навязыванием населению фикции «традиционных ценностей», за которыми не видно ничего содержательного, кроме оправдания произвола государства по отношению к частной жизни человека или к общественной группе. За 20 лет правления Путина ситуация менялась лишь в сторону ужесточения режима. Требования соблюдать «идеологическую дисциплину», как когда-то это формулировал один из партийных погромщиков в Москве начала 1970-х годов — секретарь МГК КПСС по идеологии Владимир Ягодкин, становились все более и более настоятельными. Но умеренный рост материального благосостояния значительной части населения и сокращение крайней, унизительной бедности до 9–12% оттеснили на задний план такие проблемы из массового сознания.

«Будущее», его предчувствие свелось к повторению терпимого «настоящего», лишенного собственного смысла. Но некоторые категории населения чувствовали себя вполне уверенно и сохраняли оптимизм на всем протяжении 2000-х годов, даже после разгрома НТВ, дела ЮКОСа и явного усиления авторитаризма в стране. В первую очередь речь идет о более обеспеченных людях, то есть о чиновничестве, почувствовавшем новые времена и новые возможности, и о бизнесе, но также и о молодежи с ее естественной в этом возрасте верой в то, что у них-то жизнь будет иной, чем у их родителей. Более того, именно такой вектор общественно-политической эволюции — консервативной реакции на институциональные изменения 90-х годов — стал фактором успокоения и удовлетворения от происходящего. Удельный вес этих категорий в общей массе населения не слишком значителен, поэтому инерция такого распределения мнений о будущем сохраняется до нынешнего дня.

В отличие от физического времени (одномерного, бескачественного, линейно направленного из прошлого в будущее) социальное время принципиально неоднородно, поскольку оно определяется событиями, переживаемыми в их предсказуемости или неожиданности, желательности или нежелательности, наполнено иллюзиями и страхами перед последствиями принимаемых властями решений. Время в обществе квантифицируется в соответствии с нашими ценностями, заставляя нас так или иначе оценивать предстоящие, текущие или прошлые события в той мере, в какой они затрагивают нашу жизнь. Это может быть время надежд и упований на исполнение своих планов, или время смуты и тревожного ожидания катастрофических последствий когда-то принятых другими людьми решений. Но оно может восприниматься и как «застой», «безвременье», как отложенная на будущее «правильная» или «настоящая» жизнь. Иными словами, социальное время (как и вся человеческая жизнь) меряется, измеряется человеческими действиями, придающими напряженность и смысл происходящему.

В более общем виде предсказуемость или иррациональность настоящего и будущего зависит от степени доверия к социальным институтам, определяющим нормы как обыденного, так и общественного политического поведения. Для демократий характерна давно выявленная зависимость: чем выше степень личной включенности в политику, а значит — субъективной уверенности в возможности влияния, правового и морального контроля общества над действиями властей, тем выше степень субъективной ответственности за происходящее, основанной на вере в то, что законы приняты в интересах большинства людей, а потому будут соблюдаться.

На это направлена работа суда, финансовых учреждений, полиции, политических партий, массовых коммуникаций, включая институт публичных репутаций и проч. Уверенность в их значимости позволяет инвестировать имеющиеся средства семьи в образование детей, в страхование жизни, вкладывать в пенсионные фонды, брать долгосрочные кредиты и проч. На этом стоит современное демократическое общество. Такой институциональный каркас общественной жизни является условием предсказуемости событий — поведения множества других людей.

Собственно, личное достоинство основывается на несомненности того, что другие люди будут так же признавать то, что субъект ценит выше всего в самом себе, если только он ведет себя в соответствии с ожиданиями и критериями окружающих или значимых для него других лиц.

Иная картина складывается в автократиях, диктатурах, тоталитарных государствах, где государство присваивает себе исключительное право диктовать людям, как они должны вести себя, чем заниматься, что есть или не есть, как и с кем спать, во что верить, что говорить и что читать и смотреть, чего хотеть и чего ждать или не ждать. Суверенность власти, то есть ее независимость от интересов и желаний населения (по-русски — ее произвол), ее воля навязывать обществу свои интересы и представления в качестве народных, общеобязательных, ведет к хронической массовой неуверенности в завтрашнем дне (или отсутствии будущего), принимающем форму политической апатии граждан, лишенных представлений об общих целях и направленности событий. Эгоизм властей предержащих заставляет подданных приспосабливаться к непредсказуемому государству, стараясь минимизировать иррациональные последствия политики в своей повседневной жизни, будь то введение карантина при пандемии, повышение пенсионного возраста или налогов, СВО и частичная мобилизация и т.п. И это порождает другое сознание, другую структуру социального времени, в котором резко повышается не просто неуверенность в завтрашнем дне, но и зависимость от государства.

Основная масса опрошенных не знает, что с ними будет даже в ближайшие месяцы (доля таких ответов, а это доминанта мнений российского населения, снижается с 64% в декабре 1991 года до 38–40% в 2015–2016 гг. и далее опять растет до 55–51% в 2021–2023 гг.). Порядка 35% опрошенных заявляют, что они могут рассчитывать свои планы на срок до одного-двух лет. Ресурсы еще 10–15% россиян позволяют им уверенно планировать свою жизнь в горизонте 5–6 лет. И, наконец, совсем немногие — 2–3% — верят в предопределенность своего будущего, полагая, что их жизнь уже расписана на много лет вперед (граф. 1).

С возрастом горизонт планирования жизни последовательно сокращается, сужаясь до минимума у пожилых людей (граф. 2). Сокращение собственных ресурсов (пенсий, доступа к медицине, одиночество, отсутствие надежды на помощь окружающих людей, государства, социальных институций или благотворительных организаций) заставляет пессимистически смотреть на остаток жизни, теряя вкус к жизни и смысл своего существования. То же самое можно сказать и об ограниченности доходов. Бедная и стареющая страна не может позволить себе лучшее будущее в этом мире.

Данные массовых социологических опросов не позволяют говорить о содержательном характере мнений, что из них является беспочвенными надеждами или чистыми желаниями, заклинаниями будущего, а что представляет собой рациональные расчеты своих карьерных, семейных или материальных достижений. Косвенно об этом можно судить по эмоциональному фону повседневного существования основной массы людей и их оценкам будущего России (граф. 3 и 4). На протяжении последних 10 лет замеров преобладает общее беспокойство и неуверенность. Единственные два момента, когда возникает относительное спокойствие, — это 2017 год (доковидный пик нормализации жизни после эйфории «Крымнаш» и связанных с ним невольных страхов из-за возможной внешнеполитической конфронтации и вероятности большой войны) и вторая половина 2023 года, рутинизация ситуации в зоне военных действий.

Растерянными и дезориентированными людьми легко манипулировать. Все исследования тоталитаризма показывают, что состояние длительной неопределенности, острого кризиса или хронической тревожности является непременным условием массовой политической мобилизации, обеспечиваемой двумя психологическими механизмами: концентрацией всех неприятностей и страхов на образах врага или врагов, «чужих», «нелюдей» и переноса на них внутренней агрессии, с одной стороны, и потребности в «спасителе», упований на появление «лидера», освобождающего тревожное сознание от фрустраций и собственной несостоятельности, ответственности за положение дел — с другой.