Казанская психиатрическая лечебница. Пациенты на прогулке. Фото: Владимир Веленгурин / ИТАР-ТАСС
«В конце октября 1980 года меня привезли в СИЗО2 Казани, где находится психиатрическое отделение. Там зэки сидели уже после суда, ожидая перевода в собственно Казанскую СПБ (специальную психиатрическую больницу). Отделение было рассчитано примерно на 200 человек, сколько сидело в реальности, трудно сказать, потому что камеры были забиты, как в 1937 году, заняты были даже все места под нарами.
Это был следующий круг ада. Зэки находились там круглый год в одном белье — в холщовых рубахах и кальсонах, только на прогулку им выдавали халаты. В коридорах с ключами ходили не менты, а санитары — отбывающие срок уголовники. Там в первый же день меня избили в бане. Сначала всех новоприбывших завели в предбанник и стали стричь — одной машинкой и под мышками, и лобок, и волосы на голове. Я отказался, потому что недавно стригся, волосы были короткие, меньше сантиметра, а по тюремным правилам до двух сантиметров разрешалось не стричь. Но это в обычной тюрьме, а здесь, как оказалось, были свои правила.
Санитары вроде согласились, потом вызвали уже голого из бани назад в предбанник и тут же, ни слова не говоря, вшестером начали бить. Я, голый, мокрый, без очков, как-то пытался отбиться, меня, конечно, сбили на пол, один встал на ноги, кто-то другой бил сапогами в лицо и под ребра. Выручили менты, которые прибежали на сигнал тревоги. Санитары начали оправдываться: «Да он нас всех тут кидал…» — шестерых. Все же подстригли — и это было не самое страшное, потому что сразу так же, голого, подняли на верхний этаж в процедурку, где у медсестры уже лежало два шприца: большой с аминазином и маленький с галоперидолом.
После уколов разрешили надеть белье, дали матрас и отправили в камеру. Мест там не было, нашлось только под столом, я бросил туда матрас, упал и уже не смог натянуть на себя одеяло, потому что аминазин начал действовать моментально», — о своем пребывании в психиатрическом отделении казанского СИЗО перед переводом в Казанскую психбольницу вспоминает советский диссидент Виктор Давыдов (цитата по его интервью в книге «Диссиденты»).
В Казанской психбольнице несколько лет провела и Валерия Новодворская, а также поэт Наталья Горбаневская. Эта больница считалась одним из самых страшных заведений, куда закрывали советских инакомыслящих.
Казанская психбольница. Фото: Википедия
А вот что пишет о сегодняшних практиках питерской городской психиатрической больницы имени Скворцова-Степанова Анастасия Пилипенко, адвокат Вики Петровой, молодой женщины, отправленной на принудительное лечение из-за нескольких постов в социальных сетях, противоречащих официальной версии происходящего в Украине в ходе СВО:
«Ее заставили раздеться для «телесного осмотра» при мужчинах из числа медицинского персонала — хотя рядом достаточно было и женщин. На просьбу хотя бы дать сменить перед этим прокладку, потому что начались месячные и кровь уже течет по ногам, смеялись и издевались над Викой все — мужчины помладше и постарше, женщины около сорока и около шестидесяти.
Ей заламывали руки, когда она отказалась при всем этом честном народе мыться в душе и просила оставить ее на это время только с женщинами, как это было в СИЗО. Вику связали и трясли, по ее собственному выражению, «как шавку», и обещали избить просто в качестве приветствия на новом месте. Ей дали понять, что здесь, в больнице, она уже не человек. Ее привязывали за руки и за ноги к кровати и кололи медикаменты, от которых два дня она практически не могла разговаривать — а значит, и пожаловаться. Пока Вика была привязана, ей на лицо бросили ее одежду. Видимо, просто ради удовольствия посмотреть на ее беспомощность».
«Особенно угнетала мысль, что никак нельзя выразить свой протест»
13 апреля 1969 года 20-летний студент выпускного курса Латвийского госуниверситета Илья Рипс залез на постамент памятника Свободы в центре Риги, развернул плакат: «Протестую против оккупации Чехословакии!», облил себя бензином и чиркнул спичкой. К нему бросились проходившие мимо курсанты мореходного училища и успели загасить огонь своими бушлатами. Рипс остался жив, он был одет в телогрейку, обгорели лишь затылок и шея. Он тут же был арестован.
Илья Рипс. Архивное фото
Через пятьдесят лет в Иерусалиме я встретилась с Ильей Рипсом, превратившимся из студента, подававшего большие надежды, в известного израильского математика, профессора математики в Еврейском университете в Иерусалиме. Сейчас он на пенсии.
Рипс рассказал мне, почему решил себя поджечь тогда, в 1969 году:
«Внутри было очень сильное, но глухое возмущение. И особенно угнетала та мысль, что никак нельзя выразить свой протест. Любая акция могла бы стать абсолютно разрушительной. И приходилось вот так, как бы согнувшись, стиснув зубы, заниматься своими делами, как будто ничего не произошло. Так продолжалось несколько месяцев, пока в какой-то момент созрело простое решение — выразить свой протест открыто. Самая трудная вещь, которую я сделал в своей жизни, это было развернуть ватман. Плакат был завернут в ватман, пока я его не развернул, я мог поджать хвост… Когда же я его развернул, то оказался уже по ту сторону, они — по эту сторону. У меня ватник был облит изнутри бензином — надо было чиркнуть спичкой и поджечь — это было легче, чем развернуть плакат».
После задержания Илью привезли в Латвийский КГБ, предъявили обвинение в антисоветской агитации и пропаганде, а потом поместили в Рижскую психиатрическую больницу, провели экспертизу и признали невменяемым. Рипс вспоминает, что тогда ничего не знал о карательной психиатрии и все происходящее с ним стало для него удивительным и неожиданным. Он сидел в одиночке и решал математические задачи. Через полгода в Ригу приехал известный советский адвокат Семен Ария, с которым договорились родители Рипса.
Позднее Ария напишет в своих мемуарах, что на оправдание по делу о попытке самосожжения рассчитывать не приходилось, и он решил попробовать оспорить в суде заключение о невменяемости своего подзащитного и диагноз «вялотекущая шизофрения».
«Этот диагноз был сравнительно недавно внедрен в практику светилами карательной психиатрии. Он мог быть поставлен при полном отсутствии симптомов шизофрении на основании любых странностей в поведении обвиняемого. В том числе и таких, которые носили характер элементарной психопатии у нормального человека», — пишет Ария.
Судебный процесс в Верховном суде Латвии происходил без Рипса. Ему, признанному психическим больным, не полагалось присутствовать. Адвокат Ария пригласил на суд свидетелей, которые рассказали о математических талантах его подзащитного, допросил он также приглашенных им психиатров. И тут произошел поворот, которого адвокат Ария не ожидал: в перерыве к нему подошла ведущий психиатр Латвии Зузанна Русинова, она представляла экспертную комиссию, и сказала, что собирается изменить свое заключение и предложит для Рипса больницу общего типа, из которой можно довольно быстро освободиться — раз в полгода там собирается комиссия, которая рассматривает вопрос об освобождении, если пациент больше не представляет опасности для общества.
Рипсу помогло также и то, что к тому времени из заключения освободился диссидент Владимир Буковский, он сам дважды сидел в психушке и теперь собирал документы о «карательной психиатрии», о случаях принудительного помещения в больницы здоровых людей и отправлял эти документы на Запад.
Резонанс после выступлений Буковского и заявлений других экспертов в западной прессе о том, как здоровых людей закалывают психотропными лекарствами, получился достаточно мощный.
Диссидент Владимир Буковский. Фото: Борис Кавашкин /Фотохроника ТАСС
Реакция советских властей не заставила себя ждать. Многих диссидентов, которые тогда содержались в психушках, начали выпускать на свободу.
Так вот и в Ригу из Москвы приехал профессор Института им. Сербского Даниил Лунц, один из двух «светил» советской психиатрии, придумавших для диссидентов диагноз «вялотекущая шизофрения». Он осмотрел Рипса и заявил, что у того наступило «улучшение».
Математика выписали из психбольницы, и он вместе с родителями эмигрировал в Израиль.
В психушку за организацию митинга
Пятьдесят три года спустя, в феврале 2023 года, 18-летний москвич Максим Лыпкань подал в мэрию заявку на проведение 24 февраля митинга на Лубянской площади под названием «Год ада». В заявке Лыпкань указал, что в акции примут участие около тысячи человек. Через четыре дня мэрия отказала ему в проведении митинга, сославшись на эпидемиологические ограничения.
А 22 февраля 2023 года Хамовнический суд Москвы арестовал активиста по статье «распространение фейков про российскую армию» (ч. 2 ст. 207.3 УК РФ). В августе Максима отправили в Институт им. Сербского для проведения стационарной судебно-психиатрической экспертизы. Психиатры спрашивали, почему он столь негативно относится к действиям государства, спрашивали, предпочитает ли он отправиться отбывать наказание в колонию или в психбольницу. Максим Лыпкань был напуган, до проведения судебно-психиатрической экспертизы в Институте им. Сербского он уже несколько месяцев пробыл в Бутырском СИЗО, он знал, что ему грозит до восьми лет колонии. Врачи признали, что он «страдает психическим заболеванием, которое лишало его в момент совершения деяния возможности осознавать характер своих действий и руководить ими».
Максим Лыпкань. Фото: SOTAvision*
Максима отправили на время суда в Чеховскую психиатрическую больницу, но ни он, ни его защитники не сомневаются, что суд примет решение о его принудительном стационарном лечении, хотя адвокаты будут просить о возможности посещать психиатра, не находясь за решеткой.
Когда речь идет о принудительных мерах медицинского характера, то есть, по сути, о замене тюремного срока психиатрической больницей, суды опираются исключительно на судебно-психиатрическую экспертизу и мнение прокурора.
Судей пугают политические обвинения и заключения психиатров. А они, как правило, типичные: «У пациента отмечается наличие сверхценных идей о политике… нарушение критических и прогностических способностей, пациент представляет социальную опасность для себя и других лиц… и нуждается в направлении на принудительное лечение в медицинскую организацию специализированного типа…»
«Против социализма может выступать только сумасшедший»
Эта фраза, приписываемая Никите Хрущеву, сегодня снова является руководством к действию для судей и прокуроров. И хотя вполне вероятно, что некоторые из них никогда ее не слышали и в силу возраста не знают о том, что такое карательная психиатрия, но почему-то они, как и сорок-пятьдесят лет назад, отправляют людей, не представляющих опасности для общества, в сумасшедшие дома. Почему врачи-психиатры снова, как и сорок-пятьдесят лет назад, выносят свои экспертные заключения, основываясь на том, что тексты, написанные обвиняемыми, или видеопосты, размещенные ими в соцсетях, противоречат пресс-релизам Минобороны?
Это повторение пройденного. У властей те же рефлексы — борясь с инакомыслием, они решили прибегнуть к уже испытанному средству — карательной психиатрии. Зачем?
Фото: ИТАР-ТАСС / Михаил Почуев
Цель понятна, как и в Советском Союзе:
- закрыть судебный процесс против новых «врагов народа», чтобы публика и журналисты не слышали их речей, не давать им лишний раз трибуну.
- Второе: очень удобно объявить сумасшедшими тех, кто не согласен с проведением СВО. Это уменьшает их героизацию, кроме того, в очередной раз поддерживает страх в обществе, напоминает, что за инакомыслие можно прослыть сумасшедшим и отправиться на бессрочное заключение в психбольницу.
Все так и не так. Сегодня мы живем в крайне лукавое время, время подмен и манипуляций, время неопределенности и всепобеждающего страха, царящего в обществе.
Уже несколько десятков обвиняемых по политическим статьям в результате судебно-психиатрической экспертизы были признаны невменяемыми, кого-то из них еще до суда отправили из СИЗО в психушку, но этот сюжет так и остался маргинальным. Мы не слышим громкого возмущения, что карательная психиатрия возвращается, реинкарнируя прежние механизмы: предвзятую судебно-психиатрическую экспертизу, заточенную на восприятие критического отношения к власти как на проявление психического заболевания.
В советское время, когда известных диссидентов закрывали в психушках, об их пыточном содержании там весь мир узнавал благодаря правозащитникам, которые получали свидетельства через адвокатов. Так, например, известный адвокат Софья Каллистратова, защищавшая генерала Петра Григоренко, рискуя потерей адвокатского статуса, в 1970 году передала досье по его делу психиатру Семену Глузману, тот, в свою очередь, отправил все документы вместе со своей независимой психиатрической экспертизой академику Андрею Сахарову. Материалы этого дела, вместе с притянутыми за уши судебно-психиатрическими экспертизами и материалами других похожих дел, легли в основу подробных международных докладов.
Тогда весь мир ужаснулся тому, что в СССР используется карательная психиатрия против инакомыслящих. Сегодня некому рассказывать о ее возрождении.
Правозащитники в России разогнаны и обескровлены. Информация крайне скудна, адвокаты становятся более осторожными после репрессий в отношении их коллег — уголовных дел, арестов, изгнания из страны.
Кроме того, российская система исполнения наказаний так страшна, что в некоторых случаях и адвокаты, и их подзащитные считают, что, может, лучше оказаться не в колонии, а в психушке, и рассчитывать на возможное освобождение через полгода после проведения очередной врачебной комиссии. Поэтому они предпочитают не поднимать большой шум. Но есть и иная позиция: некоторые адвокаты бьют тревогу. Они согласны, что пока не следует говорить о массовом использовании карательной психиатрии в отношении обвиняемых по политическим статьям, но «процесс пошел».
Вика Петрова. Фото: ЗАКС.ру
Случай Вики Петровой, менеджера из Санкт-Петербурга, которую в декабре 2023 года приговорили к бессрочному лечению в психиатрической больнице из-за нескольких постов в соцсетях, приговорили по доносу ее сокамерниц в СИЗО, заявивших, что она продолжает вести антивоенные разговоры. Интересно, что психиатры несколько раз назначали ей судебно-психиатрическую экспертизу, они не сразу нашли основания признать Петрову невменяемой. Ее адвокат и сама Вика на суде заявляли, что на воле она не обращалась к помощи психиатра.
«Фейки» без мотива — не «фейки»
В принципе, сама статья о «фейках» — настолько юридически беспомощна и неконституционна, что адвокаты легко разбивают аргументы обвинения на суде. Кроме того, считают юристы, состав преступления по этой статье никак не может быть предъявлен обвиняемому, если его признают невменяемым. Статья 207 (ч. 1, 2, 3) подразумевает умысел: обвиняемый должен осознавать, что он распространяет заведомо ложные сведения, — таков состав преступления. А невменяемый человек не может руководствоваться умыслом при совершении того или иного деяния. Он не может осознать свои поступки, у него нет мотива, он действует неосознанно.
Судьи, которые выносят решения на политических процессах, как правило, воспринимают адвокатов как статистов или как «назойливых мух», которые мешают вершить правосудие.
У судей есть четко поставленная задача — удовлетворить волю прокурора, волю государства, поэтому они игнорируют мнение адвокатов.
Психушка или колония?
Адвокат Анастасия Пилипенко, защищающая Вику Петрову, объясняет в своем телеграм-канале, почему и она, и ее подзащитная считают, что решение суда о ее пребывании в психбольнице не лучше, чем срок в колонии: «Когда полгода лечения подходят к концу, в больнице собирается комиссия, которая решает, что рекомендовать суду — оставить человека в стационаре, перевести на амбулаторное лечение или вовсе отпустить.
Комиссия всегда учитывает, как пациент вел себя все это время, демонстрировал ли «критику к заболеванию» и «критику к содеянному». То есть, если проще, согласен ли он с тем, что действительно болен и в этом состоянии совершил что-то плохое.
И даже если пациент говорит, что признает это, комиссия нередко пишет в заключении «критика к заболеванию формальная». Разбивать эту формулировку в суде — задача не самая легкая.
А еще комиссия очень часто говорит, что за шесть месяцев пройдена только адаптация к больнице и медикаментам, и о реальных результатах лечения говорить рано, поэтому просит у суда еще полгода. И так далее.
Психиатрическая больница № 3 имени В.А. Гиляровского. Фото: Валерий Христофоров / Фотохроника ТАСС
Районные суды соглашаются с заключениями врачей в подавляющем большинстве случаев. Поэтому многим пациентам продлевают пребывание в стационаре по пять, восемь, десять раз. Умножайте эти цифры на 6 месяцев, и получите срок, сопоставимый с наказанием за «фейки».
Недавно, кстати, и Конституционный суд постановил, что принудительная мера медицинского характера может применяться сколько угодно — даже дольше, чем предельный срок лишения свободы по статье УК, которая привела человека в психиатрическую больницу.
Только у лишения свободы, которое назначено по приговору суда, есть вполне понятный срок. И еще возможность замены неотбытой части наказания более мягким. Или перевода на облегченные условия отбывания наказания. Или УДО, в конце концов, — по статье, которая вменяется Вике, это половина назначенного судом срока.
В срок лишения свободы зачтут время, проведенное в СИЗО. В срок применения принудительных мер медицинского характера не зачтут ничего, потому что не положено. Полтора года в СИЗО — и ни вымпела, ни грамоты, ни каких-то поблажек за это в итоге.
Вместо этого в психиатрическом стационаре будут нейролептики, антипсихотики, транквилизаторы и прочие прекрасные препараты, которые даже при правильном и аккуратном применении могут иметь о-го-го какие побочки и последствия для здоровья».
А вот что написала сама Вика Петрова, обращаясь к своим друзьям и сочувствующим:
«Дверь в исправительную колонию, с порога которой веет холодком жестких внутренних правил и порядков; возможно, пресса (от слова «прессовать»); тяжелой физической работой по 14 часов без выходных и прочих радостей, оказалась захлопнутой. Вместо нее открылся целый портал 24-часового существования на тяжелых препаратах [состояние «овоща», пусть даже в мини-версии, или колония? Конечно, колония!]; больничной «недееспособности» [письменные принадлежности — предмет особого, ежедневного дипломатического торга, и только на посту у медсестры, под присмотром]; полная неопределенность относительно того, когда же наконец комиссия врачей увидит во мне хоть толику вменяемости, хоть 1% — все лучше, чем полная и абсолютная невменяемость, 100% неосознанность собственных действий и 100% невозможность нести за них ответственность.
С тюрьмой все было как-то попроще. Доказать же, что в твоей голове полный космический порядок, наблюдаемая Вселенная на субатомном уровне подчиняется законам природы, биологическая жизнь эволюционирует, технологическая сингулярность приближается, квантовая теория гравитации ищется, равно как и лекарства от старости, ведущие нас прямиком к бессмертию, — задача не из легких.
Конечно, один-два года, и все будет ОК — отобьемся в международных судах, признаем процесс политическими репрессиями, а «принудку» — карательной психиатрией, держащейся всего лишь на одной некомпетентно составленной психиатрической экспертизе, которую у меня не было возможности адекватно оспорить».
Понятно, что Вика пытается подбодрить себя и своих друзей. Но на самом деле, пока не изменится политика в России и не закончится СВО, трудно поверить, что в комиссиях психиатрических больниц среди врачей найдутся те, кто решит, что у «политических психов» появилось критическое отношение к своему состоянию, «исправились прогностические способности» и они больше не представляют опасность для общества.
И в этом смысле ситуация с карательной психиатрией в сегодняшней России кажется худшей, чем она была в Советском Союзе. Потому что тогда были те, кто мог ее разоблачить, а советская власть боялась этих разоблачений. Сегодня же, повторюсь, разоблачать этот новый-старый метод репрессий — некому. А власть, кажется, уже ничего не боится, и терять ей особо нечего…
