Несть числа различным прогнозам о том, каким окажется недалекое цифровое будущее человечества, многие черты которого начинают проступать уже сегодня. Израильского историка Юваля Харари с его «Краткой историей будущего» эти прогнозы даже сделали мировой знаменитостью.

Пожалуй, их общая черта, вне зависимости от авторства и страны появления, состоит в том, что цифровизация, искусственный интеллект (ИИ) сделают ненужными многие десятки профессий. И далеко не каждому удастся найти себе место в наступившей реальности. В результате появится огромное число людей, которым решительно нечем будет заняться.

Оценки этого «дивного нового мира» сильно разнятся. Технократам, апологетам различных «технотронных» утопий, большинству создателей, владельцев и топ-менеджеров цифровых компаний-гигантов такая перспектива определенно нравится. Возможности технологического прогресса кажутся безграничными, жизнь обычного человека становится необыкновенно легкой и в то же время управляемой, он наконец-то обретает желанную свободу от необходимости трудиться. Ну а о его материальном благополучии должно позаботиться государство.

В противовес «цифровым» оптимистам их оппоненты, а среди них немало тех, кто занимается науками о человеке, бьют тревогу. И, видимо, к ним стоит прислушаться, поскольку каковы бы ни были их мотивации, критики цифрового будущего объективно указывают на проблемы, которые неминуемо возникнут после его прихода и приближение которых можно ощутить уже сегодня.

По мнению пессимистов, получается, что значительная часть населения, чуть ли уже не по рождению, будет лишена свободы выбора и окажется вынужденной «отдыхать» на пособии, заполняя вечный досуг постоянно расширяющимися возможностями существования в виртуальном мире. Их ждет воистину неограниченное потребление виртуальных товаров и услуг. Современное общество потребления выйдет, таким образом, на новый уровень развития, превратившись в общество развлечений. Однако цена путешествия в этот потребительский рай будет состоять в том, что эта огромная масса «юзеров» будет лишена возможности, и не исключено, что и мотивации, к какому-либо социальному действию. Они волей обстоятельств окажутся вне всякой социальной, а следственно, и политической жизни. И такой поворот истории станет полным разрывом с политической традицией, по крайней мере, двух с половиной последних веков начиная с Великой Французской революции XVIII века. В течение этого времени все политические проекты, все политические теории по переустройству общества, правые или левые, носили инклюзивный характер. Иными словами, они были направлены на то, чтобы вовлечь в активную социальную жизнь, сделать субъектами исторического действия все новые и новые классы и социальные группы. К этому стремились и различные политические силы, пытающаяся реализовать эти проекты. А в случае «дивного цифрового мира» получается все наоборот. По мере его развития придется все больше и больше не вовлекать, а, наоборот, исключать. Означает ли это, что история поворачивается вспять? Думается, сегодня вряд ли можно однозначно на этот вопрос ответить.

И еще:

Наверху — владельцы, создатели, менеджеры, руководители различных проектов, то есть те, кто создает, развивает цифровую реальность, управляет ею. А внизу — безликая масса «юзеров». И возникающая здесь проблема будет даже посложнее разрыва с политической традицией двух последних веков. Это — вытеснение из социальной реальности Человека Нового времени, критически воспринимающего окружающую действительность, обладающего свободой выбора и лично ответственного за этот выбор и его последствия. «Юзер» не мыслит критически, он легко манипулируем, и потому его выбор часто бывает неосознанным, возникающим под сильным внешним влиянием. А уж понятие личной ответственности у «юзера» и вовсе отсутствует. Для ее появления нет никакой необходимости. Справедливости ради надо сказать, что все эти качества «юзера» из прекрасного будущего уже вовсю формируются на наших глазах. И главная причина их, увы, от нас не зависит. Она обусловлена причинами технологическими, точнее, информационно-коммуникационной революцией последних десятилетий. В ходе ее развертывания человечество за короткий период времени перешло от культуры слова, текста, требующей критического переосмысления прочитанного и услышанного, к видеокультуре, культуре образов, которые к тому же быстро меняются. В ней главное — не рациональное осмысление, а эмоциональное восприятие. Повсеместное развитие социальных сетей привело к возникновению, по выражению пулитцеровского лауреата Томаса Фридмана, «плоского мира», в котором голос каждого «юзера», каждой небольшой группы может быть услышан, а сами они становятся полноправными производителями товаров, идей и услуг. И вполне закономерно, что каждый «юзер» уверен: его оценки и суждения по любому вопросу заслуживают внимания, в том числе со стороны тех, кто принимает решения и правит миром.

Отсюда — падение интереса к экспертному мнению, которое тонет в многомиллионном хоре голосов обычных «юзеров». Вместо него — власть сетевой охлократии, диктующей свои представления и нормы. За этим следует слом традиционных политических иерархий, основанных на поэтапной селекции политиков на их пути к вершинам власти, и ответственности, обретаемой в ходе этого продвижения, неразрывно связанной с ним. Следствием этого становится небывалый взлет популизма, при котором новые «политические звезды» возникают на небосклоне общественной популярности буквально из ниоткуда, оказавшись в нужное время в нужном месте. Столь легко взобравшись на политический олимп и не имея за плечами опыта продвижения вверх по ступеням большой политики, они не чувствуют за собой никакой ответственности перед теми, для кого на какое-то время становятся кумирами. Поэтому столь легко раздав несбыточные обещания и не выполнив их, они так же бесследно и исчезают.

Погружение все большего числа людей в виртуальный мир современных коммуникаций порождает глубокие и, возможно, необратимые изменения в культуре. Упрощение языка, примитивизация контента, формируемого блогерами-миллионниками, которые рассказывают аудитории незатейливые истории про то, как стать счастливыми, подмена веками наработанных ценностей их имитационными формами — все это делает традиционную культуру с породившими ее большими смыслами, вопросами, размышлениями, сомнениями невостребованной, ненужной для основной массы «юзеров» в «дивном новом мире».

Возникают контуры антиутопии, хорошо знакомой еще по знаменитому роману Рэя Брэдбери «451 градус по Фаренгейту». Только выглядит эта антиутопия уже по-современному, на более высоком технологическом уровне.

С таким явлением, возникающим в результате разрыва между техническим прогрессом и неготовностью или, может быть, неспособностью человечества меняться в сторону собственного окультуривания, большего очеловечивания, наша цивилизация уже не первый раз сталкивается на протяжении своей истории. Этот феномен применительно к первой трети ХХ века подробно описан в хорошо известной книге Хосе Ортеги-и-Гассета «Восстание масс». С приходом научно-технических революций значительные массы людей, как писал ее автор, не стремятся к самосовершенствованию, к овладению богатствами культуры, накопленной предыдущими поколениями, не поднимаются к вершинам творчества, на что, кстати, надеялся Карл Маркс, а, напротив, опрощаются, двигаясь к «новому варварству».

Означает ли это, что и в нашу эпоху надежды на совершенствование человеческих добродетелей беспочвенны? И что культура, ее сохранение и передача потомкам останется достоянием лишь интеллектуально и духовно развитого меньшинства? И какими средствами добиться ее сохранения и развития? На этот вопрос у человечества нет сегодня продуманной стратегии действий, которая учитывала бы возникающие технологические и социальные реалии, не отрицая их, а используя в своих целях.

Ответы, которые предлагаются, носят скорее консервативный характер, являются попытками хоть как-то задержать, закрепить в стремительно меняющемся мире «ускользающую красоту» мира привычного, складывавшегося на протяжении многовековой истории человеческой цивилизации. Выдающийся итальянский писатель Умберто Эко в своем «Воззвании к прессе» предложил газетам привлечь в свои ряды талантливых аналитиков и устроить с их помощью своеобразную «прополку» Сети, чтобы достать из океана информационного мусора, которым ныне для многих предстает интернет, мысли и идеи, достойные серьезного осмысления и общественного обсуждения. Впрочем, проблема в том, что эти мысли могут и не заинтересовать погрузившуюся в виртуальные миры «общественность», а аналитическую работу вскоре будет делать приученный к обработке «больших данных» искусственный интеллект. Вопрос, однако, в том, кому понадобятся данные проведенного им исследования, найдут ли они заинтересованную аудиторию? Возможно, ответ на него отчасти подсказывают получившие распространение в США среди богатых слоев социальные практики, в центре которых — человеческое общение, отказ от гаджетов, минимизация присутствия в виртуальном мире. Такие модели поведения становятся предметом роскоши. Описавшая эти практики в опубликованной еще в марте 2019 года статье журналист The New York Times Нелли Боулз пришла к однозначному выводу, что «образ жизни, основанный на таком общении, превращается в привилегию высших слоев. В свою очередь, преимущественное потребление цифровых услуг становится уделом бедных». Иными словами, обладателями этих «привилегий» станут те, кто будет иметь возможность размышлять о чем-то значительном, вести неспешные дискуссии в офлайн-формате, они-то и станут потребителями той качественной информации, которую и призывал извлекать из информационного шума Умберто Эко.

К сожалению, надо отметить, что приближающаяся биологическая революция, которая существенно раздвинет границы человеческой жизни, по крайней мере, поначалу сделав эту возможность доступной лишь для богатых, грозит еще больше «элитизировать» культуру, сделав фактический доступ к ней уделом привилегированных меньшинств.

Возможно, эти процессы культурной стратификации общества окажутся спроецированными и на большую политику. Фокусы внимания консервативных партий сместятся на защиту культуры — основы выживания человечества как социального вида. Остается неясным, однако, вопрос о том, а захочет ли интеллектуально развитое меньшинство обратить имеющийся у него культурный потенциал на продвижение его в массовые слои или же сделать культуру инструментом превращения себя в замкнутую и несменяемую корпорацию, призванную вечно властвовать в духе уже уэллсовской антиутопии.

Либералы же, защищающие и продвигающие индивидуальные свободы в качестве целей своей политики, по-видимому, превратятся в апологетов цифровой утопии, беспредельно расширяющей возможности потребления и потребительской свободы и освобождающей большую часть человечества от необходимости трудиться. Впрочем, и в их представлении общество останется жестко структурированным по принципу «элита — массы», только основой элитарности в этом случае будет выступать технократизм. Место других политических сил в этом сценарии пока не просматривается.

Впрочем, не нужно забывать, что это лишь один, консервативный вариант развития, основанный на наблюдении за тем, что уже присутствует в нынешних реалиях. Появятся ли какие-то иные сценарии, построенные с учетом новых факторов, нам еще неведомых, и знаний о них, покажет время.