Я работал в редакции «Нового мира» по приглашению Сергея Павловича Залыгина с сентября 1988-го по октябрь 1991-го — три важнейших года в истории страны под уже забывающимся названием Советский Союз. Пришел я туда из журнала «Коммунист», где проработал чуть больше года.

Однажды летом 1988-го заметил во дворе редакции «Коммуниста» (в Долгоруковском особняке позади ГМИИ им. А.С. Пушкина) черную «Волгу» Залыгина. Его я знал по экологическим делам. Мы были единомышленниками, поскольку наша всесоюзная экологическая экспедиция «Живая вода» (от журнала «Сельская молодежь»), где я был «командором», получившая за свою настойчивую деятельность премию Ленинского комсомола, была популярна в довольно широком уже кругу природоохранных протестантов. В круг боровшихся, среди прочего, против проектов переброски сибирских рек входили люди очень разные: от академика Яншина и Залыгина до студентов, от западников и прагматиков до русских верующих патриотов.

Сергей Залыгин, сибиряк, по профессии гидролог, автор знаменитой книги «На Иртыше» (на Иртыше я бывал, книгу не читал), давно и страстно выступал против затопления водохранилищами огромной части Западной Сибири. (Вскоре там нашли неисчерпаемые нефтяные богатства.) Мы встречались в разных советах и комитетах довольно часто. Машину его я, во всяком случае, запомнил. Не все в наших самозваных комитетах ездили на персональных «Волгах».

— Вот, — сказал я, — Залыгин приехал к нашему главному (Наиль Бариевич Биккенин) по мою душу.

До сих пор не знаю, почему я так сказал. С.П. ни разу не предлагал мне перейти в «Новый мир», не уверен, что он знал, где я работаю (но оказалось, знал). Отношения наши были достаточно далекие и касались до сих пор исключительно борьбы с Минводхозом и Гидропроектом. Тут уж мы были с ним союзники против «монстров гигантомании».

Сказал я эти слова и забыл, но скоро на моем столе заработал никогда прежде не звонивший телефон главного редактора — «зайдите ко мне». Огромный стол редколлегии зеленел, как лужайка.

Наиль Бариевич пригласил сесть и впервые с любопытством посмотрел на меня: что за птица этот новичок? Чего я в нем не разглядел…

— Тут ко мне приезжал Залыгин, — начал он без предисловий, — просит отпустить вас к нему.

— Не знаю, — сказал я, — со мной он не говорил. Я даже не знаю, в какой отдел, на какую должность…

— На должность вполне заметную, зав­отделом публицистики, членом редколлегии, — сказал главный не без некоторого наконец уважения.

Я понял: это как сватовство. Что со мной говорить, если барин с барином прежде полюбовно не договорились? Не ссориться же им из-за таких пустяков. А так весь политес соблюден. А дальше — уж ты сам решай.

— Я бы вам, по-отечески, не советовал уходить, — сказал главный.

«По-отечески» прозвучало убедительно, патриархально.

Он многие годы проработал в отделе пропаганды ЦК КПСС, где был завсектором журналов. Он был не простой функционер, а высокий партийный интеллектуал, идеолог, выпускник МГУ, доктор философии, членкор Академии наук. Биккенин совсем недавно был назначен главным редактором «Коммуниста», после гуманиста и партийного либерала академика Ивана Тимофеевича Фролова, которого Горбачев направил главным редактором газеты «Правды».

— У вас хороший старт (я уже опубликовал за год в журнале несколько статей, одна, «Нулевой цикл», написанная в соавторстве с Егором Гайдаром, имела резонанс), — сказал Биккенин. — Ведь «Коммунист» для журналиста — это высшая лига, куда уж выше-то стремиться? Отсюда если уходят, то на повышение. А это просто куда-то… на обочину. Что такое «Новый мир»? Журнал Союза писателей. Скажите, вы писатель?

— Нет, я журналист.

— Вот видите, — сказал главный. — Вы там будете чужой.

Я не знал, что ответить.

Биккенин встал из-за стола.

— Вы поговорите с Сергеем Павло­вичем, не обижайте его. Напишите им что-нибудь. Но мой вам совет — не ходите. Тут ведь есть некоторые преимущества, вы уже знаете. И главное — вам там скучно будет!

Биккенин во многом, конечно, оказался прав.

В экономическом отделе Гайдара, где я был специальным корреспондентом, работать было интересно. С Егором Гайдаром и Колей Головниным мы сблизились на всю недолгую жизнь моих незабвенных друзей. Я летал по стране, повсюду встречал умных и осведомленных людей, готовых, наконец, сказать правду с весомых партийных страниц. Мы, как все и везде, спорили, обсуждали сценарии будущего… Нам больше, чем другим, была открыта статистика. Словом, отдел экономики в общем владел ситуацией. Она не обнадеживала. Это был 1988 год.

Я ушел. Думаю, что главный редактор счел меня дезертиром.

Журнал поколения

«Новый мир» для нашего поколения городской интеллигенции был не просто хорошим журналом, он был, как теперь говорят в пабликах, понятием культовым. Читать «НМ» — означало принадлежать к высшему, осмысленному слою интеллигенции. Журнал читали и переплетали, передавали друг другу и в режимных институтах, называемых «почтовыми ящиками», и в конструкторских бюро, попадал он и в общежития к студенчеству.

Снаружи работа завпублицистикой «Нового мира» тогда казалась мне верхом профессиональной карьеры. Я и помыслить не мог отказаться от предложения Залыгина, потому и пошел, с потерей в зарплате, в перспективах на квартиру и всех прочих привилегий.

Редакция располагалась там, где и теперь, — на задах Пушкинской площади. Я иногда захаживаю туда, где работают уже немногие из моих тогдашних сослуживцев и где тянет свой крест Андрей Василевский, тогда еще молодой совсем литературный критик и начинающий поэт, а последние четверть века — главный редактор уважаемого в мире журнала.

* * *

В октябре 1988 года мечта моя исполнилась, я оказался в «Новом мире» жителем маленького кабинетика с окном в темный дворик. Стол, пара стульев, пыльная этажерка. Широкий подоконник, и все вокруг завалено горами папок с непрочитанными рукописями. Я, прошедший уже серьезную бюрократическую школу, первым делом пересчитал и переписал их все под номерами. Набралось их 354, совершенно разного калибра и качества. Но все надо было прочитать, чем мы и занялись с Сергеем Ивановичем Лариным и Сергеем Ананьевичем Яковлевым. Позднее к нам присоединился Сергей Николаев (рано умерший), литератор, связанный, как я знал, с эмигрантскими авторами и издательствами. Он-то и помог нам с публикациями многих запрещенных в СССР авторов. Благодаря ему опубликовали главы знаменитой книги «Номенклатура» профессора-невозвращенца Михаила Сергеевича Восленского (1920–1997). Публиковали мы, стараниями Сережи Николаева, и «Загадку смерти Сталина» Абдурахмана Авторханова (1908–1997). Еще год назад за эти книги можно было получить лагерный срок…

Была осень 1988 года. Москва жила своей беднеющей жизнью.

Каждый день я выходил из метро на Пушкинской, шел через сквер, здороваясь с Александром Сергеевичем. Там теперь и по утрам было людно; молодые люди Демсоюза, предводимые неутомимой Валерией Ильиничной Новодворской, толпились с плакатами то у памятника, то на другой стороне улицы Горького, напротив, в новом сквере. Валерия Ильинична вещала в мегафон, разоблачая «фашистский режим Горбачева». Ощущение было странное: будто эти потешники и стоят здесь для того, чтобы продемонстрировать всем — смотрите, вот она, гласность!

С тех пор множество раз я встречался с В.И. то в одной, то в другой ситуации, на партийных съездах, митингах и в более узком кругу. Когда она выбрала Гайдара своим Героем и звонила ему вечерами, он, усталый, не всегда брал трубку, но безотказная жена Егора Маша принимала на себя пламенные упреки и советы Валерии Ильиничны. Меня она тогда скорее раздражала. А теперь, читая ее тексты, умные и до сих пор не остывшие, думаю, что не разглядел ее тогда, не оценил масштаба гражданственности, не только темперамента, но и интеллекта, она оказалась еще и Кассандрой… Ее (и Гали Старовойтовой) призывы к люстрации остались одинокими голосами, вопиющими в пустыне расслабившейся демократии. Она своих текстов нам не предлагала. Но Залыгин вряд ли принял бы ее; ему вся эта взвинченная демократия глубоко претила. Слишком резкий и громкий голос отталкивал его.

Еще ведь какая странность — Залыгин высочайшим образом, как «человека масштаба Шекспира», ценил Солженицына и многое ему прощал. И резкость в оценке людей, и односторонность взгляда. Но при этом с глубочайшим уважением и восхищением относился он и к А.Д. Сахарову, а ведь из-за расхождения позиций этих двух людей и вышел тот несмыкаемый разлад в обществе, который привел нас к сегодняшнему дню. А С.П. старался и мог тогда это как-то все соединить, поскольку всем нам тут назначено жить, договариваться надо.

* * *

К нам в «Новый мир» как-то летом занесло генерал-майора ГБ Олега Калугина, волнами перестройки и публичными выступлениями вознесенного на гребень волны известности. Он вовремя проклял КГБ, давал (умело дозированные) разоблачительные интервью и скоро стал даже и народным депутатом СССР. Привел кто-то его в редакцию «НМ» или сам забрел — уже не помню, но я оказался единственным из членов редколлегии, кто в тот летний день был в редакции.

Меня попросили как-то официально принять его; я, недолго думая, открыл эту встречу с «интересным человеком». Хорошо помню его, моложавого, самоуверенного. Он рассказывал про свою шпионскую карьеру и происки злопыхателей. Симпатий он у меня не вызвал, я помнил, кто передо мной, и понимал, что просто так самым молодым гэбэшным генералом не становятся.

Вернулся из отпуска Залыгин, пригласил меня к себе и с места в карьер дал отповедь за то, что в его отсутствие я позорю «его журнал»

Как повелось со сталинских времен, должность главного редактора была номенклатурная, «секретарская». Главными редакторами основных толстых журналов непременно были солидные писатели-тяжеловесы, чьи портреты печатали на школьных тетрадках. Это были секретари Союза писателей СССР, люди, облеченные орденами и звездами и кроваво-бордовым депутатским значком Верховного совета и многотомным собранием сочинений. Назначался главный редактор секретариатом Союза писателей, а на самом деле — секретариатом ЦК КПСС, а уж редактор «Нового мира» — на самом верху.

(Залыгин написал об этом в своих заметках, посмертно опубликованных в 2003 году почему-то в «Октябре».)

До Залыгина главным редактором (с 1981 по 1986 год) был писатель-фронтовик секретарь СП СССР В.В. Карпов. Что печатал тогда журнал?

Посмотрим двенадцатый номер, заглянем в 1985-й, первый горбачевский год. 40-й год победы был главной темой. Гласность еще не проклюнулась, но грачи уже прилетели. Статьи и очерки З. Балояна, В. Селюнина, Г. Лисичкина, В. Выжутовича, С. Соловейчика. Сдано в набор 24.09.85 г. Подписано к печати 30.10.85 г. А1 0461. Последнее — это код цензора. У каждого издания — свой цензор. Иногда свирепый, иногда нет.

Но никогда и нигде ни при каких обстоятельствах нельзя было похвалить цензора, сказать «а у нас цензор нормальный, понимающий, не свирепый». Я один раз так подставил нашу цензоршу в «Сельской молодежи», сболтнул где-то лишнего, и ее от нас убрали. Она мне потом как-то при случайной встрече в издательском коридоре сказала: никогда больше не хвали своего цензора!

Между сдачей в набор и подписанием в печать — время цензуры и согласования, замены некоторых мест, иногда — материалов.

На этажи Старой площади номер добирался в пухлом портфеле Сергея Павловича Залыгина, где он бродил, убеждая и уговаривая цековских кураторов — пора, пора решаться!

* * *

Приход в редакцию известного всей Москве диссидента, историка и православного публициста Вадима Михайловича Борисова, многолетнего доверенного лица А.И. Солженицына, на специально для него открытую должность еще одного зама главного редактора означал только одно: «НМ» скоро начнет публиковать Солженицына.

Вадим Борисов (1945–1997) — дружелюбный, доброжелательный, глубокий и много знающий, вызывал симпатию и знал это. Мы познакомились, пару раз сходили друг к другу в гости, помню его жену, как и моя, она звалась Татьяной. Как-то неподалеку от редакции он показал мне в проходном дворе окна солженицынской квартиры. Не сказать, что подружились. Мне он нравился, но мы были из очень разных компаний. Он был давний и профессиональный диссидент-конспиратор, доверенное лицо страшного врага «Софьи Власьевны» (советской власти) и КГБ. А я пришел из нерукопожатного для его круга «Коммуниста». С Борисовым дружил и автор уже моего журнала «Вестник Европы», священник, философ, писатель, протоиерей Владимир Зелинский. С последним по поводу Димы у нас была даже переписка.

Солженицын статью двадцатисемилетнего аспиранта Борисова «Личность и национальное самопознание» в изданном за рубежом сборнике «Из-под глыб» назвал одной из центральных, произведением «большой философской и нравственной высоты». Позднее он высоко оценивал его самозабвенную помощь с «Бодался теленок с дубом». Тем печальнее читать упреки и обвинения Солженицына «в обмане» в адрес Борисова, обстоятельно предъявленные в дневниковых записях «Угодило зернышко промеж двух жерновов», опубликованных, увы, в «Новом мире» в 2003 году, когда уже не было в живых ни Димы Борисова, ни Сергея Павловича.

В.М. Борисов взвалил на себя дело неподъемное — быть единоличным доверенным по всем публикациям А.И. в Советском Союзе (потом в России), вести через созданный им издательский центр «Новый мир» договоры с сотнями издательств, журналов, газет. Он не справился с этой работой, чтобы справиться, нужен гений менеджмента, а он таким не был. Да и гений бы не справился в то время. Грандиозный план по изданию Солженицына гигантскими тиражами (А.И. был против этого монополизма) с треском провалился. Печальная и неприятная история, коснувшаяся и репутации «Нового мира»; Залыгину тоже досталось от разгневанных читателей. Но обман — это не про Борисова. Он был человек достойный.

Натиск

В первом номере 1988 года стараниями Залыгина и Борисова «НМ» начал публикацию легендарного романа Бориса Леонидовича Пастернака. О том, как создавался роман, Вадим написал блестящее эссе, даже исследование,— «Река, распахнутая настежь. К творческой истории романа Б. Пастернака «Доктор Живаго». Публикация романа стала событием в жизни культурного общества (избранная, столичная часть которого, конечно, роман давно прочитала, как и большую часть нами опубликованного). Но задача была познакомить именно культурное общество всего СССР в городках и поселках, а не узкий круг допущенных к сам- и там­издату.

Правда, публикация любого современного автора в одном номере с такими «выдержанными» долгим временем произведениями ставила планку столь высокую для всего номера, что многие тексты в принципе до него, конечно, не дотягивали, и тогда разверзалась эстетическая пропасть.

* * *

Залыгин уже побывал (не без санкции Горбачева, конечно) у Солженицына в Вермонте и договорился с ним о публикациях, о чем нам в редакции подробно рассказывал.

Затворник сидел в Вермонте, узнавая новости от Борисова и Залыгина и эмоционально на них реагируя. Ценней всех свидетельства самого Сергея Павловича, который записал самое существенное.

Его записки очень точно отражают психологическое напряжение тех месяцев, в котором находились Залыгин, пошедший уже ва-банк, автор в далеком Вермонте и вся наша редакция. На расширенной редколлегии, которую собрал С.П., мы всей редакцией решили не отступать и идти до конца. «До конца» означало: не дадут публиковать «Архипелаг» — Сергей Павлович уходит в отставку, а с ним и вся редколлегия. Решили единогласно.

Действительно, было что решать: остановить выпуск журнала или смириться с тем, что «Речь» снята, продолжать выпуск журнала в надежде на будущее? Два варианта. И дело вот еще в чем: будущее, на которое надеешься, — оно близкое или далекое?»

Поколебавшись, посовещавшись, потолкавшись в кабинетах начальников Главлита и ЦК, послушав неопределенные — но позитивные! — намеки о том, что ждать недолго, но сейчас — еще не пора, Залыгин снял из номера нобелевскую речь Солженицына. Номер вышел, неопределенность, как угарный газ, в течение нескольких месяцев невидимо стелилась в редакции. А события за ее стенами разворачивались стремительно.

Осенью 1988-го произошли незаметные с уровня земли подвижки в верхах, от которых зависела жизнь и политика журнала. В сентябре секретарь ЦК КПСС В.А. Медведев стал членом Политбюро и председателем Идеологической комиссии ЦК.

Но, по Залыгину, «вопрос с публикацией «Архипелага» выходил непосредственно на Горбачева».

Конечно, Залыгин записывал все это позднее, уже когда все решилось. Читаю и удивляюсь.

Слаба стала к тому времени верховная власть. Сейчас они так с редакторами не разговаривают. Но, с другой стороны, все существенное решал Самый Главный, а ближайшие клевреты-товарищи должны были лишь угадать решение, которое будет для него приемлемым. Какие уж тут уговоры, аргументы, угрозы отставок… Когда неясно, как поступить, есть проверенный способ — перенести на кого-нибудь тяготу решения. Горбачев — на Медведева, Медведев — на Союз писателей, Союз писателей — на главного редактора: ты главный, ты и решай. Так что в любом случае ответственность лежала на Залыгине.

Главный редактор записал:

Когда дня через два Залыгин был в поликлинике, туда позвонили от Горбачева. Отыскали Сергея Павловича.

Залыгин записал:

* * *

Устный договор главного редактора с Солженицыным, сложившийся в Вермонте, помещал журнал в совершенно уникальное положение. «НМ» получал право публиковать все основные вещи писателя.

Это уже была не литература, а самая горячая политика. Солженицын был уже не тот, что в 60-х: знаменитый автор «Ивана Денисовича», бескомпромиссный борец с ложью коммунистической власти и разоблачитель ее преступлений, теперь он пребывал в статусе пророка и идеолога собственного, выстраданного национального, патриотического и религиозного мировоззрения. Оно прямо противопоставляло его либеральному лагерю, Западу, с его проповедью индивидуализма, прагматической рациональности, частного интереса и эффективной экономики.

Само по себе парадоксально, что весь накопившийся расплав солженицынских эмоций, мыслей, фактов и размышлений был вылит на новомировские страницы рядом с текстами наших журнальных публицистов. И Залыгин, понимая это, предварил публикацию «Архипелага» своим коротким предисловием, в котором были такие слова: «…Многое узнав, поняв и пережив, мы по-другому прочитаем и его, вполне возможно, что даже и не так, как он того хотел бы».

Трудно было совместить, как ни пытался Залыгин, поздние солженицынские тексты с пламенным проповедником рынка Василием Илларионовичем Селюниным, со статьями либерального профессора В.Н. Шубкина, Игоря Клямкина, с публикациями апостола либерализма Фридриха Хайека или Джорджа Оруэлла.

А потом размежевание пошло более глубокое.

Окончание следует.