Как разрабатывалась последняя реформа в СССР

(Свидетельство из узкого круга)

— Георгий Хосроевич, как я понял из наших прошлых разговоров, концепция реформ разрабатывалась в очень узком кругу, меньшем, чем Политбюро…

— Абсолютно! То был очень узкий круг, семь-восемь человек, все время одни и те же лица: Медведев, Черняев, Фролов, Шахназаров, Болдин (см. сноску 1)… Яковлев (см. сноску 2) в конце 1990 года ушел, взбрыкнул, так сказать. Но его не так уж долго не было, несколько месяцев. Потом он опять появился и начал принимать участие. Позже стали привлекаться другие. Примаков (см. сноску 3) появился, Игнатенко (см. сноску 4)… Но все документы всегда вынашивала исходная группа. Помню, в первые месяцы 1991 года Фролов ушел в «Правду», Яковлев манкировал или бойкотировал, оставались мы — Черняев, Медведев, я, Болдин. Совсем уж в узком составе собирались у Горбачева.

— Работу распределяли между собой по какому принципу?

— Да, распределяли, раздавали по кускам. В каждом документе был фрагмент общеполитический или философский, грубо говоря, брехня вокруг темы. За это брались Фролов и Яковлев. У меня был свой совершенно независимый участок, структурно политический, где речь шла конкретно об институтах, нормах, введении каких-то новых элементов. Это, естественно, всегда мне поручалось. Международную часть, международную политику брал Толя Черняев. Экономическую часть — Медведев. А потом мы уже друг другу помогали, перемешивались, писали замечания… Потом обсуждали. Вот так дело было поставлено в команде Горбачева.

— А Петраков и Шаталин (см. сноску 5) какой вклад в обсуждение экономических тем вносили?

— Петракова уже не было к тому времени. Вопреки популярному мнению Петраков (не для печати, для тебя) излишне раздут, а участие его самое минимальное. Могу тебе сказать, что, даже когда ему давали прямое поручение, он ни черта не мог написать. Писать он не умеет, но рассуждает интересно. Да и то, когда заседали, неделями слова не мог сказать. Его роль чрезвычайно преувеличена. Вот Шаталин очень энергично вмешивался, доказывал, убеждал, хотя и не писал сам.

— Яковлев занимался общей концепцией?

— Яковлев в основном, да. Но он участвовал и в обсуждении разных тем. Он человек неглупый. У него по всем вопросам всегда была своя точка зрения.

— А Лукьянов?

— Да, я виноват, упустил Лукьянова (см. сноску 6) (все думал, кого же я пропустил). Он тоже участвовал, не все время, но очень часто. Он был фактически одним из самых активных участников наших сидений. Человек он толковый, знающий, способный очень, обладал огромным запасом всякого рода информации, цепкий администратор, профессиональный, хороший юрист, умные замечания делал. Хотя шеф часто принимал решения не те, что предлагал Анатолий Иванович. В обсуждениях он не выпадал из общего русла, но был на порядок более консервативен, чем все мы. Поэтому мы часто над ним подсмеивались: мол, консерватор. А он отвечал: «Вы не понимаете, что можете пустить все по ветру». Вот и делай теперь выводы, кто из нас был прав.

— Узкая группа была монолитом или внутри проявлялись различия позиций?

— Никогда монолита не было.

Не скажу, что по принципиальным вопросам, больше теоретические: что такое гражданское общество?.. Да, были споры. Но не сказал бы, что какие-то очень крутые разногласия. Михаил Сергеевич послушает-послушает и скажет: «Ну хватит, кончайте перепалку, продолжаем работу». И выбирал из услышанного какой-то вариант.

— И у Лукьянова не было с вашим кругом серьезных разногласий?

— Он не выступал против. Он скептически относился к нашим идеям. Он говорил, что все это как-то надо совместить с советской властью. Он сочетал в себе качества профессионального юриста с духом революционного романтика.

— И единомыслие группы сохранялось до введения поста президента?

— Я бы сказал, что да. На той стадии, когда реформы разрабатывались, разногласий больших не было. Вот дальше начались существенные расхождения. Разграничение полномочий между партией и государством, многопартийная система, разделение властей. Обо всем шли жестокие споры. Лукьянов, безусловно, не очень доволен был, когда речь зашла о введении поста президента. Он считал, что это не из нашей оперы, нам это не годится. Жесткие схватки начались позже.

— А кто первый поставил вопрос о необходимости введения поста президента?

— Сейчас уже трудно установить… Первыми начали выступать газеты, там множество статей было опубликовано. Там и юристы выступали, и политологи, Бурлацкий (см. сноску 7), насколько мне помнится. Многие писали, мол, если мы выстраиваем новую систему, надо воспользоваться ситуацией и сразу ввести пост президента как наиболее подходящую форму высшей власти в нашей стране.

— Но вы как-то рассказывали, что вместе с Вадимом Андреевичем (см. сноску 8) направили Михаилу Сергеевичу записку, в которой предлагалось введение поста президента.

— Да, мы написали ее еще в 1985 году, в самом начале. Но это было сделано непублично. Пожалуй, можно сказать, что мы первые, кто поставил вопрос, обратил его внимание… Не только допускаю, я почти не сомневаюсь, что, наверное, многие ему это предлагали. Слово «президент» произносилось тысячи раз, но не имело никаких последствий. Я, например, считал это важным с самого начала и всегда оставался в меньшинстве, если не в одиночестве. Михаил Сергеевич не соглашался, но не потому, что следовал большинству. Тогда он не был готов к такому шагу, поскольку считал, что нам надо сохранить советскую систему, а в ней места для президента не было. Уже потом он пришел к выводу, что коль скоро мы создали парламент, нужно создавать и соответствующую структуру исполнительной власти. Тогда и стали об этом по-настоящему думать.

— Почему Горбачев не пошел на всеобщие выборы?

— Да, ему предлагали такой вариант. Но я лично считал, что первые выборы надо провести на съезде (см. сноску 9), чтобы не создавать очень затяжной процедуры. Времени не было. На всеобщих выборах президент приобрел бы больший политический вес, но результаты были неочевидны: у Ельцина тогда была уже довольно большая популярность. Как бы то ни было, я лично стоял за выборы на съезде. Кто был прав и в какой степени, сейчас уже трудно сказать.

— Когда Горбачев стал ощущать себя более президентом, чем генсеком?

— Очень быстро! Даже более того: Горбачев начал чувствовать себя президентом еще до того, как стал им. Заняв пост председателя Президиума Верховного Совета СССР, он стал больше времени проводить в Кремле. И время уже само по себе инициировало перетекание власти со Старой площади в Кремль. Именно туда без конца шли к нему ходоки, депутаты. Там он проводил совещания с министрами. Мы ездили к нему чаще, чем он приезжал на Старую площадь. Центр тяжести тем самым в Кремль перемещался. На Старой площади ворчали, что Политбюро не работает, секретари ничего не решают… Правда, он приезжал на Старую площадь, чтобы проводить заседания Политбюро. Но и только. А так вообще центр власти в Кремль переместился. Поэтому, когда он стал президентом СССР, это только закрепило status quo.

— А мощь аппарата? Он не сопротивлялся?

— Ты прав. Аппарат оставался на Старой площади. Своего аппарата у председателя Верховного Совета не было. Но ведь

Что было скверно, многие решения выполняли кое-как, потому что не сочувствовали им. Аппарат практически вхолостую во многом работал. Но я бы не сказал, что кто-то там Горбачеву сопротивлялся. А аппарат есть аппарат. Он многое мог сделать, но, в конце концов, все-таки решает не аппарат. А когда Горбачев стал президентом, начали создавать аппарат президента СССР…

— Это когда вы мне дали поручение разработать схему аппарата?..

— Да, именно… И этот аппарат начал изымать функции у аппарата ЦК, но при странном положении — когда Болдин командовал одновременно двумя аппаратами. Но тем не менее все больше и больше функций перемещалось в Кремль. Образовалась служба протокола президента, значит, на Старой площади она не нужна. Образовался отдел писем, цековский потерял смысл… Конечно, недовольство было.

— Как Болдин вел себя на обсуждениях?

— Я бы сказал, в меру своего не слишком развитого воображения и способностей. Он ведь человек средний. Иногда вякал, что-то говорил. Нельзя сказать, что совсем уж бесполезное. Но не главное.

— Как принималось решение о том, чтобы президент оставил пост генсека?

— Фактически мы все советовали ему отказаться от поста генсека, и гораздо раньше, чем он на это пошел. Уже до партконференции (см. сноску 10). Он на это не пошел. По этому вопросу были разные взгляды и расхождения, но не крупномасштабные.

Сейчас я думаю, что он был прав тогда: уйти с поста генсека означает оставить партию в руках людей, которые поневоле по консервативному мышлению будут тащить ее назад. Возникнет опасное двоевластие. В этом он был прав.

— Но борьба властей все равно возникла, только несколько иная.

— Да, на процесс становления президентской власти наложились сепаратистские тенденции, декларации о суверенитете, процесс распада Союза. Президенту не хватало рычагов, чтобы справиться с ними, механизм президентско-й власти еще не сложился. И он начал искать рычаги за счет всякого рода дополнительных полномочий. Получал их, а ничего не двигалось. И уже после первого-второго раза это стало совершенно ясно. И я ему говорил, да он и сам видел, что дело не в полномочиях. Верховный Совет мог бы дать ему десять тысяч полномочий, ничего не менялось, его просто не слушали.

— Вы имеете в виду президентов союзных республик?

— Да, именно их. Кстати, я ему очень настойчиво советовал, когда разрабатывался закон о президенте, провести решение, что президент в Союзе может быть только один. Он этого не сделал, наоборот, чтобы завоевать их расположение, говорил своим соратникам в республиках: «Сегодня я, а завтра вы можете стать президентами». Вот и появились десятки президентов. Это очень разлагало. Он сидел и «пек» свои указы, а «соратники» все меньше и меньше его слушали. Люди бегали уже не в Кремль, а в Белый дом. Соответственно, и на Украине, и в Казахстане управляли уже не Горбачев, а Кравчук, Назарбаев (см. сноску 11). Он мог управлять только через них. Поэтому он и собирал их в Ново-Огарево, чтобы хоть как-то, хоть немножко попытаться провести через них какие-то меры. Когда они соглашались что-нибудь сделать, получалось вроде это президент сделал. На самом деле это не он управлял, это им управляли. В этом вся суть ситуации. Любые институты, в том числе и институт президента, ничего не значат, если рассматривать их становление вне политической борьбы, которая тогда велась. А на поверхности талдычат: президент, парламент, законодательная и исполнительная власть. Газеты шумят: конфликт двух ветвей… На самом деле то, что происходит, не имеет никакого отношения к конфликту ветвей власти.

На самом деле идет нешуточная политическая борьба.

— Получается, институт президента не успел или не сумел сыграть позитивную роль в проводимых Горбачевым реформах?

— Отдельно взятый институт, пусть даже и президент, сам по себе ничего не значит, он может работать только в рамках системы. Если у нас приживется система разделения властей, тогда и этот институт, и бывший президент, и опыт накопленный, и пройденные первые стычки, и нащупанный баланс властей, все это войдет в нашу плоть и кровь, и начинать будем не с самого начала. Но гарантировать ничего нельзя, потому что неизвестно, как дальше пойдет. Вполне возможно, не приживется у нас эта система. Трудно сказать, как эта западная система в России ляжет. Поэтому я бы сказал, ответа на этот вопрос пока нет.

Юрий Батурин, член-корреспондент РАН, в 1991 г. консультант помощника (госсоветника) президента СССР