Преамбула

Утопия в переводе с древнеэллинского — это такое «хорошее место», где нет ни нас, ни, увы, самого места. Иными словами, это изображение чего-то идеального, чаще всего общественного строя, в воображаемом прошлом или в воображаемом будущем. Для настоящего она тоже может послужить — ориентиром некоего идеала.

А еще это до некоторой степени жанр — исторический, публицистический или футурологический, в зависимости от контекста.

Так попробуем же себя в нем.

Утопия первая, олимпийская: спорт и мир вместо войны

Ну конечно: все государства на Земле имеют свои амбиции и вправе блеснуть своей крутизной.

Почему-то они предпочитают для этого войны: Мальтуса, что ли, накурились?.. Между тем в международном праве войны еще со времен вердикта Бриана-Келлога запрещены.

Древние греки нашли для проявления крутизны идеальный инструмент — агоны, то есть мирные состязания, игры, схватки, соревнования (см. сноску 1). Из четырех предложенных эллинами и подхваченных римлянами мистериально-спортивных форматов старейший и наиглавнейший — Олимпийские игры. Начиная с 776 года до н.э. раз в четыре года они проходили на стадионе в Олимпии, что у горы Олимп на Пелопоннесе — близ святилища и храма в честь Зевса (см. сноску 2). Открывались они в ночь полнолуния после летнего солнцестояния, то есть в июле-августе, и продолжались от пяти дней до нескольких недель, в зависимости от полноты основной программы.

В ее стандарт входили различные забеги (на одну стадию, а это 192 м, и на другие дистанции), прыжки, метания копья или диска, единоборства (победителем становился тот, кто добивался троекратного падения противника на землю) и скомпонованное из перечисленного пятиборье (пентатлон), а также самое зрелищное — гонки квадриг-колесниц, причем соревновались и награждались не всадники-жокеи, а лошади, точнее, их владельцы. Лучшие поэты, драматурги, художники и скульпторы были все тут как тут и составляли культурно-сопроводительную программу игр, но на 96-й Олимпиаде, в 396 году до н.э., их представители были добавлены и в программу игр — состязаниями между трубачами и глашатаями.

Вторым по значимости среди состязательных форматов стали Пифийские (они же Дельфийские) игры, учрежденные в 586 году до н.э. в честь достославной победы Аполлона над местным страшилищем Пифоном. Они проводились в Дельфах, близ горы Парнас, и так же в четыре года раз и в конце лета, как и Олимпиады, но только в год, предшествующий олимпийскому. Профиль у Пифиад был иной, под стать Аполлону: музыкальные состязания, отчего главной ареной служил амфитеатр, а не стадион (см. сноску 3).

Первоначально состязались лишь лирники-кифареды (см. сноску 4), исполнявшие всего один пэан (хоровая песнь, адресованная Аполлону. — Ред.) в честь патрона игр.

Аполлон, разумеется, им охотно внимал, чего не скажешь о бедных флейтистах, которых он недолюбливал и даже боялся из-за красоты и нежности звучания их инструмента. С пастуха и флейтиста Марсия за его дерзновенную, исполненную красоты и свободы игру завистливый Аполлон приказал с живого содрать кожу, после чего и флейту, и флейтистов все же включили в программу Пифиад.

Гимнастические и музыкальные состязания входили в программу и Истмийских игр (они же Коринфские), учрежденных на Коринфском (Истмийском) перешейке в 582 году до н.э. в честь Посейдона (и чуть ли не самим Посейдоном) и, вариант, в честь его сына Тезея. Спецификой Истмиад был конкурс поэтов.

Немейские игры проходили в Немейской долине Пелопоннеса близ святилища Зевса и были посвящены ему же (см. сноску 5). Первое их упоминание относится к 573 году до н.э., но в III веке до н.э. Немейские игры переместились в Аргос. В их программе — и спорт, и искусство, но фишкой были состязания ораторов, в одном из которых победителем был, например, известный полководец Алкивиад (он же, точнее, его квадриги побеждали и в Олимпийских играх).

Истмийские и Немейские игры проходили с максимальной для агонов частотой — каждые два года: первые — весной, а вторые — в новолуние июня. Победители любого из всех четырех получали венок на голову (как правило, оливковый, сосновый или сельдереевый), ветвь в руки (как правило, пальмовую) и право на бюст на родине, но только за свой счет, пожалуйста.

С учетом времени, необходимого для съезда и разъезда атлетов и гостей, каждое перемирие могло доходить до нескольких недель.

Но в 394 году н.э. все четыре формата одним махом обрубил и зарубил Феодосий I — последний император единой Римской империи (см. сноску 6). Он же первый император — кафолический христианин, ярый гонитель и искоренитель язычества, то есть многобожия, то есть античности, а стало быть, и агонов. Олимпиады, в своем античном изводе, прошли 292 цикла (см. сноску 7) и просуществовали, не прерываясь, 1169 лет, оказавшись подолговечнее иных воинственных и хвастливых Рейхов и Союзов.

Но дожидаться своего часа «Второй Олимпикe» предстояло и того дольше — 1602 года, если отсчитывать от прекращения прежних Олимпиад до первых Олимпийских игр нового — кубертэновского — цикла, состоявшихся в Греции в 1896 году. Ареалом нового территориального охвата олимпийского движения стала, по Кубертэну, вместо античного мира вся планета, а по охвату социальному — вместо эллинов и де-факто римлян — все человечество.

Считая от 1896 года четырехлетними циклами и не вдаваясь в развилку летних и зимних игр, состоялось уже 32 олимпийских цикла, в том числе 32 летних и 24 зимних Олимпиады, так что грядущая в этом году летняя — в Париже — откроет уже 33-й цикл.

Впрочем, из этой статистики начисто выпали три военных цикла — 1916, 1940 и 1944 гг. (см. сноску 8) Искренне жаль, что традиция Священного Олимпийского перемирия при Кубертэновом возрождении ни подхвачена, ни воспринята не была!

Но, может быть, счесть все это досадным упущением и попросить исправить? Поставить перед Советом Безопасности ООН вопрос о частичной компенсации упущенного олимпийского мира-выгоды?..

Вот, например, Первая мировая война — это примерно 52 месяца, Вторая — 60, а если добавить по месяцу на каждую из 32 состоявшихся летних и 24 зимних Олимпийских игр — еще 56. Итого — 168 месяцев, или ровно 14 лет.

Вот на столько и объявить бы Великий олимпийский мораторий и предоставить спорту высших достижений поработать базовым инструментом геополитических амбиций, замеряя крутость государств завоеванными их спортсменами золотыми медалями! (см. сноску 9) А за эти 14 лет отремонтировать еще и МОК, и саму ООН!

Утопия? — Конечно!

Но первый шаг к ней сделан: 7 мая 2024 года председатель КНР и президент Франции выступили за «олимпийское перемирие» — приостановку всех боевых действий во всех конфликтах на время парижской Олимпиады, что пройдет с 26 июля по 11 августа.

Утопия вторая, историческая: Международный арбитраж вместо бряцания оружием

А теперь про вторую мою утопию — про Международный исторический арбитраж, саму идею которого я сформулировал еще в середине 2000-х гг. в контексте изучения Холокоста и его отрицания и отрицателей (см. сноску 10).

Существует мнение, что между актуальной политикой и объективной историей есть межа, разделяющий барьер. И что должно пройти много лет, покуда факты и события попадут из кроваво-грязных рук политиков в более или менее чистые руки историков. И что во все эти интервалы человечество охотнее и больше верит политизированным нарративам, чем проверенным фактам об этих событиях.

В этой оптике до истечения межевых лет умный ковш историка еще не вгрызается в политическую породу. История и политика тогда — общий мутный поток, причем история — не более чем окаменевшая от старости и облинявшая от утраты своей актуальности политика. А исторический факт — что-то вроде мухи, увековеченной в застывшей наконец янтарной смоле: разглядывай ее тогда сквозь архивные окуляры.

И как же тогда донести уже случившиеся факты целыми и невредимыми до истории, где, в каком депозитарии их сохранить?

Ну хорошо, вот размежевали мы политику и историю. А что дальше?

За политической межой, где бы она ни проходила, мы увидим в «чистой» истории множество мутных мест и горячих узлов, относительно которых нет консенсуса, но уже есть канон и есть отрицание канона, как, наверное, уже и отрицание отрицания канона тоже есть. Оспариваются же иной раз не детали или нюансы, а весьма рустикальные глыбы: мол, было на Руси татаро-монгольское иго или не было?

Вот для таких кейсов хорошим выходом и стало бы заключение авторитетного Международного исторического арбитража, учрежденного в идеале под двойной эгидой и патронажем общепризнанных политической и научной институций: в частности, ООН, несмотря на ее глубочайший кризис, и Международного комитета исторических наук — обе имеют свои штаб-квартиры в Женеве (см. сноску 11).

Арбитраж должен иметь в своем составе единый Наблюдательно-научный совет, состоящий из выдающихся историков и влиятельных экс-политиков, а также аппарат, способный в короткие сроки с помощью Совета мобилизовать международные экспертные группы практически по любым историческим дисциплинам или проблемам.

Исторический арбитраж сам не инициирует никакие разбирательства, а только реагирует на запросы национальных комитетов историков стран или других уважаемых организаций историков, круг которых должен быть априори ограничен. Если заявители имеют серьезные сомнения в истинности тех или иных заявляемых или общепризнанных исторических фактов, они должны быть готовы тщательно обосновать свои сомнения, упаковать их в заявочные формуляры в четкие и не оставляющие лазеек для множественности толкований формулировки, и, наконец, привести аргументы и доказательства своей правоты, как и доказательства неправоты тех, кого они считают своими оппонентами. Арбитраж основательно рассматривал бы подобные фундированные «иски» и готовил бы авторитетные научные заключения о реальном состоянии дел по соответствующей проблеме.

Естественно, такой арбитраж должен иметь высочайший научный международный авторитет. Ни одна национальная историография не должна обладать монополией на решение своих национальных историографических вопросов или запросов в замкнутом режиме, изнутри только самой себя. Очень часто национальные историографии конфликтуют друг с другом, выпячивают свои приоритеты и особенности, а в ситуации стран с полузакрытыми или закрытыми обществами часть необходимых архивов и других источников вполне может утаиваться и замалчиваться.

И тогда начинаются терки историографий, особенно с историографиями соседних стран.

Немного о самом термине «Международный исторический арбитраж» (см. сноску 12). Он содержит в себе допущение и констатацию спора, то есть противостояния различных представлений или позиций сторон и стремление к дискуссии и его разрешению. Содержит он и механизм разрешения спора — посредством подключения третьей стороны. Эта третья (третейская) сторона — межгосударственный арбитр с правом вынесения вердикта, признаваемого обеими сторонами, с чем обе стороны заранее и наперед были бы согласны. Его международный характер — мощный гарант независимости выносимых вердиктов.

Не следует путать «Арбитраж» с «Судом», в особенности со Страшным: наука не подменяет собой юстицию, как, впрочем, и не ждет от юстиции решения собственных проблем. Сторона-заявительница вправе обратиться сразу и в международный суд, но тот переадресует ее в компетентный профессиональный арбитраж, и уже его заключения могли бы послужить серьезнейшим основанием и для судебных решений.

Тем самым проявляется то, мало кем осознаваемое обстоятельство, что история — такая же прикладная наука, как физика или химия. Так, хорошо известна роль исторических заключений в процессе борьбы за компенсации жертвам принудительного труда при национал-социализме, происходившей в 1990-е гг., и в ходе самих компенсаций в 2000-е гг.

Решение Исторического арбитража — это взвешенное, консолидированное, зафиксированное по процедуре суждение историко-научного сообщества. Это не приговор, но уже и не просто мнение, а важнейший лейбл того, что вопрос исторически изучен и именно поэтому снят.

Юстиция и уж тем более политика не вправе покушаться на компетенцию и прерогативы историков. С этой точки зрения сама идея специального международного трибунала для расследования, например, преступлений победившего в СССР в 1917 году коммунизма сегодня нелегитимна. Легитимным было бы тщательное рассмотрение этого вопроса историками в историческом арбитраже, причем выпущенная в 1997 года «Черная книга коммунизма» — отличное подспорье для подготовки соответствующей заявки, но ни в коем случае не единственное.

Такая организация наверняка стоила бы немалых денег, но не таких уж и неподъемных, если учесть тот вред и опасность, которые таит в себе параллельное и юридически не оспоренное сосуществование двух разных «истин», нередко используемых в оправдание нагнетания межгосударственных отношений и прямой агрессии одного государства против другого.

Какой могла бы быть повестка Исторического арбитража?

Скажем, случаи ХАМАС–БАПОР или 2 мая 2014 года в Одессе явно еще не подлежат его компетенции, тогда как Холокост, Большой террор или Катынь — безусловно, подлежат, и по всем по ним имеются, казалось бы, консенсусы.

Но есть и «сомневающиеся», и «отрицатели». Исторический «фактчекинг» по той же Катыни весь уже произошел (сайт С. Романова), и у российских Z-историков уже в рукаве — ни одного неотраженного аргумента, так что остается одно — сбросить фигуры с исторической доски и перекинуть их на родную политическую. Что они и делают, упиваясь своей временной и локальной безответственностью и безнаказанностью. Если же их интересовала бы и Клио, то почему бы тогда депутату Вассерману со товарищи не обратиться прямо в Исторический арбитраж, буде он существовал, и не постараться убедить в своей правоте весь мир? Или почему бы тогда Польше не обратиться туда же самой?

В основе решений арбитража не должен и не может лежать некий правильный единый учебник всемирной истории от Мединского и Ко. Такого учебника нет и никогда не будет. Исторический арбитраж реагировал бы только на прямые тематические обращения, будь то битва при Фермопилах или расстрел в Бабьем Яру. Эвристичность его еще и в том, что каждая из сторон вправе и в обязанности защищаться, то есть представлять свой наиновейший контент и концепт.

Историческому арбитражу вполне под силу было бы остановить движение по карусели, когда одни и те же лошадки-аргументы проплывают перед тобой раз в 30 лет. Но вполне можно представить себе и пересмотр того или другого в связи со вновь открывшимися обстоятельствами. Для вторичного обращения по уже рассмотренному поводу нужно будет, конечно, предъявить мощные доказательства новизны аргументации.

Вот, например, история Второй мировой — все еще живая и дышащая, с десятками еще не обезвреженных мин: в ней много недоизученного, еще больше искаженного. Историки перманентно корректируют друг друга, поправляют, уточняют, даже опровергают, завязываются дискуссии, способствующие и прояснению деталей, и пересмотру интерпретаций. По ходу дела и в пылу споров иной раз в прах рассыпаются концепции, рушатся профессорские репутации, и даже целые государства иной раз оказываются в эпицентре позора — в не слишком приятной для себя ситуации фальсификаторов истории и политических лжецов, как, например, СССР в случае с Катынью или Польша в случае с Кельце или Едвабне.

Можно ли бороться с «глорификацией» символических нацистских преступников в третьих странах и одновременно запускать у себя собственных сакральных отморозков на телешоу, например, «Имя Россия»? Можно ли лить слезы по поводу еврейских жертв, павших от рук соседей-оуновцев* или соседей-айзсаргов и одновременно предоставлять политическое убежище и гладить по бритой головке тех самых отпетых отрицателей Холокоста, внаглую отказывающих евреям в том, что их якобы убивали, и чувствующих себя в Москве в безопасности куда большей, нежели Ленин в свое время в их родном Цюрихе? (См. сноску 13)

Все это нормальный исторический процесс, и все бы ничего, когда бы под него не хотели сработать те, чьей идеей фикс стало не постижение истории, а сознательное ее искажение. С трудом могу себе представить не ангажированного никем историка, в том числе украинского, с чьей колокольни ОУН, УПА* и Бандера были бы героями, а не преступниками. Но политики настаивают и тянут, после чего переименовываются проспекты и улицы по всей Украине в проспекты и улицы Бандеры, Шухевича, Самчука и других. И снимаются памятные знаки писателю из Высшей мировой лиги — Булгакову.

И, право, жаль, что никаким «Историческим арбитражем» тут и не пахнет.

Антисемитизм и Холокост

Антисемитизм как таковой удивительно стоек и живуч, что твоя чумная палочка в скотомогильниках.

Его нынешний немыслимый всплеск, невероятный протуберанец во многом обязан своей «крутизной» сочетанию двух связанных друг с другом процессов. Первый — общая модернизация антисемитизма на Западе, где давно уже не говорят о жидах, распявших Христа, или о ритуальных убийствах (даже о сионских мудрецах хоть еще и говорят, но гораздо меньше и тише), зато все больше о Холокосте как о блефе и Израиле как его бенефициаре, практикующем «палестинский геноцид». Второй процесс — это постмодернизация антисемитизма, иначе — общая усталость гуманистического материала в кислотной атмосфере постмодерна, когда все — и значимое, и незначимое — смешано в одну кучу, но требуют, каждое, равнопочтительного к себе отношения, иначе, мол, несправедливо. Оба эти процесса, или, точней, мутации, до недавнего времени независимые друг от друга, нынче прочно соединились воедино и нуждаются в своем отслеживании и осмыслении.

Но его реальная опасность вырастает, когда он, институционализируясь, формирует свои корпорации (как, например, «Союз русского народа», «Союз Михаила Архангела» в Российской империи или ревизионистский «Институт исторического анализа» в США).

И он подскакивает в разы, когда получает государственную или конфессиональную крышу. Что и произошло в середине 2000-х гг. в клерикальном шиитском Иране, президент которого, Ахмадинежад, громогласно призывал к уничтожению Израиля (см. сноску 14). Тут-то и оказались желанными и востребованными господа отрицатели Холокоста — отсюда и вся эта возня с конференцией 2007 года и ее изданиями (см. сноску 15).

На протяжении долгих десятилетий вопрос о Шоа, или о Холокосте, не теряет своей остроты — как исторической, так и политической.

Но по чину ли ризы историчности и бремя исторической ревизии тем, чей «историзм» сводится к антисемитизму — «научному» отрицанию Холокоста и за этот счет к обелению гитлеровского режима? В большинстве стран их авторов называют «отрицателями Холокоста» (Holocaust denier) или «распространителями лжи о Холокосте» (Holokaustleugner).

Особенно длительной является предыстория этой темы в Германии. Здесь отчет следует вести от речи Вольфганга Хедлера, депутата Бундестага от Немецкой партии. 25 ноября 1949 года в Киле он высказался так: «Было ли удушение евреев газами подходящим средством, об этом могут быть разные мнения. Возможно, были и другие способы отрешить их от жизни…» Сразу же после этого на него был составлен иск, но Хедлер вышел сухим из воды: 15 февраля 1950 года суд даже оправдал его из-за противоречивости свидетельских показаний.

В 1990–2000-е гг. в разных странах активно обсуждалась тема законодательного регулирования отрицания Холокоста. Начиная с конца 1980-х гг. публичное отрицание Холокоста во многих странах мира стало преследоваться по закону, чаще всего — в рамках общих установлений уголовных кодексов. Но многие страны (среди них Австрия, Бельгия, Италия, Канада, Литва, Люксембург, Польша, Португалия, Румыния, Словакия, Франция, Чехия, Швейцария) ввели, подобно ФРГ, специальные законы, запрещающие отрицание Холокоста. В качестве наказания эти законы, как правило, предусматривают комбинацию штрафов и тюремных сроков. Сроки варьируются: в Германии и Израиле — до пяти, а в Австрии, Румынии и Чехии — даже до десяти лет. Наказание, как правило, заметно строже, если провинившийся — госслужащий.

Тем не менее с юридической точки зрения тема уголовного преследования за отрицание Холокоста выглядит небесспорно. Ощутима конфронтация соответствующих законов с Первой поправкой к Конституции США и со статьей 10 Европейской конвенции прав человека, гарантирующими гражданам свободу слова и выражения. Конфронтация неотвратимо ведет к конфликтам между национальным и международным правом.

Выход из юридической дилеммы видится в сочетании обоих принципов:

И если слетело нечто, разжигающее ресентимент и плодящее ненависть, то устанавливать меру ответственности за это должен суд.

Воспроизводя и транслируя вокруг себя эти сигналы ненависти и лжи, испаряя миазмы клеветы и антисемитизма, тонко чувствуя отсутствие или ослабленность исторического иммунитета у общества и охотно пользуясь всеми механизмами толерантности, сформировавшимися в демократической среде, отрицатели вовсе не «взыскуют града» и не ищут уточнений в исторической картине мира, а пытаются заново отравить и разложить то самое общество, в котором они так комфортно себя чувствуют.

Историомор, или Пустоши памяти

Впрочем, фальсифицировать, то есть переписывать, историю — своего рода традиция и чуть ли не спорт, и на Руси вроде лапты. Что-то там подтирать и вписывать в летописи-первоисточники, что-то опасное и разоблачительное выдирать из архивного дела — этими маленькими радостями бесконтрольной власти баловались и Грозный, и Сталин, и даже Хрущев. Побаивался архивов и Ленин: рыльце-то в пушку.

Права была Наталия Басовская, просто напомнившая, что — «Государство — всегда сила. И когда такая сила начинает руководить наукой — беда» (см. сноску 16). Генетика, кибернетика, языкознание, теперь вот покушаются на историю.

Но есть и другой голос. Академик-историк Сахаров Андрей Николаевич спорит с Басовской и, не моргнув, утверждает, что «интересы науки и политики часто совпадают» и что российская «Комиссия по борьбе с фальсификациями» как раз была явлением из правильного ряда. Тезис о совпадении интересов — ложь да лукавство (см. сноску 17).

Государство заинтересовано не в исторической правде, а всего лишь в сервильной глорификации своего прошлого (история), настоящего (социология) и, если возможно, будущего. Не истина его интересует, а пропаганда и контрпропаганда, главпур и постмодернистский гламур — вот чего оно хочет. Ну еще и того, чтобы все неприглядные концы оказались в воде или в огне.

Утопия третья, журналистская: Агентство оперативного фактчекинга вместо троллинга и фейкинга

Другое, нежели история, дело — актуальная политика, подчас горячая и обжигающая. Какое-то Агентство мирового оперативного фактчекинга — тоже совершенно необходимая и насущная институция, но скорее журналистская по природе своей.

Вот Израиль в специальном меморандуме и на доказательных примерах обвинил ООН в хамасофилии и в прямой террористичности ее презентативного органа — БАПОР. На что БАПОР и ООН возразили: да как вы смеете, право слово! Мы чисты как стеклышки, освежающи, как боржом, мудры и объективны, как Коран. Это Израиль на своих подвалах засыпавшихся наших сотрудников пытает, выбивает из них нужные показания!

Стоп: это же не слово против слова на стрелке, а кейс, однозначно проверяемый и решаемый. И тут вполне может хватить некоего Агентства оперативного фактчекинга, созданного под крышей общепризнанного журналистского Союза.

Опять-таки: такое агентство — не суд. Оно — информационный, профессиональный и моральный авторитет, понижающий риски опасных провокаций.

Крайне желательна была бы ее коллаборация с Википедией, выработавшей за годы своего существования инструменты верификации своих текстов. Легко могу себе представить маркирование прошедших через Агентство фактчекинга статей специальным логотипом (см. сноску 18).

Утопия? — Утопия.

* ОУН, УПА — организации, запрещенные в РФ.