Самое расхожее, почти азбучное мнение среди россиян по поводу эпохи перестройки и ее конца такое: Горбачев развалил великий советский мир, августовский путч 1991 года был попыткой вернуть этот мир, но оказалось слишком поздно и наступили «темные 90-е». Все, тема закрыта. Отправная точка сегодняшней отечественной истории не заходит дальше 90-х годов. С них все начинается как для сторонников действующего режима власти, так и для его противников. Сторонники считают 90-е сущим адом, из которого вывела народ на свет лишь воля великого вождя. Противники чаще всего тоже полагают их адом, но убеждены, что нынешний политический режим и его вождь есть порождение 90-х.

Что касается советского мира, антиподом которого 90-е представляются, то для большинства россиян этот мир отождествляется сейчас с наиболее монументальным и наименее человечным периодом — со сталинизмом. Собственно, этот период и накладывает печать на восприятие всего «советского» в принципе. Для одних — это однозначный позитив: великая держава, великая победа. Для других же, напротив, сломленный народ, ужас репрессий. Но ни те, ни другие не воспринимают «советское» как явление сложное, полярное и как минимум субстанционально двухъярусное.

Однако если советский мир все-таки есть нечто сложное, то на времена перестройки и ее конца стоит взглянуть как на процесс диалектический и драматический внутри этого мира, а не как на его отмену. На итоговый же его коллапс в 90-е стоит взглянуть не как на «геополитическую катастрофу», но как на катастрофу смысловую — положившую конец таким понятиям, как «модерн» и «эволюция», для огромных евразийских пространств.

* * *

Советский мир можно представить себе в качестве конструкции, состоявшей из двух определяющих «первоэлементов», двух ярусов.

• Первым был тот, что, собственно, и обеспечил советскому проекту столь потрясающий и непредсказуемый успех, — это ярус революционный, преобразовательный, модернистский. Воля к будущему, на горизонте которого вырисовывалась самая на тот момент прогрессивная модель общественного бытия — марксистско-коммунистическая модель. А в центре модели — образ свободного, интернационального и просвещенного человека.
• Второй ярус — абсолютно архаичное, самодержавно-опричнинное наследие времен еще Московской Руси. Статус этого наследия закрепился в самом начале советской власти, когда государственная ставка была перенесена из императорского, европейского Петербурга — в Московский Кремль, резиденцию допетровских царей. Отсюда идет радикальная централизация всей страны, обезличенный коллективизм, а также всесильная власть «тайного приказа» советской модификации.

С учетом соединения в одном целом двух совершенно полярных начал общая картина советского мира всегда была довольно шизофреничной. Но все же эта картина жила своей жизнью, и жила весьма активно. В ней переплетались концепты передовой модернизации, просвещения и надежд на будущее — с полной антропологической несвободой, тоталитарной идеологией и государственным террором.

Собственно, советский мир никогда и не был, по сути, «советским» в том смысле, что провозглашенные центром нового общественного строя Советы народных депутатов не играли никакой значимой роли и выступали лишь декорацией, над которой довлел безальтернативный фундамент Центрального комитета КПСС во главе со своими генеральными секретарями, полномочиям которых вполне могли завидовать средневековые императоры и короли.

Однако, не обладая фактической властью, «советское», как ни парадоксально, обладало властью виртуальной, трансцендентной. И это была весьма немалая власть над умами и душами миллионов людей. Власть образа «советского человека» с его незыблемыми внутренними ценностями: «дружба — народам», «слава — человеку труда», «нет — войне», «человек — это звучит гордо» и так далее.

Сложно объяснить, как вместе уживались эти два советских континуума: трансцендентный и реальный. Но факт, что оставалось немало людей, которые под давлением государственных бюрократов, чекистов и тотальной цензуры не превратились в бездумных исполнителей и конформистов. В этих людях и черпали энергию те самые первые волны горбачевской перестройки, демократии и гласности.

* * *

Собственно, а чем была сама горбачевская перестройка, как не проектом по высвобождению «советских», т.е., по сути, демократических начал общественной жизни из-под самодержавия партийно-государственной номенклатуры? Проектом, который попытался эволюционными способами излечить идейно-политическую шизофрению Советского Союза.

Страна взяла курс на «социализм с человеческим лицом». Была поставлена цель: не нарушая конструктивных, просвещенных и направленных к будущему аспектов социализма, отказаться от архаического, тоталитарного наследия. Как говорили тогда: возвратиться к «ленинским нормам» от «сталинских деформаций». И, как предполагали тогда, процесс этот должен быть долгим и последовательным. Рассчитывали примерно лет на двадцать.

Но одно дело, высокие перспективы, и совсем другое — реальные исторические силы, с которыми горбачевские прогрессисты столкнулись. «Сталинские деформации» не желали легко уходить.

Многие так воспринимают и теперь. Но это было не спасение, не попытка реставрации. Напротив, путч был полной дискредитацией всего советского, которое, через перестройку, как раз и пыталось сделаться по-настоящему советским.

Первые же указы правительства ГКЧП имели очевидно тоталитарный, антиобщественный характер. Запрещалась деятельность всех политических партий и гражданских движений, а также проведение митингов, демонстраций, забастовок. Провозглашался контроль над СМИ, останавливался выпуск всех свободных общественно-политических изданий. В общем, путч вытащил наружу те самые архаичные стороны советского, которые перешли в наследство к СССР еще от времен Ивана Грозного. В то время как перестройка являла собой попытку активировать то самое прогрессивное и эволюционное, что в советском проекте присутствовало.

* * *

Да, путч быстро и сокрушительно провалился. Ликующие россияне вроде бы сделали очевидный выбор в пользу свободы. Однако путч утянул вместе с собой в историческое небытие и проект «перестройки». Никто больше не хотел вспоминать ни о чем советском. В том числе ни о чем таком, что на протяжении почти века давало стране уникальную модернистскую и просветительную миссию.

Время «большого рассказа» закончилось. Вместо «большого рассказа» пришел «реал-политик», который россияне восприняли как квинтэссенцию свободы: наверх идут сильные, успешные и адаптивные.

А поскольку сила и успех сами по себе находятся вне морали и ценностей, то уже вскоре это становится очевидным: 1993 год, демократический президент в демократической стране отдает приказ расстрелять из танков протестующий парламент. «И дым отечества нам сладок и приятен…»

* * *

Вряд ли стоит удивляться такому повороту событий и таким переменам в сознании россиян. Любое человеческое сообщество, лишенное организующего этического проекта и предоставленное своей свободе, очень быстро откатывается к простым биологическим схемам и начинает самоорганизовываться по принципу деления на «волков» и «овец». Советский проект был, безусловно, проектом этическим. Так же, как и перестройка, которая, оставаясь феноменом советским, намеревалась отделить этику от опричнины. А потому те самые 90-е годы, времена «волков» и «овец», о которых сейчас так много стали говорить, это не последствия перестройки, а как раз, напротив, — последствия ее провала. По сути, все 90-е можно назвать логическим последствием августовского путча 91-го года. И не в том дело, что ретроградные путчисты дискредитировали советское своим мятежом, нет, для этого их фигуры и их действия были слишком незначительными. Но, сопротивляясь им, социально активная часть страны дискредитировала все советское измерение сама для себя. А вместе с этим и этическое измерение.

Глядя на дальнейшую российскую историю, на нулевые годы и тем более на сегодняшний день, можно возразить: отказ от советского был недолгим, и оно уже вскоре вновь стало прорастать по самым разным фронтам — от возврата музыки советского гимна, «старых песен о главном» и до того расхожего среди российских обывателей скорбного вздоха: «какую страну ***». Все так, но только лучше это и рядом не ставить с таким серьезным, глобальным и модернистским проектом, каким был советский проект.

Больше того, всю сегодняшнюю внутриполитическую тенденцию российского мира с ее обращенностью к исторической реставрации и традиционным «скрепам» следует характеризовать как прямо антисоветскую. Ибо советский мир в своих главных идеях был ориентирован на нечто совсем противоположное, на построение «общества нового типа», на реализацию еще небывалой утопии, но никак не на возврат в архаические родоплеменные начала.

То, что сегодня Российская Федерация заимствует из советского измерения, — это, по сути, относится не к самому советскому, а к тому, что было перенято и адаптировано в советский период из куда более отдаленных исторических эпох. Из времен всесильных кремлевских царей, их верноподданных слуг и покорных, закрепощенных народных масс.

А это, собственно, то же самое, что в 91-м году провозгласили организаторы путча и противопоставили начавшимся горбачевским реформам. Как там в еще одной известной песне Егора Летова: «…а у нас то же самое, и все идет по плану!».

Поэтому с учетом российских реалий можно вполне обоснованно утверждать: дело августовского путча одержало победу и продолжается. О «ленинских нормах» не вспоминает никто, а «сталинские деформации» — сейчас это не деформации, но «эффективный менеджмент», или, со слов одного из ведущих идеологов, председателя Изборского клуба Александра Проханова,— «мистический сталинизм», в предтечах у которого стоит вся древняя драконоборческая мифология. Это притом что «реал-политик» так и остается ведущей российской повесткой. И снаружи, и изнутри.

Возникает вопрос: а зачем вообще людям, которые де-факто существуют по правилам «волков» и «овец», вся эта драматургия со «скрепами» и «великим наследием»? Затем, что в людях — как бы плотно они ни вжились в свою роль «волка» или «овцы» — все еще присутствует начало человеческое. И это начало исподволь, но весьма настойчиво требует ценностей, требует этики. А поскольку настоящая этика сразу подвергает критическому сомнению статус как «волка», так и «овцы», люди пользуются симулякрами, имитациями. Всем вот этим. На сегодняшний день им хватает.