Иллюстрация: Петр Саруханов
В 1988-м, в преддверии 1000-летия Крещения Руси, член политбюро и прораб перестройки Александр Яковлев внезапно посетил Оптину Пустынь, позволил открыть монастырь и запустил процесс возвращения церкви в пространство свободы. Сам он не был расположен к христианству в целом, к православию в особенности, но оставался левым гуманистом: если вера важна для людей, а была при этом гонима в течение десятилетий, то нужно вернуть ей долги. Отбирали — отдадим, запрещали — разрешим; может быть, и церковь как-нибудь в ответ поможет — например, очистит общественную атмосферу.
Наивная надежда; да, церковь справилась с другой задачей, за краткое десятилетие открыла более 30 000 приходов, объединилась с зарубежным крылом, угнездилась в центре государственной жизни. Но насчет атмосферы — большие сомнения.
Из этого не следует, что Яковлев был неправ или что Горбачев ошибался. И не следовало возвращать права религиозным институциям и вступать в диалог с РПЦ: прав, не ошибался, следовало. Долги не зависят от того, насколько хорош кредитор и достойны его должники; двигаться вперед, не расплатившись за прошлое, еще никому не удавалось. Но не всем надеждам суждено было сбыться. Вместо ожидаемой гуманизации начались процессы массового обскурантизма, церковь, пережившая гонения, решила, что пришел ее час; новое поколение священников заявило о себе как о ненавистниках прогресса. Что само по себе ни хорошо, ни плохо;
беда начинается не там, где побеждают консерваторы, а там, где высокомерие перерастает в равнодушие и равнодушие преобразуется в цинизм.
А оно переросло. И преобразовалось.
Год от года тренд усиливался, примерно раз в десятилетие происходил провал на следующий уровень. В конце 1980-х еще трудно было представить, что героического отца Глеба Якунина извергнут из сана, а в 1990-е это произошло; в 2000-е никто не мог вообразить, что за политическое песнопение дадут «двушечку», а в 2010-е это случилось.
Церковная общественность заговорила о христианстве не как о религии милости, но как о религии силы и власти; начали вслух говорить, что ядерные боеголовки можно и нужно освящать…
Государство опиралось на церковные институции, когда хотело убедить «народонаселение» в необходимости кровопролития; трафик афонских святынь прикрывал крымскую операцию, в самолете с дарами волхвов шли предварительные переговоры. Но все-таки по-прежнему казалось невероятным, что к началу 20-х иеговисты* будут поставлены вне закона, а они оказались — поставлены…
Оптина Пустынь. Священнослужители у могилы оптинских старцев, 1989 год. Фото: Дик Рудольф / Фотохроника ТАСС
Однако главное — не действия власти, молчаливо одобренные церковью или как бы пропущенные ею мимо ушей; главное, что внутри церковных врат нарастала апология насилия. Через голову столетий они обращались к странноватому монархическому богословию эпохи Иоанна Грозного и времен падения Византии. Опирались на всех этих Иванов Пересветовых, оправдателей царского права судить без оглядки, или «Белых клобуков», полумистических трактатов о переходе благодати с басилевсов на русского царя. И писаний того же Ивана Васильевича. Который весь, как божия гроза, олицетворяет собою правду, если милует — значит, милует, если казнит, то казнит. По произволу? А никакого произвола нет, есть непостигаемая сокровенность царской воли.
Но все это были цветочки.
25 сентября 2022 года была сочинена молитва патриарха «о Святой Руси», укорененная в традиции милитаризма. И она превзошла все ожидания, отменила все моральные пределы.
«Господи Боже сил, Боже спасения нашего, призри в милости на смиренныя рабы Твоя, услыши и помилуй нас: се бо брани хотящия ополчишася на Святую Русь, чающе разделити и погубити единый народ ея.
Возстани, Боже, в помощь людем Твоим и подаждь нам силою Твоею победу. …Воины и вся защитники Отечества нашего в заповедех Твоих утверди, крепость духа им низпосли, от смерти, ран и пленения сохрани!
Лишенныя крова и в изгнании сущия в домы введи, алчущия напитай, недугующия и страждущия укрепи и исцели, в смятении и печали сущим надежду благую и утешение подаждь!
Всем же во дни сия убиенным и от ран и болезней скончавшимся прощение грехов даруй и блаженное упокоение сотвори!
Исполни нас яже в Тя веры, надежды и любве, возстави паки во всех странах Святой Руси мир и единомыслие, друг ко другу любовь обнови в людях Твоих, яко да единеми усты и единем сердцем исповемыся Тебе, Единому Богу в Троице славимому.
… Аминь».
Это не молитва о мире. Это молитва о другом слове из пяти букв.
И она не просто задает смысловую и стилистическую рамку всем последующим писаниям церковных публицистов; она их заранее морально оправдывает. 2022-й уступает место 2023-му, тот сменяется 2024-м.
И в социальных сетях одного из самых образованных российских иерархов появляется глумливая стилизация средневековых текстов — по поводу обмена политических заложников на убийц и шпионов. Не хочу давать ссылку и тем самым рекламировать источник; цитата легко гуглится по ключевым словам.
«В лето 7532 августа месяца на первый день повеле Государь Московский и всея Великия и Новыя Руси самодержец Володимир Володимирович собрати по темницам да узилищам всяких смутьянов, воров да крамольников, да свезти их в место тайное. Воры же те да крамольники во уныние великое впадоша, мняху в себе, яко исполнися чаша терпения Государева, и будут де приведены они на Лобное место, идеже главы их отсечены будут.
Государь же наш милостив есть паче меры. Повеле бо воров тех в лодию воздушную посадити, да во страны Немецкия отослати. За тех же крамольников воротиша ся на Русь люди служивые, иже Слово и дело Государево во странах немецких творяху. И прияша их на Москве с честию великой, и сам Государь во сретение их на пристань воздушную пришед».
Итак, случившееся поздним летом 24-го описывается в средневековых категориях, как следует промаринованных постмодернизмом. Заказные убийцы — люди служивые; приговоренные к огромным срокам оппозиционеры — воры, а государь милостив паче меры, то есть слишком…
Фото: Дмитрий Феоктистов / ТАСС
Никто не обязан быть либералом, верить в демократическую перспективу и сочувствовать идеям свободы. Мамы разные нужны, мамы разные важны. И никто не должен брать на себя обязательства противостоять власти. Тем более если ты служитель церкви, которая не про дела земные, а про отечество небесное.
Вы сами по себе, мы сами по себе; главное — любить друг друга и не благословлять людоедство. Но если торжествует нелюбовь, а мазохистское пристрастие к боли становится нормой, то пиши пропало.
Дистанция по отношению к политике неизбежно и без особых усилий превратится в дистанцию по отношению к человечности. И отвратит от веры и от церкви многих. Что уже случалось в нашей истории.
Один из характерных эпизодов — благодарственный молебен о спасении царя, отслуженный после казни декабристов. Причем служил молебен не просто талантливый проповедник, но будущий святой, заочный собеседник Пушкина и переводчик священного писания на живой современный язык архиепископ Филарет (Дроздов). На молебне присутствовал Герцен, который впоследствии написал в «Полярной звезде»:
«Победу Николая над пятью торжествовали в Москве молебствием. Середь Кремля митрополит Филарет благодарил бога за убийства. Вся царская фамилия молилась, около нее сенат, министры, а кругом, на огромном пространстве, стояли густые массы гвардии, коленопреклоненные, без кивера, и тоже молились; пушки гремели с высот Кремля.
Никогда виселицы не имели такого торжества; Николай понял важность победы!
Мальчиком четырнадцати лет, потерянным в толпе, я был на этом молебствии, и тут, перед алтарем, оскверненным кровавой молитвой, я клялся отомстить казненных и обрекал себя на борьбу с этим троном, с этим алтарем, с этими пушками. Я не отомстил; гвардия и трон, алтарь и пушки — все осталось; но через тридцать лет я стою под тем же знаменем, которого не покидал ни разу».
Герцен не был расположен к мистическим чувствам; оценить заслуги Филарета он не мог — потому что не нуждался ни в Новом Завете, ни в Ветхом, но различать оттенки ситуации умел. Благодарить Бога за спасение династии — одно, воздавать хвалу после повешения пятерых вольнодумцев — другое. Первое — дело личного идеологического выбора, а второе плохо уживается с христианским идеалом, как мутная шутка про служилых людей, спасающих нас от воров и разбойников. Читай: от оппонентов власти.
Потому что Иисус начал свою жизнь не с обещания лояльности, а с эмиграции за пределы Иудеи; святое семейство бежало в Египет, поскольку не желало умирать за государя и его право быть «божьей грозой». Покидая территорию насилия, где власть всемилостивого Бога передана «служивым людям», семейство ставило Жизнь выше Принадлежности Народу, Государству и Царю. Оно отвечало друзьям Государства — хотите проводить мобилизацию младенцев — обойдитесь как-нибудь без нас.
С точки зрения Ирода, совпадающей с точкой зрения иных иерархов, Святое Семейство состояло из воров и разбойников, а правильную позицию занимали иродолюбивые патриоты, готовые добровольно идти на заклание.
То же и с финалом пути Иисуса. Начавший биографию невольным беженцем, он закончил ее закоренелым преступником, объектом преследования со стороны государства, книжников и фарисеев, римского прокуратора и родного народа, который демократическим голосованием отпустил уголовника, а невинную жертву отправил умирать на крест.
И когда сегодня высокопоставленный священник начинает искать оправдание «людям служивым», осуждая свободолюбивых «воров», он служит какому-то другому Богу. Не тому, которому служили новомученики, а тому, которому молились Ирод, Грозный, Сталин и теперь охотно служат их преемники. Потому что, как сказал однажды Пушкин, «нет убедительности в поношениях, и нет истины, где нет любви».
