16 октября 1935 года советский поэт Николай Дементьев выбросился из окна своей квартиры на Тверской улице. После его похорон Борис Пастернак посвятил ему стихотворение «Безвременно умершему».

Немые индивиды,
И небо, как в степи,
Не кайся, не завидуй,—
Покойся с миром, спи…

Но тут нас не оставят.
Лет через пятьдесят,
Как ветка пустит паветвь,
Найдут и воскресят.
Побег не обезлиствел,
Зарубка зарастет.
Так вот — в самоубийстве ль
Спасенье и исход?

Поэту Николаю Дементьеву было 28 лет. По поводу этой смерти было очень много слухов. Лидия Борисовна Либединская со слов приятеля Дементьева Михаила Светлова говорила, что поэта вербовали и поэтому он свел счеты с жизнью… А Бенедикт Сарнов, объясняя причину появления у Пастернака этого причудливого стихотворения, писал:

Николай Дементьев был известен широкому читателю поэзии по стихотворению Эдуарда Багрицкого «Разговор с комсомольцем Николаем Дементьевым». Два поэта — старший и младший — спорят о взглядах на романтику, прошлую и настоящую. Заметим, их разделяет всего десятилетие. Старший друг рисует романтическую фантазию — широкие просторы, по которым они с эскадроном скачут воевать куда-то на Запад, в Польшу. Багрицкий — военспец. Дементьев — вое­нком. Там звучат незабываемые строки.

А в походной сумке —
Спички и табак,
Тихонов,
Сельвинский,
Пастернак…

Багрицкий, иронизируя над собой, признает, что картины военных походов уже чужды молодым. Но он все-таки хотел бы завоевать их сердца.

В той вымышленной истории их с Николаем Дементьевым, конечно же, убивают. Смерть, как всегда у Багрицкого, ярче и прекраснее, чем жизнь. Истлевающие кости двух поэтов накрывает воронье.

Из сумки выпадают любимые книги, в которых

Буквы муравьями
Тлеют на листах…
Хлопают крылами
Книжные листы;
На враждебный Запад
Рвутся по стерням:
Тихонов,
Сельвинский,
Пастернак…

«Чтец Багрицкий был превосходный, — вспоминал Варлам Шаламов.— «Разговор с комсомольцем Н. Дементьевым» нравился всем. Читал его Багрицкий всюду. Коля Дементьев, в ту пору студент литературного отделения 1-го МГУ, краснея, бледнея, волновался всячески, приглаживая белокурые густые волосы. Дементьев напечатал «Ответ Эдуарду» (см. сноску 2).

Болезни, расстрелы, смерть — остались в прошлом, утверждал Дементьев.

Обугленный мир малярией горел,
Прибалтики снежный покров
Оттаивал кровью, когда на расстрел
Пошел террорист Гумилев.

А теперь они — комсомольцы времени первых советских пятилеток — другие люди.

Разруха повеет крылом вороным,
В траве погребальные звоны:
Багрицкий! Романтика против войны:
Регалии старые отменены
И проданы с аукциона.
Теперь веселее! Взбегаем на плот,
Охотимся бором и гаем,
Взрываем пласты торфяных болот,
Работаем, спорим, играем.
Романтика возненавидела смерть.
Бессонная, не отдыхая,
Умеет по-прежнему жить и гореть
В такт нашим сердцам и дыханью.

«Романтика возненавидела смерть». Так мыслилось, так хотелось, так декларировалось, но было ли на самом деле?

Поэт-комсомолец Николай Дементьев, 1907 года рождения, застал Гражданскую войну и революцию ребенком. Поэтому время Великого перелома, которое в 1929 году власть назначила своему народу, чтобы перепрыгнуть из крестьянской России в индустриальную державу, время первой советской пятилетки, он по праву считал своим. В анкете Дементьев писал, что происходит из интеллигентов, чем, безусловно, тяготился, учась на Брюсовских курсах, а затем в МГУ.

«В двадцать седьмом году в клубе 1-го МГУ было немало вечеров, когда поэты с эстрады читали чужие стихи, не свои, — вспоминал Шаламов. — Особенным энтузиастом такой тонкой пропаганды чужого поэтического искусства был Николай Дементьев, постоянно вызываемый аплодисментами на сцену своего клуба. Дементьев учился тогда в МГУ и, к разочарованию слушателей, читал Сельвинского, Багрицкого — любых поэтов, только не себя…» (см. сноску 3)

Дементьев порвал с прошлым, стараясь быть рядом с эпохой. В годы первой пятилетки, окончив курсы при ЦИТ (Центральном институте труда), он работал слесарем на строительстве Бобриковского химкомбината под Москвой.

Его жена, Надежда Адольф, детская писательница (потом она была вынуждена поменять свою латышскую фамилию на псевдоним — Надеждина), вспоминала: «Но нам мало было слушать, как крестьянская Россия превращается в индустриальную державу, мы хотели в этом участвовать сами. Моими позывными стали утренние гудки электрозавода. На весенний сезон ему дополнительно были нужны рабочие руки — делать для тракторов провода. Нас обучала мастерица со щербатыми зубами. Техника была очень примитивной. Торопясь выполнить задание, работницы зубами перегрызали тоненькую проволоку» (см. сноску 4).

Но эпоха требовала иного. Дементьев работал над книгами о химиках, сочинял стихи об индустриализации. В Бобриках, где он писал для газеты комбината, было много иностранцев, которые запустили и обслуживали этот завод. Николай Дементьев жил вместе с ними в гостинице, учил знакомого американца русскому языку, а сам практиковался в английском. Все было понятно и хорошо.

Шла осень 1934 года. Надежда Надеждина приезжала к мужу на завод каждые выходные. Но вот настал день, когда, оказавшись в Бобриках, она нигде не могла его найти. На все расспросы о муже его товарищи прятали глаза, молчали, и наконец кто-то предложил ей обратиться в местное ОГПУ. Там ей сообщили, что муж вскрыл себе вену на руке и перерезал горло. Но он жив и отправлен в Москву, и ей не следует разглашать эту историю.

Однако она продолжала его искать, в чем ей очень помог Исаак Бабель. Благодаря его связям с Лубянкой она смогла встретиться со следователем, который сказал, что ее муж находился в Институте Сербского, а теперь переведен в психиатрическую больницу Кащенко.

Почему вдруг Николай Дементьев, до этого вполне психически вменяемый человек, решился на такое, Надежда Надеждина никак не могла понять.

Получив от ОГПУ разрешение на свидание, она встретила мужа, который ничем не напоминал прежнего, близкого ей человека, у него был отсутствующий взгляд, он ничего ей не сказал о своем неудавшемся самоубийстве. Однажды она приехала к нему вместе с Бабелем, вспоминала Надеждина.

— Прощаясь, Бабель сказал:

— Николай Иванович, не торопитесь в Москву. Теперешняя Москва хуже сумасшедшего дома. Здесь спокойней.

Мне запомнился разговор с Бабелем на обратном пути домой о том, знает ли человек, что он может и чего не может? Бабель сказал, что он жалеет, что он не может почувствовать, хотя бы и хотел, что испытывает при родах женщина, и не может попасть в тюрьму, потому что половина сотрудников Лубянки его знакомые.

На что я ответила:

— Вы правы насчет родов. А вот насчет тюрьмы есть, Исаак Эммануилович, народная поговорка: «От сумы и от тюрьмы не зарекайся!» (см. сноску 5)

Но Надеждина так и не узнала, что тогда произошло с мужем. Она сама признавалась, что он был абсолютно отчужден, не разговаривал с ней и ничего не объяснил.

В документах из следственного дела (см. сноску 6) говорится, что 24 апреля 1934 года он сам отправился в Сталиногорский горотдел НКВД к начальнику горотдела Зимину и передал ему большую рукопись, написанную мелким убористым почерком. В этой рукописи он говорил о том, что является врагом народа, предателем своей страны и состоит в нелегальной подпольной троцкистской организации, которая ведет подрывную работу. Дементьев называл ряд ответственных работников химического комбината, которые входят в троцкистскую организацию. Указывал на то, что не сумел выполнить задание НКВД и создать группу исторкоров.

По всей видимости, Николая Дементьева действительно вербовали, но он так и не смог выполнить порученное «задание». В отчете он в тот день писал:

Его отпустили по подписке о невыезде и, согласно спецдонесению, «27 апреля в 3 ч 40 м в номере гостиницы для иностранцев — писатель Дементьев Николай Иванович пытался покончить жизнь самоубийством. Лезвием безопасной бритвы сделал себе надрез горла и вен левой руки. Испугавшись случившегося, Дементьев пошел к дежурному по гостинице для вызова скорой помощи. Порезы оказались неглубокими» (см. сноку 7).

В больнице Сербского его признали больным.

Именно об этом и писала его жена в воспоминаниях.

Вскоре Дементьева выпустили из сумасшедшего дома, он стал спокойнее, но иногда у него случались припадки; ему казалось, что его окружают со всех сторон фашисты, нападают, хотят убить. Потом успокаивался и снова писал. В последних стихах были строчки о птице, отправляющейся в полет. «Ничего не поделаешь. Тянет и тянет / Улетать, улетать обязательно!»

В конце октября 1935 года он выбросился с балкона шестого этажа в своей квартире и разбился.

В 1937 году документы дела Дементьева были снова извлечены на свет. На основании его прошлых допросов и показаний начались аресты. В деле говорилось, что «в Москве, нет сомнения, существует к-р троцкистская группа в лице пока выявленных ВИГИЛЯНСКОГО, ГОЛЬПЕРНА, ДЕМЕНТЬЕВА и АДОЛЬФ, которая благодаря возможности общения с массами на периферии создает к-р группы, с каким заданием и прибыл сюда ДЕМЕНТЬЕВ, но будучи обличен большим доверием со стороны Сталиногорских организаций, свое дело до конца не довел, наступил перелом и он решил покаяться, однако не выдавая полностью деятельности своей группы, т.к. все они являются большими друзьями» (см. сноску 9).

По нему был расстрелян уже арестованный Карл Львович Гальперн (1906–1937). Арестован писатель Николай Вигилянский и начался поиск Надежды Адольф. Но ее нашли и посадили только в 1950 году. В обвинительном заключении говорилось: «Являясь убежденной троцкисткой, посещала троцкистские сборища, на которых читала и обсуждала троцкистскую литературу, директивы троцкистского центра»(см. сноску 10).

В 1927–1928 годах многие из университетских комсомольцев примкнули к оппозиции, — вспоминала Надеждина. — Не сразу, но довольно быстро мы разобрались, что заигрывание Троцкого с молодежью, которую он называл «барометром революции», — одно из средств борьбы за власть. Что нас волновало тогда, что для нас было главным? Мы почувствовали зарождение того, что позже будет называться культом личности. Мы называли себя ленинцами, на комсомольских собраниях требовали опубликования завещания Ленина. Мы отстаивали свое право свободно мыслить, выступать с критикой любых авторитетов. В своем докладе на семинаре я критиковала книгу Сталина о национальном вопросе. Следователю было ясно: если я не отсидела тогда, то должна отсидеть теперь, двадцать три года спустя» (см. сноску 11).

Ей дали 10 лет.

По адресу: Мордовская АССР, п/о Явас, п/я ЛК 185/10, я провела около шести лет. В 1950 году была репрессирована, в 1956-м реабилитирована».

Круг замкнулся. Дементьев погиб, а жена его отсидела срок по его показаниям. Но, к счастью, она дожила до 90-х годов.

Дементьев, его жена Надеждина, Варлам Шаламов, который принадлежал к той же молодежи, зачитывавшейся «Завещанием Ленина», были жестоко наказаны сталинским режимом за свои романтические увлечения революцией, идеей классовой справедливости, гражданской войной. Те, кто уцелел, вышли из лагерей изломанными, постаревшими, выжженными изнутри. Мало кому удалось понять, что случилось с ними и со страной. Но Пастернак вписал Дементьева, как и других известных самоубийц и жертв режима, в свой синодик поминаемых.

Страницы века громче
Отдельных правд и кривд.
Мы этой книги кормчей
Простой уставный шрифт…
Прощай. Нас всех рассудит
Невинность новичка.
Покойся. Спи. Да будет
Земля тебе легка.