Однажды Горбачев (который не был трезвенником, однако пьянство все-таки не жаловал) побывал у Олега Ефремова, который пил — и при этом не ел. Начал его уговаривать: «Олег Николаевич, надо закусывать». Не помогло. Тогда Горбачев предложил: «Давай закусывать на брудершафт».

В этой истории всё удивительно. И генсек, способный вольно пошутить, и режиссер, которому плевать на мнение начальства, и узнаваемая поколенческая интонация; не хватает словечек «старик» и «заметка». Шестидесятники совместно выживали в роковой истории и умели с ходу опознавать своих. Тех, кто читал те же книги, смотрел те же фильмы. Причем не обязательно великие; главное, шифрующие время.

Только специалисты перечитывают сегодня «Оттепель» Ильи Эренбурга; трилогия Виктора Розова о декабристах, народовольцах, большевиках ушла в прошлое; стихотворение «Танки в Праге» Евтушенко уступает «Памяти Жукова» Бродского и «Пестелю, Поэту и Анне» Самойлова. Но великое хрущевское освобождение навсегда будет связано с «Оттепелью», шестидесятые с вялой трилогией Розова в постановке того же Ефремова, а начало застоя — со строчками «Русский писатель. Раздавлен русскими танками в Праге».

Перестройке в этом смысле повезло гораздо больше. Позднесоветское искусство обеспечило ей не одну, а целых две символических точки отсчета, и обе отличного качества. «Покаяние» Тенгиза Абуладзе (1984/1986) и «Дети Арбата» (1965/1987) Анатолия Рыбакова. Очень разные по стилю, они срифмовались по смыслу: как надеяться на завтрашнюю жизнь, не избавившись от мертвого наследия? При этом «Покаяние» воспринималось как пророчество о переменах, а «Дети Арбата» как сиюминутный, только что произведенный текст. Хотя на самом деле все наоборот: Абуладзе написал сценарий в 1981-м, в 1984-м завершил монтаж, в 1986-м выпустил кино в прокат, то есть это замысел кануна перестройки. А роман Рыбакова написан в 1965-м, всего через четыре года после ареста рукописи Гроссмана «Жизнь и судьба».

В 1966-м «Дети Арбата» были анонсированы в «Новом мире», в 1978-м в журнале «Октябрь»: публикация дважды срывалась, но упрямый автор продолжал работу; к началу эры Михаила Горбачева была завершена трилогия. Насколько это в целом хорошо, не важно; главное, что первая часть, собственно «Дети Арбата», — отличная проза. В отличие от «Оттепели» Эренбурга. Кстати сказать, фильм Абуладзе тоже был частью трилогии, но не открывал ее, а завершал: «Мольба» (1966), «Древо желания» (1977), «Покаяние» (1984).

Понятно, что кино, как правило, снимается на родине — Андрей Тарковский или Андрон Михалков-Кончаловский скорее исключение из правил; равно как номенклатурный монстр Сергей Бондарчук и хитрый гений Эльдар Рязанов. А романы можно сочинять везде. И то, что «Дети Арбата» написаны в Москве, а не в Париже или Нью-Йорке, было почему-то важно для читателя.

Поэтому Андропов и доказывал товарищам по партии, что нужно выпускать интеллигенцию, более того, ее выдавливать. Чем меньше здесь останется представителей «пятой колонны», тем надежней будет положение системы; да, самой культуре это безразлично, но в случае большого политического кризиса уехавшие не так опасны, как разделившие судьбу со своей несчастливой страной.

Так «Покаяние» и «Дети Арбата», авторы которых были там же, где их читатель и зритель, стали точками отсчета новой жизни, фабриками по переработке прошлого — в будущее. Потому что отсюда. Оттуда, где мы.

Это что касается пространства. Но ровно то же самое со временем. Авторы «заглавных текстов», каковы «Покаяние» и «Дети Арбата», должны сохранять «родовые черты» уходящей эпохи, немного обгонять аудиторию, но не убегать за горизонт. В этом смысле Солженицын был слишком далек на момент перестройки; читателям нужно было дозреть до полноценного антисталинизма и пережить разрушение советского мифа, а он десятилетия назад распрощался и с Лениным, и с коммунизмом и неуклонно продвигался дальше. А «Дети Арбата» запрягали медленно, зато быстро мчали.

Еще одно важное свойство. Роман написан автором, который пропустил советское через себя, через личный опыт, жизненный и литературный. У Рыбакова есть романы для подростков во вполне коммунистическом духе. В «Бронзовой птице» разоблачается граф Карагаев; в «Кортике» герои-пионеры помогают раскрыть контрреволюционную организацию, и рассказчик ими восхищен. «Каникулы Кроша» рифмовались с подростковым прогрессизмом технарей. Это те ухабы, бугорки, на которых спотыкался и его читатель; Рыбаков явился не из космоса, а прошел такой же неудобный путь. Идейный и стилистический. Это не словесные прорывы Саши Соколова и тематические эксперименты Евгения Харитонова, не интеллигентский «Синтаксис» и высоколобый Аксенов. А нечто узнаваемое и вызывающее встречное доверие. Только так и бывает на сломе.

Н о имелась как минимум еще одна причина, по которой «Дети Арбата» вырвались вперед и оркестровали перестройку.

Он считал ходы, устраивал засады, возводил понтоны, огибал препятствия и незаметно пробирался в тыл врага. В 1975-м (то есть через 10 лет после «Детей Арбата») был начат роман «Тяжелый песок», заведомо непроходной, поскольку впервые с 30-х годов возвращал еврейскую семью в сюжетную орбиту. Как следовало ожидать, текст был отклонен ключевыми журналами, включая «Новый мир» и «Дружбу народов». Но Рыбаков умел и долго ждать, и мгновенно решаться. Потому что знал: окно возможностей открывается внезапно и ненадолго.

Стоило журналу «Октябрь», где когда-то напечатали антиинтеллигентский роман Всеволода Кочетова «Чего же ты хочешь», изменить редакционную политику, как Рыбаков перешел в наступление. «Детей Арбата» даже изменившийся «Октябрь» не переварил, но «Тяжелый песок» проскочил сквозь цензуру. Такое бывало в 1970-е; невинные тексты снимались из номера, а бронебойный роман «Дом на набережной» без катастрофических потерь появлялся на страницах той же «Дружбы народов».

И в случае с «Детьми Арбата» Рыбаков готовил сани летом, а телегу зимой; на протяжении лет, давая почитать машинопись, он просил читателей оставить отзыв. Так серьезные писатели не поступают; так ведут себя новички и дилетанты. Чтобы на досуге перечитывать пустые похвалы и утешаться в бесконечных неудачах. Но литератор, над столом которого висел самодельный лозунг «Чтобы написать, нужно писать», утешать себя не собирался, потому что неудача — это не про нас. Про нас — подготовка к атаке.

И когда переменилась ситуация, Рыбаков перегруппировался и перешел в наступление. В тонком перестроечном журнале «Огонек», в популярной рубрике «Письма читателя», появилась большая подборка из статусных отзывов. Тех, которые он собирал, пока другие литераторы плакались на кухне. Информационная брешь была пробита, интерес пробудился огромный; теперь стоял вопрос о том, как проскочить на красный свет — и получить отмашку на журнальную публикацию.

Я уже писал о том, как действовал Сергей Баруздин, главный редактор «Дружбы народов», когда приходилось подписывать стремные тексты. Он выпивал бутылку коньяка за стойкой в ресторане ЦДЛ, чтобы каждый проходящий видел, и можно было в случае чего сослаться на измененное сознание. Однако в этот раз он ничего не пил, потому что все равно не помогло бы. Решение было слишком серьезным; от того, появится роман в журнале или нет, зависело не только реноме редактора и тиражная судьба «Дружбы народов», но и дальнейшие пути страны.

Рыбаков добился своего: он синхронизировал историю России, историю своего частного замысла, историю литературы и историю идей, и власти ничего уже не оставалось, кроме как принять его игру, — и либо двинуться вперед, либо смахнуть фигуры со стола и развернуться вспять.

Власть вела себя двусмысленно; с одной стороны, Лигачев, боровшийся с Яковлевым за статус идеолога, устраивал разнос Баруздину на встрече с журналистами, с другой (и тут я был свидетелем) звонил ему и благодарил «за проделанную работу». Рассказывал, что и его семья пострадала от «культа личности», и нужно честно, объективно освещать проблемы прошлого, но хорошо, что нет обиды, злобы и «антисоветчины». Во всяком случае, Баруздин так рассказывал редакции, которую собрал специально после этого звонка.

Вокруг «Детей Арбата» группировались прогрессивные писатели; враги перемен связывали с ним надвигающуюся катастрофу; литература обретала роль, далеко выходящую за рамки изящной словесности, а писательские организации занимались проблемами, никак не связанными с домами творчества, Литфондом, дачами в Переделкине и книжным магазином «Лавка писателя» на Кузнецком Мосту. И власть от них ждала того же.

Работало вечное правило — писателя хлебом не корми, дай перестроить вселенную. Нельзя вселенную, тогда хотя бы державу. И как только партия ослабила жим, появились самодеятельные литературные организации, общественные объединения, импульс которым задал Рыбаков. В 1989-м в России появилась «ассоциация в поддержку перестройки» «Апрель», в Украине национально-демократический «Рух», тоже названный народным движением в поддержку перестройки, в балтийских республиках и тогдашней Белоруссии, в Молдавии и Казахстане писательские съезды перерастали в политические движения.

Иногда это вело к благому результату. Иногда к неочевидному. Народный фронт Азербайджана добился, по сути, одного: подготовил почву для триумфального возвращения Гейдара Алиева. Потребовав посадки знаменитого погромщика Смирнова-Осташвили, «Апрель» не просто заступился за избитого товарища, прекрасного прозаика Анатолия Курчаткина, но и перевел проблему из общественной в государственную плоскость.

Литературные сообщества поставляли «городу и миру» новых лидеров: первым президентом Грузии стал переводчик и сын классика Звиад Гамсахурдиа, и его непримиримый враг, абхазский лидер Владислав Ардзинба, тоже был известным переводчиком. И первый президент Армении Левон Тер-Петросян, в недавнем прошлом ученый секретарь хранилища древних рукописей Матенадаран… И первый президент Эстонии Леннарт Мери. Даже будущий вождь чеченского военизированного сопротивления Яндарбиев был автором поэтической книжки «Сажайте, люди, деревца», которая вышла в издательстве ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия».

А начиналось все с романа Рыбакова и фильма Абуладзе. С предъявления старых замыслов, ставших паролями новой эпохи. С обобщения писательского и режиссерского опыта — и демонстрации готовности делить с читателем и зрителем его судьбу. Не только в словесности.

И не столько в ней.

* Признан Минюстом РФ «иноагентом».