— Ты представляешь себя как художник или как художник по костюмам?

— Я художник по костюмам… Не художница, художник. Какой? До сих пор не поняла. Если люди получают от моих работ какой-то энергетический заряд, я рада. Но в первую очередь — я мамаша. Для меня главное — мои дети, потом профессия. Не засну, пока кто-нибудь из сыновей не позвонит, не скажет спокойной ночи. Это главное. А так… терпеть не могу слово «гений», гении для меня Бетховен, Моцарт, Толстой… Сегодня все подряд — великие. Я, наверное, просто хороший художник.

— А Балабанов для тебя просто хороший режиссер?

— Пусть через сто лет скажут. Современников не стоит обвешивать громкими эпитетами.

— Ты говорила, что опытные режиссеры Титов, Аранович и Бортко преподали тебе важные уроки: как подбирать костюм, насколько значима деталь, а замечательный художник Нелли Лев («Шерлок Холмс», «Зимняя вишня») отправила тебя в библиотеку Академии художеств перерисовывать модели из журналов мод разных времен. Так все-таки можно этой профессии научить?

— Хочу сказать, что даже простой… плохое слово, просто костюмер — не костюмерша, а костюмер…

— Терпеть не можешь феминитивы?

— Именно. Костюмерша — это жена костюмера. Но даже первый мой костюмер дала мне школу не только костюма, но и жизни. Я же не умела даже почистить ботинки так, как нужно, до глянца. Вспоминаю всех, с кем встречалась на картинах, они давали школу… Костюм — один из ключей к характеру, образу персонажа. Иначе это «костюмное кино», «костюмированный бал». Моя способность — запоминать, кто как одет в жизни. Этот опыт помогает найти характер персонажа. Весь мир для меня состоит из персонажей.

— Но ты же должна в сценарий войти, узнать предысторию героя, его силу и слабости. Ты читаешь сценарий и…

— Если я читаю сценарий и не знаю, как одевать, — отказываюсь. Я должна увидеть сразу весь фильм. Потом буду досконально изучать историю костюма именно этих лет. Но каждый исторический период опирается на предыдущие эпохи. Я не беру, например, шапку точно того года, про который снимаем. Она, например, не идет этому персонажу. Поэтому я беру время — раньше-позже, лишь бы в стилистике кино — этому научил меня режиссер Виктор Титов.

— Алексей Герман говорил: «Должна быть пуговица 1937 года у каждого в массовке в трамвае».

— Если пуговица 37-го, но выглядит на 75-й, я откажусь. Ты смотрела «Игру престолов»?

— Конечно.

— Это же фэнтези. Но оно убеждает?

— Потому что на основе романов «Песнь льда и огня» они создали целый мир, а внутри сочиненного мира — своя правда существования.

— И ты веришь, что белые ходоки существовали, только потому, что эти могущественные колдуны так сделаны и оживают на экране. Мне все равно, какая пуговица, лишь бы подходила этому характеру.

— Самые интересные с твоей профессиональной точки зрения сценарии?

— Их было немного — которые бы меня завели на полную, например, «Про уродов и людей», «Груз 200» и «Капитан Волконогов бежал».

— Объясни, чем?

— В них необъяснимый энергетический выплеск. Читаешь запоем и… уже финал? А что дальше? Сегодня таких сценариев больше нет.

Впрочем… Недавно прибавился четвертый сценарий, который меня сразил, я очень плакала. «Лермонтов» Бакура Бакурадзе.

— Ты на этой картине работаешь?

— Нет. Это моя трагедия. Позвонил Сельянов и сказал: «Бакур написал хороший сценарий. Он хочет тебя». Я прочитала, обрыдалась, решила, что это просто «Война и мир», словно Толстой его рукой руководил, и вдруг понимаю, что уже подписала договор с «Буратино». Я так надеялась, что съемки «Буратино» перенесут на весну. Увы.

— Спрошу про образы неожиданных фильмов с твоим участием, например, «Капитан Волконогов бежал», ныне запрещенный. Неужели ты сразу придумала этот красный карнавал смерти — алая форма сотрудников НКВД сталинских времен? При этом спортивные треники, которые лишают индивидуальности. Или «Груз 200». Как ты его «увидела»? Он же целиком был в голове Балабанова.

— Красные спортивные костюмы в «Капитане Волконогове» нужны были для образа гопников. А «Груз 200» — да, я увидела сразу. Образ должен был быть такой, как знаменитый плакат фильма: кулак с татуировкой СССР прямо в лоб. Ничего не должно было быть лишнего.

— И красные туфли измученной милиционером Анжелики ты предложила? Или они были в сценарии?

— Конечно, были, просто я нашла именно такие. Леша объяснял: «Понимаешь, это мамины туфли, которые девочка взяла поносить». В то время были только австрийские туфли, самые дешевые 40 рублей стоили, а если зарплата 80, то можно понять, что это были за туфли.

— Моя мама в свои 16 лет пошла на танцплощадку в бабушкиных шпильках, которые вытащила из шкафа. Бабушка растила ее одна, после работы пошла за ней, забрала туфли. Мама шла домой босая, размазывая тушь от слез.

— У меня сын один раз шел по улице в одной кроссовке — потерял другую в раздевалке: его в милицию забрали. Раз не такой, как все… Мы же все воспитывались на милиционере Дяде Степе. Он поможет — спасет. А я вижу милиционера и перехожу на другую сторону.

— Интереснейшая тема — деталь. Порой не менее важная, чем костюм. Например, спортивные ботинки в фильме «Капитан Волконогов бежал». Ботинки + красная спортивная форма дают фантастический образ энкавэдэшных атлетов сталинской поры, словно подвижные статуи.

— Я убеждала продюсеров потратить внушительные суммы на эти массивные ботинки, нужна была высота, а военные ботинки — ниже. Специально для фильма доставали американские прыжковые ботинки.

— Какой из балабановских фильмов был самым трудным? Эмоционально, наверное, последний, когда Леша был уже не очень здоров? А по задаче, когда ты мучилась, а потом нашла решение?

— Не мучилась я никогда, Леша — режиссер, который абсолютно знал, чего хочет. Он сразу видел картинки: кадры, эпизоды.

— Поэтому такие короткие его сценарии по 14–20 страниц?

— Мне кажется, что ты сделала профессию художника-постановщика более публичной. Мы знали имена прекрасных мастеров: Всеволода Воинова, одевавшего персонажей первой серии «Ивана Грозного», Екатерины Шапкайц, работавшей с Германом, Людмилы Кусаковой, создавшей костюмы для «Покровских ворот» и «Города Зеро». Широкий зритель о них не ведает. А у тебя берут интервью. Здесь больше интереса к известному художнику или к жене Балабанова?

— Никогда об этом не думала. Я полагала, что эту профессию сделали публичной у нас в стране Михаил Пиотровский, а в Америке — музей «Метрополитен». Они выставили костюмы для тех, кто в них ни черта не понимает, и зазвали публику. Вдруг это стало модно. Работы современных дизайнеров поместили в музейных залах, костюмы британского дизайнера модной одежды Александра Маккуина вписали в зал Средневековой коллекции, сделали аншлаговые выставки. Пиотровский не верил в привлекательность для музея костюма, его художественную основательность. Он говорил «вот эти ваши тряпки», при этом не мешал прекраснейшему эрмитажному искусствоведу Нине Ивановне Алешиной — хранительнице костюмов разных эпох — делать замечательные выставки, например, петровского костюма. Мы с ней познакомились во время работы над «Матильдой» Алексея Учителя. Пиотровский разрешил тогда сделать выставку дворцового костюма. Количество посетителей зашкаливало. И этот фурор, всемирное увлечение костюмом как произведением искусства повлияло на то, что стали брать интервью, приглашать на мастер-классы и лекции.

— Я была на съемках «Матильды», зашла в гигантский ангар, где висели роскошные дворцовые костюмы, украшения. Это был музей, хоть отдельное кино про них снимай. У них же самоценное значение — вне фильма — они должны выставляться как арт-объекты.

— Лариса, в нашей стране есть люди, которые главнее всех, потому что у них — деньги. Это банки. Костюмы были заложены в банк, а банк сгреб уникальные хрупкие вещи в клетчатые сумки и сдал в аренду.

— ???

— Да. Когда их спросили, может быть, хотя бы пару платьев Александры Федоровны и Марии Федоровны отдать «Эрмитажу»? Они бесповоротно отказали: «Нет», не представляя даже, что эти платья весят килограммов двадцать каждое. Они вышиты вручную канителью, это такие пружинки, мы их проклеивали специальным бесцветным клеем, чтобы они во время съемок не слетели. Такое раритетное платье надевается раз в жизни, а потом хранится. Если его мотать туда-сюда, оно придет в негодность. Там все — ручная работа: бисерные вышивки, эполеты.

— Очень жалко.

— Мне не жалко, мне противно. Но это наша жизнь, которая все время дает оплеухи.

— Я была на огромной выставке Балабанова в Петербурге… И там была музыка. Часто от фильма остаются мелодии, летучие фразы и лишь иногда — костюмы. Например, свитер Данилы Багрова. Он существует как некий арт-объект, уже не музейный, а во времени. Вещь со значением живет своей жизнью. Люди надевают ее узнаваемые «реплики».

— Называется «бодровский свитер». Там в кадре на стене висит ковер с «Тремя богатырями», помнишь? В нашей квартире его бабушка вешала, чтобы теплей у стенки спать. «Три богатыря» — эмблема, символ времени. И свитер Данилы, словно вязаная охранная богатырская кольчуга. Она потом перешла к Ивану в «Коньке-Горбунке», я связала ему рубаху из похожей шерсти, отделала ее ситцем.

— Недавно читала воспоминания физика Червинского. Когда он видел вас с Алексеем, то не мог понять, как вы можете сосуществовать, настолько вы разные. При том что Леша был образован, начитан, хорошо знал музыку. Но ты — из профессорской среды, с обязательным набором увлечений для «хорошей девочки» — от пианино до кружков по рисованию. Леша и в детстве, и в юности был хулиган, оторва. Ты сама признавалась, что он не был законопослушным, управляемым. В общем, барышня и хулиган. Было сложно с ним?

— Я принимала его таким, какой он есть. 24 часа в сутки было интересно: общаться, работать вместе, быть рядом.

— А порой приходилось искать его по ментовкам. Ночью. Ты боялась, чтобы не подрался. Не было момента, что… устала?

— Удивительно, были у него фестивальные работы: «Трофим», «Счастливые дни», «Замок» и вдруг — ба-бах — «Брат». Народное кино «про сейчас», про ломку от войны к миру и обратно. Как произошел этот перелом, когда он вышагнул в другой мир?

— Да нет, это тот же мир. Мир одинокого человека, неприкаянного, который в силу обстоятельств, сложившихся вокруг него, стал их заложником. Не по своей воле герой Сухорукова в «Счастливых днях» в лодку залез. Все его выгнали, прогнали, «иди отсюда!» — сказали. И Даниле Багрову, вернувшемуся в мирную жизнь, точно так же говорит девушка в магазине в первых кадрах «Брата». Его тоже гнали, он тоже одинокий.

— Ну хорошо, в первом «Брате» он одинокий, даже отчаявшийся, брошенный всеми юноша, вернувшийся изломанным с войны. Но потом второго «Брата» упрекали в талантливо сделанных ксенофобских и националистических инъекциях зрителю. И сегодня многие говорят: «Люблю первого «Брата», но «Брат-2»… Для тебя это просто продолжение фильма с корректировкой жанра? Или действительно произошел слом в истории, разделяющей на своих и чужих?

— Там не слом, а жанр другой, а так все одно и то же — Лешино кино. Все его фильмы — это предупреждение. И здесь многое зависит от восприятия мира, интеллекта, природного ума смотрящих: нельзя так поступать — тебе же показали. Нельзя обижать людей, наступать на горло и презирать других по национальному признаку, нельзя.

— Продолжу твою мысль — нельзя отождествлять персонаж с режиссером, тем более когда он создает жанровую конструкцию и мир внутри этой конструкции… Так?

— Каждый воспринимает в меру своей испорченности. Я ни с кем не спорю. Если человек ко мне подходит и начинает что-то горячо говорить нелицеприятное про кино Балабанова, то мне его жалко. Значит, он невоспитан, не понимает, к кому подошел. Я воспринимаю балабановские фильмы как некий урок. Непозволительно делать то, что делал Данила. С другой стороны, нельзя было делать всего того, что делали Даниле. Помню это время, когда многие стеснялись произнести фразу «я русский». У американцев воспитывают сызмальства чувство гордости за то, что они американцы.

— Ну теперь «Я русский» — главный хит времени…

— Другая крайность, другая сторона медали. Я не про это.

— Здесь тонкая граница с шовинизмом. А когда вышел «Брат-2», то даже близкие тебе люди завелись, возмутились. И «Брат», и «Груз 200» разделили аудиторию на «своих» и «чужих», сторонников и неприятелей фильма. И кстати, про «балабановский шовинизм»… В «Кочегаре» предъявлена совсем другая точка зрения, и русские там предстают скорее как негодяи по отношению к маленькому несломленному якуту — мстителю.

— Знаешь, я горжусь тем, что прожила жизнь с человеком, который так разделял общество, был непредсказуемым, фильмами провоцировал людей на острые споры. Мне это нравится,

— Он дает персонажу реплики про «черножопых», хохлов, устраивает постмодернистскую игру с «фашистом» в «Брате-2». Специально провоцирует, чтобы нас это поцарапало?

— В том-то и дело. Он делал узнаваемым срез проблемы, давал в увеличении черты самого обыкновенного хомо сапиенса, который может так, а может иначе. Уж слишком пластичен. «Посмотрите, — говорил он, — вот так можно, а так нельзя». Без плохого не увидишь хорошего. Без тени не бывает света. Древние греки говорили, что только когда коринфская дева, дочь гончара из Сикиона, обвела на стене профиль возлюбленного в свете свечи и попыталась его сохранить, родилась живопись.

— Возможно, герой Бодрова харизматичен, поэтому хочется ему следовать? Он — свой, родной. «Я узнал, что у меня есть огромная семья». Кто помнит, что это стихотворение Владимира Орлова? Никто. Народ связал его с Данилой. В метро висели постеры: «Данила — наш брат», «Путин — наш президент». Его сделали символом «новой-старой» идеологии.

— Так мы сами в этом виноваты, делаем все своими руками. Присваиваем, подчиняем своей идеологии. Фильм — уже в истории кино. А ты живешь в меру своей глупости, порочности, комплексов. Если громишь кого-то — значит, с тобой что-то не так. Не с фильмом — с тобой. Упрекаешь жанровый фильм за то, что его герой ведет себя неправильно. Потом придешь домой и поднимешь руку на жену. Или напишешь донос. Леша не мог женщину не то что ударить, даже подумать, что ее можно обидеть. Я его могла побить, а он нет, стоял как зайчик.

— А ты могла?

— Я палец себе разорвала. Размахнулась, попала в очки и порвала связку. Палец до сих пор не сгибается.

— Ощущение, что Балабанов притягивал роковые обстоятельства. Чтобы в одной жизни режиссера произошли две такие страшные катастрофы, как с «Рекой», когда на съемках погибла актриса Туйара Свинобоева, вы все были искалечены, а потом гибель съемочной группы фильма Бодрова «Связной»… Выдержать подобные удары практически невозможно.

— А разве фильмы такие, как у Леши, есть еще у кого-то? Вот я почитала про Лермонтова — невозможно.

— Ой, я бы избегала таких параллелей. Леша не нарывался. Даже когда говорил про фильм «Я тоже хочу», что это его последняя картина. Тогда же Сельянову новый сценарий послал. В документальном фильме Любови Аркус про Балабанова — уже очень больного — он идет по замерзшему городу, зовет тебя: «Надь, посмотри, какая хорошая «точка». Вот тут будем снимать…»

— Да. В Костроме это было.

— Надеялся снимать. А на него беды сыпались, как камнепад.

— Не знаю, может быть, лучше камнепад… Или мы бы с ним за ручку ходили и «блеяли»? Лучше камнепад.

— Люблю слушать твои истории про то, как ты собираешь костюмы, «одеваешь» фильм. Например, как возникли костюмы к одной из самых эстетских балабановских картин «Про уродов и людей». В стилистике старой фотографии. Оператор Сергей Астахов рассказывает, что снимали черно-белое кино на цветную пленку, отсюда коричневато-выцветший тон, и костюмы под стать.

— Кино же возникло из фотографии. В фотографиях в те времена было большое количество серебра, отсюда выразительный контур, очертания предметов. Мы использовали контуры белой накрахмаленной ткани. На съемочной площадке подкрахмаливали все, даже банты на голову. Старались подчеркнуть целлулоидность персонажей, словно вышедших из старых фотографий.

— Сегодня сказки оккупировали экран, ты участвуешь в их создании… «Летучий корабль», «Буратино», «Огниво». Для тебя это больше, чем ремесло?

— Для меня это ответственный выбор. Хочется, чтобы наши дети смотрели хорошие сказки с классной историей, запоминающимися изображением, музыкой, костюмами.

— Мне нравится, что ваши с Ольгой Михайловой костюмы для сказок лишены звериного серьеза. В них столько юмора.

— Конечно. В «По-щучьему велению» у нас царь — «рукастый»: в мужицкой рубахе, с молотком и лопатой, может огород вскопать. Оля Михайлова ему корону деревянную придумала. А у нашей принцессы, которая очень хочет понравиться английскому послу, на юбке напечатан английский пейзаж, каким она себе его представляет: с двухэтажной каретой, в которую запряжены охотничьи собаки. В «Огниве» мы придумали, что господин Ганс Христиан Андерсен приехал в Россию, увидел всю нашу небывальщину и с божьей помощью написал сказку на нашей земле, любуясь пейзажами. Мы и создали «небывальщину», руководствовались принципом: сочетай несочетаемое. Но сказки — дело затратное и финансово трудоемкое. Они должны быть сделаны щедро, талантливо. Нельзя экономить на будущем.

— Но в сказке все должно быть ярко, а не только костюмы. Значит, недостаточно дотянуты остальные составляющие, прежде всего драматургия. Я слышала, у тебя вышла книжка про кинокостюм?

— «Придумай мне судьбу» называется. 11 художников по костюмам рассказывают о своем пути в кинематографе, как они начинали, как они работали с гениями отечественного кино, которые едва ли не все ушли. Это замечательные художники, мои ровесники, с которыми я знакома с первых профессиональных шагов. Мало кто знает, насколько тяжек этот труд. И как складываются отношения больших художников. Вот Екатерина Шапкайц работала с Германом, она его чувствовала. Причем Герман по ходу съемок на протяжении многих лет все постоянно менял. Ты не представляешь, насколько интересно читать с ней интервью. Удивительно и смешно до слез.

— А как бы ты сформулировала — что такое художник по костюмам Надежда Васильева-Балабанова, что ее отличает?

— Ой, это не я должна сказать. Я об этом не думаю.

— Вот я знаю, что ты очень требовательная. Говорят, можешь звезд попросить с неба, если они тебе понадобятся для правильного костюма.

— Да, требую. На меня многие обижаются, не только режиссеры, продюсеры, но и мои ассистентки, помощницы.

— А на каком фильме ты оторвалась, не сдерживая фантазию?

— Оторвалась я на «Нирване» Игоря Волошина, там получились такие разно­цветные персонажи, как картинки.

— Кино про неформалов, комиксовых, фантазийных — и костюмы безумные, туфли-платформы, прически… Как назвать этот стиль: панк? фэнтези?

— Все вместе. Было интересно и вольно в этом карнавале. Но опять же, все от режиссера зависело. Я прочитала сценарий, там про двух наркоманок и еще про какого-то оторву, которому палец отрубили.

— Сейчас бы фильм не вышел, конечно.

— Разумеется. Думаю: «Опять мрак, серое общество Петербурга?» Волошин, режиссер, возражает: «Почему? Давай ты нарисуешь своих человечков странненьких, как ты любишь. И я такое, «со сдвигом хочу».

— Для меня знаешь, какой запомнился образ Васильевой? В документальном фильме Любы Аркус есть хроника со съемочной площадки последней балабановской картины «Я тоже хочу». Вы там все у этой «колокольни счастья», которая — лифт в небо. Мороз. Ты на Лешу с его сломанной рукой натягиваешь какое-то кожаное пальто… Перед его гибелью в кадре.

— Это косуха была.

— Да. Надеваешь косуху, инстинктивно пытаешься ее получше застегнуть, чтобы потеплее… Он говорит: «Все. Давайте снимать…»

— Там под косухой он в кофте, которую ему Бодров подарил.

— Невыносимая сцена. Будто проигрывает свой уход, а ты пытаешься удержать…

— Кино такой свободы, которой больше нет.

— Прощальное и еще недооцененное.

Я на балабановских чтениях «Сеанса» для доклада выбрала именно «Я тоже хочу».

— Мне кажется, он в этом фильме раскрепостился как режиссер. «Пошли вы все… называется. Я лечу, становлюсь ангелом прямо здесь. Я уже до такой степени здесь намаялся, и меня никто не слышит: говорю вам, говорю, говорю. А вы все равно смотрите на экран и видите только себя, любимых, собой упиваетесь, и не видите того, что нужно сделать. Я устал, хочу другого…»

— Ты пересматривала фильм этот?

— Я ничего не пересматриваю … Не могу.

— Удивительно, что Балабанов и Герман, в объединении которого Леша снял свой дебют, умерли в один год. Словно ушли вместе. Притом что в последнее время у них были сложные отношения. Скорее со стороны Алексея Юрьевича, не принявшего фильм «Брат».

— Да. Потому что мой-то Леша все время повторял: «Он же меня взял в свою мастерскую…» Думаю, что Германа накрутили «доброхоты», как это у нас водится.

Когда у меня с Лешей начался роман, в 90-е, Герман как-то по-отечески меня утешил: «Ну все у тебя будет хорошо». Я вначале даже не поняла, а потом до меня дошло, что он меня жалеет, потому что я выбрала Лешу. А потом Герман его оценил.

— Даже сниматься к нему пошел.

— Ну да. Но действительно были странные, запутанные отношения. При этом Леша позвонил Герману, когда у того был юбилей, подошла Света Кармалита, сказала: «Лешенька, сейчас я его тебе позову». Леша его поздравил, и разговор их был короткий и нежный. Последний. Я рядом сидела, поэтому точно знаю.