«Сорока на виселице»

Роман. — М.: ЭКСМО, 2025.

«…Зло и гравитация — явления одного порядка, и то, и другое преодолимо…»

Книга, которая, едва выйдя из типографии, стала культовой.

Вне зависимости от того, как сложится ее судьба.

Которая точно разойдется на цитаты.

«…Если есть скорость света, то есть и скорость тьмы…»

Даже если не возглавит топы и рейтинги.

Даже если не получит премий вроде «Ясной Поляны» или «Большой rниги» и проч. — скорее всего, не получит, разве что сугубо жанровые, по родному фантастическому ведомству.

Даже если продажи окажутся скромными.

Даже если не оправдает чьих-то ожиданий.

А не оправдает хотя бы потому, что подневольные люди-маркетологи обе­щали читателям «фантастику в духе Стругацких». То есть в духе «старой доброй советской фантастики». Но нетушки, не дождетесь.

Дух АБС, конечно, есть, даже элегантный оммаж в виде упоминания, пусть и вскользь, Максима Каммерера, трагического героя цикла «Мир Полудня». Как есть дух пана Станислава Лема и его великого футурологического трактата «Сумма технологии». И дух Филиппа К. Дика с его андроидами, электроовцами и их снами (в нашем случае — заводятся ли на искусственных зверях блохи), дух Борхеса с его абсурдными сложносочиненными ассоциативными рядами. И еще много-много разнообразных духов — хоть спиритический сеанс устраивай (еще одного, самого важного духа-вдохновителя вызовем позже).

Но чтобы не обмануться в ожиданиях, надо полностью выключить эту опцию и читать… с чистого листа.

«Сорока на виселице», представьте себе, утопия! Жанр редкий, даже диковинный по нынешним временам. Сейчас утопий не пишут, не в тренде. Антиутопию написать поди как легче — каждый может нафантазировать худшее. А тут вот — почти идеальный мир. Конечно, современная утопия в чистом виде существовать не может, это утопия с червоточиной, миной, неочевидным изъяном, который смутно маячит в неопределенном будущем. Когда-нибудь червоточина проявится, начнется медленное разрушение этого идеального мира. Хотя не факт, что разрушение — возможно, этот мир просто изменится. И вектор изменений неясен. Ключевое слово — «предел». Существует ли предел развитию, прогрессу, познанию.

Необходимо хоть чуть-чуть наметить очертания нового мира.

Триста с лишним лет вперед. Не поубивали, не изничтожили, не передрались. Более того, на будущей Земле не осталось настоящего страха. Удобная, уютная, безопасная, чистая планета, где от каждого по способностям и талантам, каждому по потребностям и даже сверх того. Технология репликации — что-то вроде современной 3D, но на высочайшем уровне, отменила промышленность в прежнем ее виде. Можно воспроизводить практически все — от вкусных пирогов и качественной одежды до любых механизмов и материалов. А еще появилась синхронная физика, интуитивное прозрение нескольких гениев, изучающая механизмы причинности в случайных и не взаимосвязанных друг с другом событиях. То ли парадоксальная наука, дающая необычайные возможности, то ли величайшая афера гениальных безумцев. Хотя благодаря им расширены границы обитаемой Вселенной. Что дальше? А зачем это дальше? Живи, радуйся, летай, изучай, осваивай — будь сам собой доволен. Так считают многие. Зачем тратить ресурсы, если можно развивать имеющееся? Но не таковы синхронные физики! Эти веселые ребята любят сочинять про себя анекдоты, иронизировать над собой и обыденной реальностью. Они предельно серьезны, когда предлагают рвануть дальше, выше. Они не боятся неопределенности, они готовы рисковать. Для этого на дальней планете Реген готовится опасный эксперимент необычайной сложности с непредсказуемым результатом. Осталось лишь получить вердикт Большого жюри. На кону даже не судьба эксперимента — на кону будущее всей синхронной физики. Которая больше, чем наука, скорее искусство, магия, интуиция, формулы в ней равнозначны красоте и гармонии. На кону вопрос, который не боятся произносить только синхронные физики: хочет ли человечество обрести инструмент, дающий сверхчеловеческие способности и безграничные возможности. Страшно? Слабо?

«…Имеет смысл заниматься лишь безнадежными делами. Человек создан для проблем, и я, если уж быть откровенным, не вижу этому достойных альтернатив…»

Веркин написал странную, вызывающе неудобную книгу — герметичный философско-футурологический роман, аскетичную драму, трагедию идей, очищенную от соблазнительных сюжетных финтифлюшек.

Всего шесть персонажей, четыре основных. Маски-амплуа заданы сразу. Главный герой — спасатель с Земли, эдакий Простак, Простодушный, со свежим взглядом и умением задавать вопросы; эксцентричный Энтузиаст — синхронный физик; Скептик-резонер, Наблюдательница-библиотекарь; чудаковатый Доктор, предлагающий пить электролит… Бывают романы в письмах, ?«Сорока…» — роман в разговорах и внутренних монологах.

Название — еще одна смысловая цепочка. На обложке прямолинейная отсылка к позднему полотну Брейгеля «Сорока на виселице». Общепринятая расшифровка картины: сорока — болтливость, ведущая к клевете и предательству, виселица — символ борьбы с инакомыслием. Ее вывернутая неправильная геометрия — «невозможная фигура». Как хочешь — так и трактуй, насколько хватает эрудиции и фантазии.

Весь роман — восхитительное интеллектуальное переживание с необычайно сложной даже не структурой, архитектурой. Вспомните рисунки Эшера, где предметы меняют облик, верх — это падающий низ, низ похож на восходящий водопад, коридоры действия бесконечны, похожи на ленты Мёбиуса… У Веркина текст в эшеровском стиле — с ума сойти!

Замысел настолько трудоемкий и неординарный, что автор немного подустал ближе к финишу. Но даже несовершенство, незавершенная гармония — тоже гармония. Гармония неочевидности.

«…если искусство воспевает удачу, то само становится провалом…»

И наконец, позовем, как мне кажется, главного духа, покровительствовавшего автору.

На сцену приглашается преподобный Джонатан Свифт! В этом году, кстати, круглые триста лет с момента написания «Путешествий Гулливера». Там найдем призрачный намек на планету Реген — остров Лапута, парящее обиталище безумных ученых. Что они там добывали — солнечный свет из огурцов… Синхронная физика торжествует!

В самом финале возникает еще одна тема, реальность нашего мира все-таки прорывается.

«…красота может существовать вне человека, добро нет…»

«Выходи гулять! Путешествие по дворам нашего детства»

М.: Бомбора, 2025.

«Поколению менеджеров посвящается…» — слегка меланхолично, мне почему-то так слышится, написал автор в посвящении.

— Ребзя, шухер, атас, линяем! Руслик заманал кокать лампочки, капец как заманал. Зырь, уже ментов вызывают. Захаркать сифака за такой шухер!

Если вам не надо расшифровывать каждое слово этой фразы, если вы знаете, что такое «зыко», «капитошка», «отсушить ляжку», «гони на базу», «нулевые джинсы» — значит, посвящение адресовано именно вам.

Даже если вы не менеджер, а просто сочувствующий.

Значит, у вас тоже было позднесоветское и раннеперестроечное столичное дворовое детство.

Есть как минимум одна причина обратить внимание на эту книгу — поколенческая справедливость.

Детству разных эпох — дореволюционному, советскому — посвящены не только научные работы, монографии и вполне популярные исследования. И про игры, и про игрушки, и про домашний уклад, учебу, дружбу… Про все-все-все.

Детство пред- и постмиллениалов зафиксировано и отрефлексировано родителями в ЖЖ, самими детками в соцсетях и прочих развившихся виртуальных «зеркалах». Между ними — пустота. Дневники уже не вели, письма почти не писали, других способов еще не изобрели.

Мы хорошо знаем и помним многие реалии, прости господи, «лихих 90-х». Заказные убийства помним, игровые автоматы, рэкет, малиновые пиджаки и шестисотые «мерседесы», профессоров, торгующих на рынках, учительниц, подавшихся в интердевочки, ОПГ, крутых пацанов и молодежные банды… А что мы знаем о простом обычном детстве, не криминальном, не маргинальном, не новорусском, без наркотиков и прочей жести, но с «жанровыми особенностями» нового бытования?

Родителям было не до того, выживали, старались держаться на плаву. Недоросли сами обустраивали свой мир, осваивали переменчивую реальность, развлекались, общались, взрослели, обзаводились своими традициями, вырабатывали свои правила. Личных дневников того времени немного или они пока припрятаны. Остается наде­яться на тех, кто вспомнит все, или то, что захотят публично вспомнить. Как автор этой книги.

Про Алексея Федорова знаем вот что: хирург, журналист, поэт, писатель, москвич. Тридцать лет назад — вполне приличный мальчик, но есть нюансы. Он сознается во всем содеянном.

По форме его путешествие по дворам детства — слегка беллетризированные байки, наполненные деталями и подробностями. По сути — едва ли не первая попытка запечатлеть дорогую сердцу совсем ушедшую натуру. Погружение в уникальный тинейджерский социум, от которого почти не осталось следа.

Цитата будет длинная, из сюжета слово не выкинешь.

«В конце 80-х наш двор пережил настоящий бум — все начали собирать пустые пивные банки. В Союзе просто не существовало такой тары. Поэтому она, с красивыми рисунками и, что важно, особенная для каждого сорта пива, была той самой частичкой далекой западной жизни. Нам неожиданно повезло — в недавно открывшемся в нашем районе гольф-клубе работал ресторан для игроков-иностранцев. Они уважали хорошее пиво, поэтому каждый вечер официанты выбрасывали пустые банки в мусорный контейнер на заднем дворе. Охота на пивную тару стала нашей традицией. Однажды, возвращаясь с гольф-поля, когда мы уже готовы были перелезть через забор с полным пакетом банок, нас догнал охранник на квадроцикле:

— Что сперли? Открывай пакет!

— Мы ничего не брали! — сказал Тима.

— Ага, не брали, давайте, вытряхивайте, — прицепился охранник.

С жестяным звоном одна за другой на идеально подстриженный газон выпали десять пустых пивных банок.

— Вы когда их успели выпить, упыри? Вам сколько лет?

— Мне десять, пацанам семь-восемь, — ответил Тима.

— Мы не пили, мы нашли пустые банки, — честно сказал Руслик.

Охранник подошел вплотную к Руслику:

— Дыхни.

— Хаааа, — выдохнул Руслик.

— Зубы хоть утром чистил? — поморщился охранник.

— У нас паста дома закончилась, — соврал Руслик.

— Ну-ка, пройдите все друг за другом по прямой. Руки в стороны, — не унимался он.

Мы послушно совершили необычный ритуал.

— Вы что, действительно ничего не пили? Зачем вам банки? — недоумевал охранник.

— Для домашней коллекции, — гордо ответил я.

Охранник оглядел нас с пренебрежением.

— Ну вы, ребята, и дураки!

— Зато у нас есть хобби, — пробубнил Тима, аккуратно убирая банки обратно в пакет. — Руслик, твоя помялась».

«Заметки из винного погреба»

Перевод с английского Владимира Петрова. — М.: Ad Marginem, 2024.

Что время утопий закончилось, мы с вами уже поняли. Приходится искать утешение, пусть и неочевидное, в прошлом. Эта небольшая книга увидела свет сто с лишним лет назад, в 1920 году — тоже времечко, мягко говоря, веселое, особенно по части перспектив, и тем не менее. Правда, не роман, но почему утопия обязательно должна быть романом? Не должна. Кто мешает нам смотреть шире. Жанр, как бы мы сейчас определили, нон-фикшн, зато по настроению, стилю, посылу получилась оптимистичная, духоподъемная, про радости и удовольствия жизни. Так что вполне утопия.

Упоительная — в буквальном смысле слова — In vino veritas!

Практической пользы почти никакой. За исключением разве что энологов, для которых вино — предмет научного интереса. Остальным «Заметки…» Сентсбери — целый «погреб» не только чистого хмелящего, но и эстетического удовольствия.

«Славного крепкого эля, выдержанного портвейна, имеющего тонкий вкус кларета, умудряющего амонтильядо, вдохновляющего шампанского, несказанного бургундского — я имею в виду Филдинга, Скотта, мисс Остин, Диккенса и Теккерея — никогда не бывает слишком много. Но Стерн — не пиво и не эль, скорее это ликер».

Джордж Сентсбери считается одним из самых влиятельных английских критиков конца XIX — начала XX века, историк литературы, профессор, редактор и прочая-прочая, заслуг на этом поприще масса. Прожил очень долго — родился в 1845-м, умер в 1933-м. Сын служащего без связей, денег и протекции поступил в Оксфорд. Всего — положения, авторитета, материального благополучия — добился собственными талантами и невероятной трудоспособностью, классический self made. «Хрестоматийный викторианец», убежденный консерватор, Оруэлл называл его «реакционером», очень религиозный, не сибарит, но просвещенный гедонист.

«Нет никаких заслуживающих доверия научных доказательств того, что умеренное потребление качественных алкогольных напитков сколько-нибудь вредит здоровому организму; в то же время есть безусловные свидетельства того, что алкогольные напитки употреблялись сильнейшими, мудрейшими, красивейшими народами всех времен, и личный опыт бесчисленного множества людей склоняет к их употреблению. Эти фанатики с поразительной дерзостью уверяют, что «даже умеренное потребление сокращает жизнь». Кратчайшее размышление приведет здравомыслящего человека к выводу, что для подкрепления этих слов нужны исчерпывающие клинические и биологические данные о каждом «умеренном потребителе».

Парадоксально, всемирную славу Сентсбери принесли именно скромные «Заметки из винного погреба», написанные, когда автору было за семьдесят. Как знатоку и человеку, для которого «потребление первоклассного вина было частью повседневной жизни», проницательный издатель заказал ему, ни больше ни меньше, «Энциклопедию вина». Сил и энергии на полноценную энциклопедию не хватило: «Я слишком стар», — признался он в предисловии.

«Чтобы удовлетворить собственные представления о тщательности, я должен был проделать громадное по объему исследование, ведь я никогда не делюсь мнениями о вещах, книгах и людях, полученными из вторых рук. Кроме того, мне предстояло в таком случае выпить больше хорошего вина, чем было бы благотворно для моего кармана или даже для моего здоровья, и больше плохого, чем я мог бы употребить без отвращения в свои преклонные годы. Поэтому я сопротивлялся не столько дьяволу (который, по известным причинам, питает ненависть к вину), сколько слишком прелестным ангелам, не желая вдаваться в подробное изъяснение предмета».

Оцените слог!

Сочетание огромного и разнообразного личного опыта, страсти, всесторонне развитого вкуса, остроумия, умения сопоставлять и анализировать, находить неожиданные яркие образы, богатейшего ассоциативного ряда, не говоря уже про общую культуру, сделали «Заметки…» культовыми. Конечно, в первую очередь у ценителей хорошего алкоголя — виноторговцев, историков, критиков. Скажем, некоторые напитки, популярные в XIX веке — мум, кап, бишоп, нигес, — остались только в старых винных каталогах, без подробностей, описаний, а Сентсбери поделился с любознательными потомками сакральным знанием, каковы они были на вкус. Для остальных это просто исключительно приятное, познавательное и умиротворяющее медленное чтение, подобное смакованию хорошего напитка: красивый бокал и — по глоточку, по глоточку, чтобы оценить оттенок, чтобы раскрылись аромат, букет, чтобы насладиться послевкусием…

«То был великолепный урожай 1857 года, а бутылку в числе прочих изначально готовились отправить королеве Виктории; на этикетке стояли буквы «t. c.» — «tres colore». Когда я купил его тридцатисемилетним в мае 1884 года, оно было густо-янтарным и почти (но именно почти) неигристым, хотя бутылка была заполнена до самой пробки (увы, не все знают, что небольшой недолив порой делает шампанское лучше. Но им, как сказал полковник корнету, не знавшему, что возраст улучшает вкус шампанского, «предстоит еще многое открыть для себя»). Такое вино, поистине царственное, хотелось пить, не мешая ни с чем, как слегка игристый ликер».

Когда автор «Заметок…» был при смерти, так уж совпало, один из поклонников организовал прием в его честь. Хоть герой по уважительной причине на нем не присутствовал, это стало началом существования «Клуба Сентсбери», объединяющего литераторов и представителей винной торговли, которые продолжают устраивать ужины по сей день.

Где у нас там истина?!

«Настройщик»

Роман / Перевод с английского Марии Кульневой. — М.: Фантом Пресс, 2024.

Где-то во влажной глубине бирманских джунглей уже почти неразличимый среди ветвей и листьев, стоит странное для этих мест творение искусных человеческих рук: изысканный «Эрар», рояль легендарной парижской фирмы — полированное драгоценное дерево, тонкая резьба, инкрустация, фигурные детали… Сквозь него уже проросли цветы и травы, точеные ножки обвиты лианами, его облюбовала мелкая живность. Играть на нем уже не сможет никто и никогда, время от времени одна из еще сохранившихся струн издает долгий протяжный вздох, но вряд ли его кто-то услышит среди пения птиц и звона цикад. Еще несколько десятилетий — и рояль совсем исчезнет, растворится, поглощенный своевольной лесной стихией, сольется с ней окончательно. Возможно, кто-то благодарный обустроит около нездешней диковинки маленький алтарь, как любят делать местные жители, ведь этот «Эрар» — тоже своего рода экзотическое божество, занесенное сюда из другого мира.

Этой картинки — сливающийся с джунглями «Эрар» — в романе нет, но она явно напрашивается. Попробую объяснить почему.

Главных героев, кроме «неодушевленно-одушевленного» «Эрара», в романе двое — Эдгар Дрейк, лондонский настройщик, и доктор Кэрролл, военный хирург в звании полковника, несколько лет успешно командующий удаленным британским форпостом в Бирме. Настолько успешно, что военное министерство выполнило самый сумасбродный его каприз — доктор попросил переправить ему рояль. Не только ради удовлетворения собственных эстетических потребностей, но в политических целях. Доктор Кэрролл прославился тем, что установил контакты с местными правителями не при помощи неотразимых стреляющих аргументов, а благодаря высокому и прекрасному, например, читал им стихи. Вдохновленные гармонией, бирманцы проявляли миролюбие и заключали взаимовыгодные договоры. Полковник стал для них уважаемым посланцем британской короны. Музыка, по его замыслу, должна укрепить доверие и связи. Рояль с огромными трудами доставили, но через некоторое время нежный инструмент, не созданный для влажных джунглей, потребовал серьезной профессиональной заботы.

«Я просто хотел, чтобы мой инструмент настраивал лучший лондонский настройщик «Эраров», и я сознавал, что это требование заставит военных признать, насколько они зависят от меня, признать, что мои методы работают, что музыка, как и сила, способна обеспечивать мир. Но я так же знал, что если кто-то проделает весь этот путь, чтобы выполнить мою просьбу, это должен быть человек, который верит в музыку так же, как я сам».

Тогда-то военные чиновники обратились к Дрейку, имевшему в Лондоне репутацию лучшего специалиста по «Эрарам».

Эдгар Дрейк — настройщик по строю души. Это занятие предполагает особый склад характера и темперамент. Это занятие требует педантизма, терпения и сосредоточенности. Его клиенты — лондонская элита, его мастерская — салоны и гостиные в роскошных особняках. Предложение отправиться в непонятное сказочное далёко он, Дрейк, неожиданно для себя, сочтет знаком судьбы. В спасении страдающего инструмента внезапно увидит и высший смысл, даже миссию — ему предстоит восстановить утраченную гармонию.

Долгое плавание, сказочный Восток, новые краски, запахи и звуки… Дрейк и не предполагал, что мир так прекрасен, как он не мог даже вообразить.

Путешествие станет сначала предвкушением чудес, потом погружением в иную реальность, мистической авантюрой, опасной политической игрой и, наконец, поэтичной драмой… Путешествием, из которого невозможно вернуться.

«Настройщик» — новый виток традиционного британского колониального романа, точнее, уже постколониального. Можно сколько угодно пыжиться, мнить себя цивилизаторами, но природа, в которой органичны люди, в ней рожденные, возьмет свое, растворит, прорастет, переварит.

«Здешнее солнце знает, как свести с ума даже самого трезвомыслящего человека…»