В этом году православный Великий пост начался 18 марта и продлится до 4 мая. Для верующих это ритуальное время обязательного очищения разума от греховных мыслей, подготовка к пасхальному Воскресению, повод подумать о душе, о смерти и вечной жизни. Для неверующих или сомневающихся пост — пережиток архаических аскетических практик для усмирения грешной плоти, выводящих человека из рутины суетной повседневности для вознесения к высшим сферам бытия. Без веры, без учета трансцендентального плана человеческого существования сам пост, то есть требования отказа от скоромной пищи (употребления продуктов животного происхождения, прежде всего — мяса), лишается смысла, если только не стоит задача похудеть. В этом плане соблюдение поста, как и молитва, или исповедь, или причастие, может служить индикатором глубины православного религиозного сознания, настоятельной потребности в связи с Богом. Примем эту посылку в качестве показателя сохранения традиционных устоев (скреп) в российском обществе.

Согласно традиции (фиксируемой церковным уставом), для этого периода существуют определенные правила питания.

В будние дни еда (картофель, овощи, каши) разрешена только один раз в день и только вечером;

• по субботам и воскресеньям разрешено есть два раза — в обед и вечером.
• В понедельники, среды и пятницы следует употреблять холодную пищу без масла.
• Во вторники и четверги рекомендуется употреблять горячую пищу без масла.
• В субботу и воскресенье можно употреблять растительное масло.
• В Великую субботу (субботу Страстной седмицы) верующие должны отказываться от пищи до наступления Пасхи.

Особенно строгими требования к постящимся оказываются в первую и последнюю неделю. Но есть, разумеется, исключения. Необходимость строго следовать церковному уставу предписана только лишь священнослужителям, монахам и послушникам. «Простым людям» не нужно сидеть на хлебе и воде в особо строгие дни, достаточно придерживаться постного меню. И избегать грехов.

График 1

Насколько эти требования значимы для россиян и соблюдаются ими? В целом не очень. Составить некоторое представление об этом позволяют данные социологических исследований, проводимых «Левада-центром» на протяжении четверти века (1998–2024, всего 13 замеров).

Полный пост все семь недель держат чуть меньше 3% опрошенных (в среднем за указанный период). Столько же опрошенных (менее 3%) соблюдают великопостные предписания, но в полной мере — только в последнюю неделю. (Монахи и священнослужители, учитывая их общую численность в России в 56–58 тысяч человек — 0,5 промилле в структуре населения, составляют ничтожную долю среди обеих этих категорий.) Частичного режима питания (постятся) придерживаются еще 16% опрошенных. Итого так или иначе руководствуются требованиями православного устава 22%. Чаще о готовности к различным самоограничениям заявляют пожилые люди, особенно женщины, среди которых гораздо выше процент верующих и воцерковленных, соблюдающих требуемые церковью правила поведения.

В отличие от них 75% россиян сохраняют в этот период обычный режим питания. Из общего числа опрошенных следует вычесть представителей других конфессий и неверующих. К исламу сегодня себя относят 6% опрошенных, 5% — атеисты, 15% — не принадлежат к какому-либо вероисповеданию, ответы буддистов, иудаистов, католиков, протестантов составляют статистически незначимые величины (в сумме около 2%). Православными себя считают 72% россиян (февраль 2024 г., в иные годы доля таких ответов поднималась до 77%). Крещены по православному обряду — 83% (апрель 2023 г.).

Таким образом, основная масса православных россиян игнорирует особость времени Великого поста и его требования (графики 1 и 2).

ГРАФИК 2

Традиционные ценности

Само по себе расхождение между самохарактеристиками и реальным поведением в современном, по сути — секулярном, обществе не должно было бы вызывать большого удивления. Двоемыслие (не путать с лицемерием) — важнейший механизм адаптации подданных к репрессивному государству. Парадоксальным такое поведение может выглядеть, только если всерьез принимать тезис о православном народе-богоносце, для которого традиционные ценности играют экзистенциальную роль.

Какие есть для этого основания? 92% россиян (июль 2021 года) согласны с тем, что «Россия — это страна традиционных ценностей». Такие цифры, как и число «православных», вроде бы подтверждают тезис начальства о глубинной вере народа-богоносца, его органическом патриотизме и т.п. Правда, мало кто знает, что это такое — «традиционные ценности»; абсолютное большинство опрошенных затрудняются в ответах, когда их просят раскрыть или пояснить эти понятия. Нет определенности и у кремлевских идеологов, депутатов и пропагандистов, легко и часто оперирующих этими словами. Население понимает, что это язык власти, а потому ориентируется на интонацию. В данном случае это интонация самого высокого начальства, требующая повиновения.

При большом желании из таких выступлений можно вывести, что речь идет об истовой приверженности российского общества,

• во-первых, к религии (но только в виде православия — ислам, протестантские конфессии, католицизм или иные вероучения сюда не попадают),
• во-вторых, о значимости образцов патриархальной семьи и, в-третьих, о соответствующих ей формах строгой нравственности и брака.

Проще всего было бы отмахнуться от этой риторики, сказав, что это вздор, обычная демагогия политиков и церковных служителей. Какая уж тут традиционная крепкая семья, когда в России 70 с лишним процентов (а в иной год и 85%) заключенных браков распадаются, когда радикально изменилась сама структура семьи, распределение мужских и женских обязанностей, когда не мужчина («хозяин»), а женщины играют доминирующую роль в семейной политике, бюджете, воспитании детей, инициируют новые нормы социализации детей, потребления, сексуальных практик и проч. «Традиционную» точку зрения на семью и секс сегодня разделяют всего 20% опрошенных (опрос 2021 г.). Она заключается в том, что единственным назначением семьи и оправданием секса является производство детей («следует родить и вырастить столько детей, сколько получится, не прибегая к контрацепции и абортам»).

Секс и любовь — одна из сквозных тем человеческой культуры, категорически отвергается как сфера интимности, близости и наслаждения, как и само представление о человеке, редуцированное до покорного Лазаря. Ханжескому ресентименту церкви и депутатов, озабоченных народной нравственностью, противостоят мнения абсолютного большинства россиян (72%), которые сводятся к более ответственной в социальном плане позиции: «следует планировать рождение детей в семье, используя методы контрацепции». Причем две трети респондентов настаивают на том, что государство не должно вмешиваться в такие вопросы, включая проблему абортов, что это не его дело, а женщины.

Морально неприемлемым большинство россиян по-прежнему считают супружескую измену (хотя такова общераспространенная практика, параметры которой социологическими методами определить трудно, но косвенно на эти изменения в представлениях о правильном и хорошем поведении указывает отсутствие жесткости осуждения «связи с женатым мужчиной или замужней женщиной»). Еще более сильны негативные оценки многоженства, допустимого на Кавказе. И те и другие явления осуждали в 2000-е годы от 62 до 74%, к настоящему времени этот показатель вырос до 88–89%. Напротив, по отношению к разводу или сексу между людьми, не состоящими в браке, нравы радикально изменились: вполне оправданными с точки зрения морали в 2007 году их считали 34–36%, в 2021 году — уже 55–57%. Другими словами, это стало новой социальной нормой, фиксирующей большую избирательность в отношениях и ожидание взаимопонимания, открытости, повышенные требования к личным качествам партнеров. По сути, это отказ от требований безличной традиции. Такая норма установилась под влиянием нового поколения, гораздо более толерантного к вариациям социального поведения. Правда, это не касается гомосексуальных отношений, негативные установки к которым стали, под влиянием государственной пропаганды, намного более жесткими и нетерпимыми.

Таким образом, речь идет не о кризисе и необходимости спасения семьи как института, как иногда говорят об этом депутаты, а о необратимых изменениях самих форм семьи, их многообразии. Семья давно стала другой, чем это представляется в рассуждениях особо одаренных депутатов. Более распространенными стали такие формы, как совместное проживание без регистрации брака (особенно у молодых людей), гражданский брак и т.п. Ничего загадочного здесь нет:

в том числе и к новым сексуальным нормам и практикам, настаивают на более справедливом распределении обязанностей в семье или при совместном проживании, менее склонны к авторитарным моделям социальных отношений, чем мужчины, не говоря уже о меньшей распространенности, чем у последних, проявлений социальной патологии (готовность к насилию, совершению преступлений, алкоголизм, суицид у мужчин в несколько раз выше, чем у женщин).

Отмахнуться от депутатов можно, но трудно отделаться от того факта, что доля россиян, считающих себя «православными», быстро увеличивалась с перестройки, конца 1980-х годов, и до середины 2000-х. В 1989 году, когда мы начали вести систематические социологические исследования, «православными» (тогда это точно совпадало с «верующими») считали себя 16–17% опрошенных, в 1991 году — около 30%. Такой рост в какой-то мере можно было бы рассматривать как освобождение народа от диктатуры атеистического государства, однако к декабрю 2009 года этот показатель достиг максимума — 80%, а затем доля таких ответов начала снижаться.

Опять-таки из этих 71–72% «православных» лишь две трети верят в существование Бога (32–34% «твердо верят» и не испытывают при этом никаких сомнений, остальные верят, но «иногда испытывают сомнения»). Как и число «православных», доля «верующих в Бога» в населении в целом заметно выросла с 1991 по 2008–2009 год (с 29 до 53–55%), но в дальнейшем существенно не менялась (в 2002-м — 57%, в 2009-м — 55%, в 2020–2022-м — 51–52%). Однако регулярно (то есть не реже раза в месяц) посещали религиозные службы незначительное число опрошенных: от 7% (2003 г.) до 17–18% опрошенных (в 2018–2022 гг.). Требования регулярного причастия точно так же не выполняются основной массой православных. В 1991–2002 годах причащались (хотя бы раз в год) лишь 7% опрошенных в среднем (более редкое причастие и исповедь по каноническим правилам означает выпадение из общины верующих). Другими словами, есть небольшое число «воцерковленных» россиян, соблюдающих все основные требования традиции и ритуала: причастия, исповеди, постоянное участие в литургических службах и т.п. — и принимающих непосредственное участие в жизни церковного прихода, религиозной общины (таких — 6–9%, опрос 2021–2023 гг.). Видимо, таков предел сообщества верующих прихожан, хранителей традиции. 53% россиян вообще не были в церкви ни разу за последние 20 лет. Остальные были очень редко, по особым, окказиональным поводам (отпевание, крещение детей и т.п.).

На проклинаемом Западе, который, согласно заверениям нашего начальства, утратил свои христианские ценности и традиции, частота посещения религиозных служб верующими в существование Бога выглядит следующим образом (график 3).

График 3

«В какой-то степени верующие…»

Еще большее удивление у сторонних наблюдателей вызывают данные о силе веры или идеологии православных россиян. Доля тех, кто верит «в жизнь после смерти», поднялась в последние годы с 31–33% (1991–1993) до 48–49% (2017–2022). Примерно так же выросло и число «верующих в Царство Небесное» (с 29% в 1991 г. до 58% в 2008 г., но затем снизилось к 2020–2021 гг. до 51–52%), и в «религиозные чудеса» (соответственно, с 33 до 52% в 2008 г. и затем снизилось до 45–46% к настоящему времени). Но еще больше россиян (55% в среднем за 30 лет исследований, 1991–2021 гг.) верят «в порчу», «сглаз» и прочие магические или колдовские штуки, трудносовместимые с новозаветным христианством и этикой Нагорной проповеди. Это кажется дикостью, если не помнить об окроплении святой водой и освящении танков, ракетных комплексов и назначении святых в покровители космических войск.

На вопрос: «Какую роль в вашей жизни играет религия?» — от 32 до 41% опрошенных отвечали «очень важную» или «довольно важную» (причем доля ответов «очень важную» составляла от 5% в 2013 г. до 15% в 2021-м), но гораздо больше россиян — от 59 до 62% — за те же годы опросов (2005–2021) говорили «не слишком важную» или «вообще не играет никакой роли».

Такое распределение самооценок очень устойчиво и мало меняется на протяжении многих лет. «Очень религиозными» людьми себя считают от 4 до 9%, число «в какой-то степени верующими» — поднялось от 19% (2008) до 43% (2022). Всплеск таких ответов произошел после патриотического восторга от «Крымнаш» и возвращения к «традиционным ценностям». Соответственно, доля ответов «не слишком религиозными» и «совсем не религиозными» снизилась с 72% (2008) до 46% (2022).

Процесс приобщения к православию, если проследить за изменением социального состава верующих на протяжении длительного времени, идет от носителей низового обрядоверия (пожилых и не очень образованных женщин) к более молодым женщинам, от малообразованных к образованным группам. Среди новообращенных и уверовавших первыми оказываются чиновники, опережающие по скорости и широте охвата все другие социальные категории и группы. Другими словами, мы имеем дело с механизмами замещения дефицита морального капитала декоративной или компенсаторной идентификацией с символами православия, но при сохранении мощного пласта массовых низовых суеверий. Красить яйца на Пасху, печь куличи — да, идти к Всенощной — нет. В среднем намерены обязательно быть на пасхальной службе всего 7–8% (по данным 15 замеров, проведенных в 1997–2024 гг.), зато красить яйца будут 71%; печь куличи считают обязательным на Пасху от 30 до 45% (правда, в последние годы не столько сами будут печь, сколь покупать готовые; об этом в 2024 г. сказали 52% респондентов). Освящать их в церкви в этом году предполагают 36% (в 1997 г. таких было лишь 13%, рост почти в три раза). О языческом, по сути, обычае на Пасху ехать на кладбище поминать умерших и оставлять им на могилах еду, сладости и водку и говорить не приходится.

Декларативный традиционализм сводится к подчеркнутой самоидентификации себя как православных, являющейся в нынешних условиях стертым синонимом принадлежности к государству русских. Говорить о евангельском просвещении или рационализации морального сознания в России не приходится. Запрос на традиционализм может рассматриваться как неудача стать или быть современным обществом. Со стороны власти использование этого символического ресурса позволяет девальвировать любые попытки утверждения субъективной автономии личности, претензий на неотъемлемые права и достоинство частного человека. Со стороны подданных — бессознательная потребность придать себе значимость через отождествление себя с остаточными значениями всего целого, которое мыслится как этноконфессиональное целое, бывшее символической основой империи, или в более привычной для нас форме — «великой державы».

Авторитет и доверие к РПЦ

В ситуации политического кризиса и развала советской системы, состоянии общей дезориентации и утраты коллективной идентичности обществом был выдан церкви огромный кредит морального доверия как институту, воплощавшему добро и надежды на то, что церковь будет нести людям свет любви, терпимости и человечности, которых так не хватало при диктатуре и терроре коммунистов. Власть (и при Ельцине, и тем более при Путине) всячески поддерживала такое отношение, используя подобные иллюзии в качестве составляющих своей легитимности. РПЦ в первые годы перестройки и недолгое время после ГКЧП сохраняла образ страстотерпицы, жертвы репрессий советского времени, получившей наконец-то заслуженное признание и компенсацию в виде налоговых послаблений, поддерж­ки со стороны государства, возвращения утраченной при большевиках собственности и т.п.

Но завышенные ожидания явно не оправдывались, церковь все сильнее раскрывалась как крайне консервативный, если не сказать — реакционный, институт с домостроевскими представлениями о социальном устройстве и отношениях государства и общества. Сегодня церковь в общественном мнении (в рейтинге институционального доверия) отодвинута на пятую позицию (после президента, армии, ФСБ, правительства). Первоначальное массовое одобрение ее намерений руководить душеспасительной деятельностью, заняться воспитанием детей и молодежи, заботой об общественных нравах довольно скоро сошло на нет, когда родители столкнулись с реальностью преподавания «Основ православной культуры» в школьных классах или с навязыванием патриархальных представлений о семейной жизни, сексе или недопустимости абортов. И отношение россиян к участию церкви в политической жизни полностью перевернулось: если в 1991 году 50–55% поддерживали подобные планы высших иерархов, то в последние 15 лет абсолютное большинство высказывалось против этого, причем доля негативных ответов выросла с 49 до 71%.

Неявное сопротивление интервенциям церкви в общественную жизнь стали оказывать именно женщины, бывшие вначале как раз наиболее лояльными сторонницами усиления влияния церкви. Следует подчеркнуть, что в нашем обществе именно женщины являются носителями ценностных и моральных изменений. Они более внимательны, чем мужчины, к проблемам человеческого существования, и потому чаще оказываются интродукторами новых моделей и образцов социальных отношений в семье. Чувствуя гораздо более сильную внутреннюю ответственность, чем отцы, за детей, за их будущее, включая их профессиональное продвижение, женщины скоро ощутили опасность, исходящую от косности и авторитаризма служителей церкви, и постарались нейтрализовать их влияние в сфере своей компетенции. Это, собственно, и стало одной из причин снижения доверия и авторитета церкви, медленного отхода от нее, особенно заметного в ситуации пандемии коронавируса (график 4). Однако антизападная мобилизация после 24 февраля 2022 года вернула доверие к базовым институтам государства — правительству, Госдуме, ФСБ, потянув за собой и повышение значимости церкви как символа «русскости» и противостояния чужим, западным ценностям — правам человека, свободе, личному достоинству.Но завышенные ожидания явно не оправдывались, церковь все сильнее раскрывалась как крайне консервативный, если не сказать — реакционный, институт с домостроевскими представлениями о социальном устройстве и отношениях государства и общества. Сегодня церковь в общественном мнении (в рейтинге институционального доверия) отодвинута на пятую позицию (после президента, армии, ФСБ, правительства).

Первоначальное массовое одобрение ее намерений руководить душеспасительной деятельностью, заняться воспитанием детей и молодежи, заботой об общественных нравах довольно скоро сошло на нет, когда родители столкнулись с реальностью преподавания «Основ православной культуры» в школьных классах или с навязыванием патриархальных представлений о семейной жизни, сексе или недопустимости абортов. И отношение россиян к участию церкви в политической жизни полностью перевернулось: если в 1991 году 50–55% поддерживали подобные планы высших иерархов, то в последние 15 лет абсолютное большинство высказывалось против этого, причем доля негативных ответов выросла с 49 до 71%.

Неявное сопротивление интервенциям церкви в общественную жизнь стали оказывать именно женщины, бывшие вначале как раз наиболее лояльными сторонницами усиления влияния церкви. Следует подчеркнуть, что в нашем обществе именно женщины являются носителями ценностных и моральных изменений. Они более внимательны, чем мужчины, к проблемам человеческого существования, и потому чаще оказываются интродукторами новых моделей и образцов социальных отношений в семье. Чувствуя гораздо более сильную внутреннюю ответственность, чем отцы, за детей, за их будущее, включая их профессиональное продвижение, женщины скоро ощутили опасность, исходящую от косности и авторитаризма служителей церкви, и постарались нейтрализовать их влияние в сфере своей компетенции. Это, собственно, и стало одной из причин снижения доверия и авторитета церкви, медленного отхода от нее, особенно заметного в ситуации пандемии коронавируса (график 4). Однако антизападная мобилизация после 24 февраля 2022 года вернула доверие к базовым институтам государства — правительству, Госдуме, ФСБ, потянув за собой и повышение значимости церкви как символа «русскости» и противостояния чужим, западным ценностям — правам человека, свободе, личному достоинству.

график 4

Индекс рассчитывается как сумма ответов «вполне заслуживает доверия» + половина ответов «не вполне заслуживает доверия» минус ответы «совсем не заслуживает доверия» + 100). Показатель доверия выше 100 означает преобладание доверия, и наоборот. Число опрошенных в 1997–2008 гг.= 2100; с 2009 г. = 1600

Одно из объяснений снижения авторитета церкви, отмечаемого с 2010 года, состоит в том, что образовательный уровень священников к началу перестройки был ниже среднего уровня образования населения в целом. Советская власть (в лице КГБ в первую очередь) держала церковь под жестким контролем, минимизируя ее возможности корпоративного воспроизводства и тем самым ограничивая ее влияние на население. Потребовалось время и ускоренное расширение системы профессиональной подготовки попов для обеспечения политики религиозного воспитания и евангельского просвещения атеистического социума. Церковь по своему кадровому составу, культурному уровню персонала и мировоззрениям ее служителей явно не соответствовала этическим запросам современности и гуманистическим надеждам меняющегося российского общества. Но ее стремление к архаике и примитивности понимания реальности соответствовало интересам власти в контроле над обществом и обеспечению патриархальной покорности государству. Цинизм и угодничество высших иерархов Русской православной церкви по отношению к установившемуся в России режиму («приход Путина — это божье чудо», как объявил патриарх Кирилл в одной из своих давних проповедей) облегчил превращение РПЦ в департамент по идеологическому воспитанию населения, во что-то вроде консервативного агитпропа.

Для социолога понятие «традиционные ценности» в буквальном своем значении есть нонсенс, логическое противоречие, круглый квадрат. Традиции и ценности — это полярные по функции и характеру действия, а не просто разные формы регуляции. Либо традиция (буквально — воспроизведение целостного образца поведения, передаваемого от носителя традиции к неполноценному в социальном плане индивиду — ребенку, юноше, чужому, что характерно для архаических, аграрных, племенных сообществ). Либо ценностная регуляция, характерная для современного сложно устроенного, дифференцированного общества, в котором индивид сам выбирает способ (образец) поведения. Это не значит, что в современном обществе традиция не имеет места быть, напротив, область подлинной традиции — это сфера воспроизводства наиболее значимых и высоких смыслов и представлений, ограниченных особыми ситуациями, — ритуалов смерти (похорон) или праздников (от свадьбы до Нового года), а также — функционирования наиболее архаических и ритуализованных институтов в современном обществе — религии и армии, имеющих дело с предельными ситуациями жизни и смерти.

Усиленная апелляция к традиции в языке нынешней российской власти, отсылка к авторитету (святости) прошлого означает мысленную посылку безоговорочного подчинения воли индивида государству как держателю мифологии таинственной сущности «тысячелетней России», в которую можно только верить. Другими словами, традиционные ценности подразумевают как норму или предписываемый образец «патриархальную семью», «православие» в версии патриарха Кирилла, «патриотизм», самоотверженность, отказ от частной жизни и слепую преданность имперскому государству, героическое, то есть жертвенное, не рассуждающее, некритическое, следование приказам власти. Традиционные ценности — это идеологическое оправдание суверенности государства, самовластия, как это называлось в старину, то есть полная независимость властей предержащих от мнений и интересов общества или, в нашем случае, — от населения страны.