Бывают верные прогнозы. В далеком 1981 году Солженицын публично допустил возможность русско-украинского вооруженного конфликта и заранее занял позицию: «Знаю и твердо объявлю когда-то: возникни, не дай бог, русско-украинская война — сам не пойду на нее и сыновей своих не пущу». Это заявление было основано на интуиции и на глубинном понимании основ истории; только так и делаются прогнозы.

Бывают точные расчеты.

В 1970-м диссидент Андрей Амальрик издал на Западе эссе «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года». Где точно и холодно описал причины, с неизбежностью ведущие к распаду сверхдержавы. Понятно, что дата была выбрана по ассоциации с Оруэллом, и то, что 1984-й действительно стал последним безмятежным годом советской империи, — случайность. Но само направление мысли Амальрика — закономерно. Он в целом правильно все посчитал, поэтому не промахнулся в частности.

А бывает игра в угадайку.

Скажем, детский писатель Николай Носов задумывал (и начал печатать в журнале «Барвинок») сказку о Незнайке и его друзьях еще при жизни Сталина. Никаких социальных прозрений от сказки Носова никто не ждал; сам объективный ход истории ведет нас в Солнечный город, эту детскую версию коммунистической утопии, какие могут быть сомнения и колебания? Когда именно наступит коммунизм — вопрос неуместный; Хрущев мог пообещать на XXII съезде (1961), что общество победившей справедливости построят «в основном» 1980-м и что нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме, но обычный начальник, лектор или писатель отвечал расплывчато: как только, так сразу.

Однако сатирическое изображение западного мира — совсем другое дело. В 1964-м, на излете хрущевской эпохи, Носов написал «Незнайку на Луне», показав оборотную сторону истории, капиталистическую. И решил изобразить классическую пирамиду — «общество гигантских растений», акции которого растут как на дрожжах, чтобы в одну секунду обвалиться. «Мы не хотим также сказать, что, приобретая акции, коротышки ничего не приобретают, так как, покупая акции, они получают надежду на улучшение своего благосостояния. А надежда, как известно, тоже чего-нибудь да стоит. Даром, как говорится, и болячка не сядет. За все надо платить денежки, а заплатив, можно и помечтать»… Здесь содержится прямое предупреждение о будущем явлении МММ, «Тибета», банка «Чара». И при этом Носов не пророчил и не прогнозировал; он действовал методом тыка: то есть угадывал.

Но бывают случаи поинтереснее. Где сходятся тык, предчувствие, прогноз, случайность и расчет.

В 1988-м, через 24 года после «Незнайки на Луне», через 19 после завершения эссе Амальрика и через 7 — после солженицынского заявления о возможности русско-украинской войны — журналист Александр Кабаков написал антиутопию «Невозвращенец». 75 машинописных страниц, одна сюжетная линия, по сути, один герой — и множество сопровождающих персонажей.

Сюжет до обидного прост — академического ученого Юрия Ильича, наделенного способностью к экстраполяции, вербуют пришлые «редакторы» из легко опознаваемой «редакции». Юрий Ильич соглашается. И отправляется в будущее, причем ближайшее.

Ясно, что при этом Кабаков оглядывался на антиутопию Владимира Войновича «Москва. 2042», герой которой, писатель-эмигрант Карцев, из Мюнхена образца 1982 года переносился в Москву 2042-го, чтобы обнаружить торжество православного коммунизма во главе с диктатором Гениалиссимусом и отцом Звездонием. А Юрий Ильич перемещается в 1993-й. Там царит эпоха Великой реконструкции. На улицы без «калаша» не выйти, на Тверской танки, общество трезвости терроризирует обывателей, страной правит диктатор Панаев…

То ли принимая миссию пророка, то ли действуя методом тыка, то ли считая ходы.

В модные литературные журналы «Невозвращенец» не попал, а был опубликован в июньском номере «Искусства кино» за 1989-й, что подчеркнуло предельную условность и сценарный схематизм повести. Кабаков — незаурядный автор, он вошел в литературу несравнимо более сильными книгами: «Все поправимо», «Бульварный роман» и другие. Но славу заработал благодаря «Невозвращенцу». Повесть взорвала медийное поле; не цитировал ее только ленивый. В 90-м начались переводы, права на экранизацию запрашивал агент Оливера Стоуна, но они уже были проданы «Ленфильму»… Не потому, что она гениальна, а потому, что она схематична; никаких толкований и перетолкований. Сказано, грядет переворот — значит, переворот. Говорят вам: танки на Тверской — значит, танки.

А когда случился августовский путч, и вслед за ним кровавые события 1993-го, Кабакова записали в провидцы. Автор «Невозвращенца» занудливо, но честно объяснял, что ни о чем таком не думал; что 93-й появился в тексте только потому, что писатель в детстве обожал роман Гюго; что фамилия Янаева не зашифрована в диктаторе Панаеве, а на самом деле узурпатора в «Невозвращенце» звали Гончаров, но цензоры нашли намек на Горбачева и потребовали произвести замену. А как меняет имена интеллигентный автор? По прихоти классических ассоциаций. Круг писателя Гончарова пересекался с некрасовским кругом, где Некрасов — там и Панаева. Но это было слишком сложно, чтобы Кабакова кто-нибудь услышал. Очень приятно, царь. Очень приятно, пророк.

Интересно, что Владимиру Войновичу звание провидца не присвоили, хотя в его романе, написанном задолго до начала перестройки, появляется не только августовская коммунистическая революция и заговор молодых генералов КГБ (все то, что может наводить на мысли о ГКЧП), но и прямые прообразы общества «Память»* и прочих погромных движений. Почему антиутопия была как бы пропущена политизированным читателем излета перестройки? Кажется, причина очевидна: хотя написан текст сатирически однозначно, однако он слишком многослоен, чересчур многофигурен, недостаточно схематичен. Перестроечные же игры в угадайку (послеперестроечные тоже) требовали простоты и ясности: было так, так и так, а будет так, так и так.

Однако и этого мало.

Через 10 лет в принципиально схематичном романе Виктора Пелевина** «Generation «П» был отыгран миф о сопряжении поколения «П» (то ли пепси, а то ли ПЦ) с богиней Иштар и вавилонским заговором. Но фантастические обстоятельства наложены на сатирические детали и линейный сюжет — заземлен. Главный герой, Вавилен Татарский, который получил свое имя в честь Василия Аксенова и Владимира Ленина, становится успешным копирайтером и поднимается по карьерной лестнице, как по спирали вавилонской башни. По пути он то ли теряет себя, то ли приходит к своей вечной основе, но главное — осознает, что граница между виртуальным образом и жизнью полностью размыта. Реальность заместилась телевизором, люди — виртуальными клонами. И невозможно разобрать, кто правит холдингом, страной или системой — человек или фикция, да и кто ты сам — личность или проекция чьей-то воли.

Книга вышла в 1999-м и была прочитана на фоне думской выборной кампании, самой странной и двусмысленной за весь период ранней русской демократии, когда телевизор стал волшебным фонарем, магическим кристаллом, камерой-обскура. Новая власть пришла на смену старой, используя телевизионные штыки. И первым делом зачехлила их, как только получила свое… Реальность вылетела в виртуальную трубу, как предупреждал читателей Пелевин. Снова — тык, интуиция, расчет и схема. И предельное неправдоподобие как форма реализма.

Звучит сложновато, но мысль простая. Уже в случае с ГКЧП (и, соответственно, с повестью Кабакова) политические практики в России приобрели черты фантасмагории. Скрежещущие аббревиатуры, латиноамериканские контексты, дешевые приемы заговорщиков, как в голливудских опивках класса С, трясущиеся руки, спившиеся вице-президенты… Телевизионные подмены политики, шулерские фокусы Доренко, Березовского и Киселева… Постмодернистские игры Суркова, все эти «Наши», «Идущие вместе», Деды Морозы на площади Сахарова, шоу в Лужниках и на Манежке, стилизованные под Лени Риффеншталь… а дальше провал в современность с возрожденным опытом доносов и четвертьвековыми сроками за слова…

Ходить бывает склизко
По камешкам иным,
Итак, о том, что близко,
Мы лучше умолчим.

Если хочешь это все изобразить реалистично, прибегай к гротеску. Если наде­ешься передать глубокий смысл происходящего, используй простую сюжетную схему. А если стремишься угадать будущее, выбирай самые немыслимые варианты.

Спустя 12 лет после «Generation «П» прозаик Яна Вагнер напишет роман «Вонгозеро» (2011), который превратится в сериал «Эпидемия» (снят в 2019-м, показан в 2020-м).

Здесь по полочкам разложены все страхи, которые будут сопровождать пандемию: расстрельные заслоны на пути к Москве, «прокаженные», несущие в себе (и с собою) заразу, расчеловечивание и гуманизация, даже китайский след пандемии отслежен. Что это — пророчество? Прогноз? Или игра в угадайку? Ни то, ни другое, ни третье. Просто правильная работа со стереотипами, следование перечисленным выше принципам, профессиональное владение задачей. Чем невероятней, тем правдоподобней, чем схематичней, тем лучше, чем фантасмагоричней, тем ближе к политике. У актера Ярмольника есть прекрасная байка о том, как он проснулся после неудачного спектакля и решил придраться к жене.

— Соль должна стоять здесь, — прикрикнул он и попал указательным пальцем в солонку.

В последние годы выходили книги куда более сложные, чем «Вонгозеро», и снимались сериалы куда менее прямолинейные, чем «Эпидемия» (еще раз: это не претензии, это лишь характеристики конкретного проекта). Именно поэтому они проскакивали мимо большого читателя и не воспринимались как пророчество массовым зрителем.

Глубокая и хорошо написанная антиутопия Эдуарда Веркина «Остров Сахалин» пробудила многочисленные споры, но не стала игрой в угадайку. Будет ядерная война с Японией или не будет (а если паче чаяния случится, как выстроится жизнь после нее) — отличный вопрос для экспериментальной прозы, но никудышная проблема для общества. Точно так же антиутопия «Метро» запрещенного писателя Глуховского** несравнимо примитивней сериала «Топи», снятого по его сценарию Владимиром Мирзоевым. Из чего с неизбежностью следует, что пророческий статус получит «Метро», а «Топи» станут утешением интеллектуалов. И мини-сериал Мирзоева «Этюды о свободе» слишком тонок, чтобы считывалось сбывшееся предупреждение. И большинство романов Сорокина чересчур философичны, чтобы попадать в солонку.

А вот антиутопия «День опричника» прозвучала как сбывающееся предупреждение — среди прочего благодаря тому, что в основе пародия на примитивный, грубо сколоченный роман генерала Краснова «За чертополохом». И невероятные приключения опричника, которые завершаются счастливым соитием борцов за торжество мужского государства, — не уводят нас на глубину, не выстраивают сложную литературную оптику. А показывают политическую жизнь как бесконечно длящуюся деградацию. И тем самым превращаются в пророчество, прогноз, расчет и угадайку.

Поучительные выводы — важный признак жанра социальной проповеди. И если мы нырнули в этот жанр, не будем отступать от правил. Дорогие дети. Братья и сестры. Товарищи. Современная литература, иногда кино по-прежнему работают барометром истории — и способны предсказывать. Просто им приходится предсказывать действительность, которая:

• примитивна,
• неправдоподобна,
• схематична,
• пародийна.

Такую действительность может описать сатирическая словесность, спрямленные, как бы детские жанры, пародии. Так что если вы хотите заглянуть в надвигающееся будущее, то для этого скорее подойдет историческая сказка Ивана Филиппова**, чем крупное повествование солидного прозаика.

Но только если вы действительно хотите заглянуть. Зрелище вас может не обрадовать.

* Признана экстремистской и запрещена.

** Внесены Минюстом РФ в реестр «иноагентов».