Ключевые формулы эпохи рождаются почти случайно, обрастают шлейфами — и начинают программировать историю. Эренбург сочиняет средненькую «Оттепель» — и этим именем аукается поколение. Любимов гениально ставит «Доброго человека из Сезуана» — и после этого достаточно сказать «Таганка», чтобы тебя опознали свои. Абуладзе снимает «Покаяние», Соловьев «Ассу», и эти фильмы наполняют смыслом время.

В 1989-м Горбачев впервые использовал фразу «Европа от Атлантики до Урала» в беседе с премьером Ирландии; на самом деле он цитировал де Голля, который повторял эту метафору постоянно. В частности — в 1962-м, во время визита в Германию. О чем доложили Хрущеву, и тот потребовал ответа: что вы, господа хорошие, имеете в виду? Что, покушаетесь на нашу территорию? Хотите нас завоевать? На пару с побежденными фашистами? Не выйдет! На французов как-то надавили, те дали внутреннее поручение: от формулы в официальном обороте воздержаться.

Прошло четверть века, и она вернулась в оборот — с неожиданной подачи Горбачева. Причем де Голль имел в виду одно, Хрущев другое, Михаил Сергеевич третье. Первый мечтал о единой Европе и взаимной добровольной интеграции, не исключая СССР. Второй смотрел сквозь призму вечного противостояния. Третий — говорил о взаимодействии. В экономической, культурной и военной областях. Потому что для него Атлантика не столько океан, сколько псевдоним НАТО.

Но самое интересное началось потом. После Ирландии. Абсолютно случайно. И притом закономерно.

За год до встречи генсека с премьером группа «Аквариум» слиняла с гастролей в Баку на единственный концерт в Махачкале. После концерта сами стали сочиняться строчки про полковника Васина, уехавшего на войну с молодою женой. На обратном пути БГ* не спалось, он стоял в тамбуре, смотрел на горящие вышки, вспоминал песню Боба Дилана «This Whee’l›s on Fire» (1975) и продолжал сочинять забрезживший текст:

Этот поезд в огне,
И нам не на что больше жать,
Этот поезд в огне,
И нам некуда больше бежать.
Эта земля была нашей,
Пока мы не увязли в борьбе,
Она умрет, если будет ничьей,
Пора вернуть эту землю себе.

Где тут де Голль, где Атлантика, где Горбачев? Да пока что нигде. Но проявим терпение; все сейчас появится.

На песню «Этот поезд в огне» тут же сняли черно-белый клип, который в феврале был показан в программе «Взгляд». То есть посмотрен практически всеми.

В 1989-м песня прозвучала в фильме Сергея Соловьева «Черная роза — эмблема печали, красная роза — эмблема любви» (вторая часть легендарной «Ассы»). Стала культовой для новых поколений. И сама собою наложилась на информационный фон.

На усиление метафоры сработала «Родина» Юрия Шевчука, созданная в том же 1989-м. В центре песни — образы дороги и утраты, возвращения и выхода из тупика. Все, как в мечтах Горбачева и в незабываемых словах БГ. Если подходить к стихам формально, то перед нами история блудного сына, который направляется домой; если погружаться в глубину, то блудный вовсе не сын; блудным оказался отчий дом. «К сволочи доверчива», Родина норовит отдаться палачам, никуда не исчезают черные фары у соседних ворот. Но звучат ключевые слова:

Пусть кричат уродина,
Но она нам нравится.

Это наша земля, какая ни есть. Зачем дорога, если она не ведет к храму; зачем храм, если он не ведет к смыслу; зачем смысл, если он не позволит вернуться к себе. То есть домой. То есть в общую открытую Европу.

Вряд ли Горбачев 80-х знал Гребенщикова и Шевчука, но чутье политика ему подсказывало: тема пошла, нужно ее развивать. И от метафоры общего дома он довольно быстро переходит к проповеди общей перестройки; не только для Советского Союза, но и для всего мира. От Атлантики до Урала, от Атланты до Камчатки. Далее везде.

Нас рожали под звуки маршей,
Нас пугали тюрьмой,
Но хватит ползать на брюхе,
Мы уже возвратились домой.

Впрочем, политические метафоры подвижны, они впитывают контексты времени, как губка, и меняют очертания. Позавчера «Атлантика» обозначала НАТО, вчера — океан, сегодня возвращаемся в Европу, завтра начнем возвращаться в Россию, которую мы потеряли.

Фильмы Говорухина «Так жить нельзя» (1990) и «Россия, которую мы потеряли» (1992) развернули прогрессистский лозунг перемен в консервативную утопию. Для чего нам двигаться на Запад или на Восток, зачем вступать в нелегкое взаимодействие с чужими, если можно вернуться к истокам. К любым. Дореволюционным, диссидентским или советским. Лишь бы не вперед и не вбок. А в привычную зону.

И страна охотно стала поворачиваться. В национальное, домашнее и корневое — пока без разрыва с мировым, вселенским, европейским. Тут «точка бифуркации» — рубеж 1996-го. Как в случае с метафорой де Голля / Горбачева / БГ и Шевчука — граница 1988-го и 1989-го, а в случае с прозревшим Говорухиным — начало 90-х.

Роковую роль сыграла Первая чеченская война, которая не просто обернулась многотысячными жертвами, великорусским шовинизмом и чеченским национализмом, но и конфликтом с европейской миссией ОБСЕ. Легко мечтать о будущем единстве, трудно справиться с конкретным столкновением конкретных интересов. И отчасти идеалов.

В 1995-м, в разгар войны, вышла первая комедия Рогожкина — из его гениального цикла. Русский мир показан как странный, лесной, но не дикий; финны рядом, генералы курят американские сигары, евреи — русские в гораздо большей степени, чем русаки; героям снятся сны из XIX века, потому что русская история разрублена, но длится, мы вернем эту землю себе. Но с Европой будем либо просто славными соседями, либо примем с распростертыми объятиями. Финн может жить среди русских, ему хорошо. (Много позже будет снят фильм «Кукушка», в котором саамка рожает близнецов от русского и финна.)

Но, повторюсь, параллельно предъявляется модель другого возвращения: в дистиллированный советский мир. В новогоднюю ночь 1995 / 1996-го — зазвучали «старые песни о главном», выдающиеся шоумены Эрнст и Парфенов при помощи режиссера Фикса сняли проект, в котором дело начинается сатирической пародией на фильм «Кубанские казаки», а заканчивается пародией реабилитирующей. Алена Свиридова в образе сельской училки поет лирические песни, Расторгуев — предвоенные песни, Сукачев — блатные;

И в политической риторике (опять же, 1996-й, президентские выборы) появились неожиданные обертоны: Ельцин стал отыгрывать мотив монархии. Осторожно, не конкретно, только на словах, отвечая на мечту о красной реставрации — красивой сказкой о преемниках династии Романовых. Но отвечая — не идеями прогресса, а метафорами реставрации. Той же осенью 1996-го было продавлено решение о будущем захоронении останков казненной семьи; словом, вернемся! Куда? К себе. А где мы? Там, куда вернемся.

Пропуская промежуточные звенья, устремимся к важному сюжету, фильму Михалкова «Сибирский цирюльник» (1998). Соединивший главные мотивы времени, проработавший важнейшие метафоры, он упаковал идейный миф конца 1990-х и доставил его политической элите. В прямом смысле доставил: премьера прошла в Кремле, в репортажах показывали больших начальников, которые стоят в очереди у кремлевских башен. Вернуться нужно к собственным корням: «он русский и это многое объясняет», но автаркия тоже вредна. Да, Америка хищный и ласковый зверь, с ней нужно умно обращаться, ее спасет русский сын американской авантюристки, любящей безумного старого мужа.

И опять соединилось искусство с политическими институтами; оно развернуло метафору возвращения в новую сторону, они освоили утраченные практики противостояния. И опять грандиозную роль сыграла война, в этот раз югославская. Через год после выхода «Цирюльника» произошли бомбардировки Белграда. Сейчас не будем обсуждать историю военных действий — куда важней для моего сюжета, что марш-броски, благословленные Ельциным, решение НАТО о расширении на Восток, разворот самолета Примакова над Атлантикой, продолжающаяся резня в Косово и нарастающая неприязнь к Европе образовали опасную взвесь.

А на уровне культуры ибн политики все это вело к развитию метафоры: мы возвращаемся не просто мимо Европы; мы возвращаемся к себе, обособляясь. Обособление и возвращение — синонимы. Не нужен нам берег турецкий (то есть турецкий-то нужен), и Африка нам не нужна (хотя с кем еще теперь дружить). Сами проживем, если вы не изменитесь.

Это еще не разрыв; и «Большая восьмерка» работала, и торговля нарастала, и к войне никто не призывал. Но не только скудоумные песни Чичериной, но и хиты Константина Кинчева, и зонги Александра Ф. Скляра, и фильм «12» Михалкова были обращены вспять. Еще не было «Царьграда», Дугин оставался на обочине, Проханова считали безопасным фриком, а уже случился тектонический сдвиг. И «Мюнхенская речь» Путина фактически дезавуировала тезис Горбачева образца 1989 года — и отчасти отменила путинское же выступление в рейхстаге; хватит несбыточных мечт, не хотите всемирного братства, не допускаете равенства, не желаете держать баланс — не надо, мол, потом приползете, будете просить откажем.

И тут метафора опять видоизменилась; околовластная политология и публицистика заговорили об утраченных Западом западных ценностях. О том, что мы теперь не возвращаемся в Европу, но возвращаем ей — утраченные ею принципы. Разделение мужского и женского, милитаризованную стойкость, силу духа. Никаких гендерно нейтральных туалетов; никакого равноправия полов и сексуальных практик; да здравствует скрежет зубовный и долой расслабленное существование.

Не вам — а себе. И не в том гуманистическом смысле, в каком собирались вернуть «эту землю» полковник Васин и Борис Гребенщиков. А в геополитическом, не сентиментальном.

Ходить бывает склизко
По камешкам иным.
О том, что слишком близко,
Мы лучше умолчим.

Но и так все понятно.

Мы начали с цитаты из де Голля, продолжили мотивами БГ, подхватили слова Шевчука. Увидели, что постепенно образ возвращения в Европу стал превращаться в лозунг возвращения к корням. От поиска корней — к обособлению, от него — никуда не спеша — к постепенной экспансии под лозунгом «вернем Европе Европу». Скорость изменений нарастает, и лирический сюжет спешит к финалу: «мы вернем вашу землю себе». Разумеется, это только слова. Но они прорастают в реальность.

Редкий случай, когда заранее известно, чем следует закончить. Цитатой. Актуальной в 2025-м не менее, чем в 1988-м.

Я видел генералов,
Они пьют и едят нашу смерть,
Их дети сходят с ума от того,
Что им нечего больше хотеть.
А земля лежит в ржавчине,
Церкви смешались с золой,
Если мы хотим, чтобы было
куда вернуться,
То время вернуться домой.
Этот поезд в огне,
И нам не на что больше жать,
Этот поезд в огне,
И нам некуда больше бежать.
Эта земля была нашей,
Пока мы не увязли в борьбе,
Она умрет, если будет ничьей,
Пора вернуть эту землю себе.

* Признаны Минюстом РФ «иноагентоми».